Она взглянула в сторону океана, прикрывая глаза и чувствуя себя такой… такой… лёгкой, такой воздушной и словно бы блаженной, что даже страшно было — потому что в груди плескались любовь и ласка, которыми хотелось одарить и Тики, и малька, но которые она боялась выливать из себя.

И вдруг её кто-то потянул на себя, насильно заставляя запутаться в комке тел, и Алана, заметив искрящиеся золотые глаза Микка, глупо рассмеялась, ощущая себя невероятно счастливой идиоткой.

Тики не считал ее кем-то другим, кем-то чужим и лишним, он тянул ее к себе, привязывал не привязывая, и совершенно точно выглядел так, словно решил для себя что-то сложное и важное.

Словно укрепился в чем-то.

Девушка поцеловала его в щеку — коротко и смущенно, вместе с тем отираясь бедром о его бедро и упоенно вздрагивая — чмокнула в висок улыбающегося и плачущего одновременно Изу, смотрящего на мужчину таким восторженными и благодарными глазами, что сердце просто грозило выскочить из груди.

Сколько же нес в себе этот ребенок? Сколького же боялся?

Тики сокрушенно покачал головой и вздохнул.

— И стоило ли это таких беспокойств, малыш? — только и спросил он в итоге. — Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда? Если ты забыл, — здесь мужчина подмигнул ему, — я напоминаю: я люблю тебя. А теперь, — он устроился поудобнее — так, чтобы быть одновременно и рядом с мальком, и рядом с самой Аланой, — по порядку, ладно?

И Изу поспешно закивал, крепко прижимаясь к его боку и начиная говорить. Он говорил и говорил — взахлеб, путаясь в словах и языках, улыбаясь и поминутно отирая рукавом слезы, как будто не знал, чем начать и закончить, что было неудивительно, потому как он был ребенком.

Он рассказывал про маму и папу, про северные племена, про холодное море… И про Линка. И повторный рассказ только накалил неприязнь к нему внутри Аланы, только заставил ее еще раз сказать себе, что просто так она не отступится, не стоит даже об этом думать.

Не теперь.

Вот только… только частота посещений Линком дома родителей Изу уж слишком ее насторожил.

Словно они были очень связаны друг с другом, хотя к сереброволосым русалкам редко кто осмеливался подходить. Могло ли случиться так, что Говард строил планы и на мать Изу, отчего та в итоге и сбежала? Может ли быть, что он надеялся использовать её в войне?

Алана нахмурилась, облизнувшись, и шепотом спросила, когда мальчик на некоторое время умолк, закончив свой рассказ:

— А как звали твою маму, малёк?..

Изу тут же поник, закусив губу, отчего Тики успокаивающе погладил его по голове и метнул настороженный, так и говорящий прекратить взгляд на девушку, и тихо, будто шуршащий песок, просипел:

— Тэвак…

И Алана поражённо замерла.

О, тогда всё становилось понятно. И почему Линк приходил к ним. И почему они так тщательно скрывались после побега. И даже почему иногда всполохи души Изу казались девушке отдалённо знакомыми.

Потому что Тэвак была младшей сестрой Говарда. И даже больше — Алана видела её один раз: тогда, когда Линк приплывал к ней свататься. Среброволосая русалка, больше похожая на сотканную из лунного света пену, прекрасная и великолепная, с длинными вьющимися волосами и тонкими грациозными ладонями.

— Ты… знала мою маму? — взволнованно вздохнул Изу, и Алана сглотнула, заторможено кивая.

Если мальчик был племянником Линка, то он был его рабом, рабом управителя провинции, который в скором времени обязательно объявится в Столице вместе с Марианом.

О океан.

Северные законы невероятно жестоки. Даже если Изу и был родной кровью Говарда, тот не сможет его пощадить за побег.

— Не… не очень хорошо, на самом деле, — призналась девушка, глубоко вдохнув и мягко погладив мальчика по щеке, — я видела ее всего раз, но она… она была очень красивой, — признала она негромко. — И наверняка — очень хорошей матерью.

Изу поспешно закивал и судорожно вздохнул, растирая руками глаза и поджимая тонкие губы.

— Я… я знаю, что… что мое родство с управителем — это плохо, и я… — сбивчиво начал он, но Тики, опасно сузивший глаза при этих словах и как будто понявший, что он собирается ляпнуть, наклонил голову и шутливо куснул его за ухо, заставив испуганно пискнуть и вжать голову к плечи.

— Все хорошо, малыш, — не терпящим возражений тоном припечатал он, острым взглядом приказав прикусившей губу Алане молчать на этот счет, и чмокнул укушенное место. — Ты — ребенок, и тебе детская участь — учиться и слушать старших, ясно? А старшие во всем разберутся сами.

Изу на это часто закивал и порывисто обнял мужчину, утыкаясь ему носом и шею и шумно шмыгая носом — и с таким облегчением он это сделал, словно Тики был первым человеком, согласившимся взвалить его ношу на свои плечи.

Хотя почему словно, с невеселым смешком подумала Алана. Ведь он же и был первым. И, наверное, именно поэтому они с Изу так любили его.

Мальчик вдруг потянулся к ней, обнимая за шею, и девушка удивлённо взглянула сначала на светлую макушку, а потом и на удовлетворённо кивнувшего Тики, будто подталкивающего её к каким-то действиям. Алана вздохнула, погладив всё ещё всхлипывающего малька по спине, и тот вдруг зашептал на русалочьем слова благодарности, вгоняя её в ступор. За что? Что такого она сделала? Зачем благодарить?

Но Изу шептал, сбиваясь иногда на имперский и на эндонский, и столько радости, столько признательности было в его тонком голоске, что девушка просто не могла не принять эти чувства.

Ребёнок говорил спасибо за то, что она помогла ему. За то, что не испугалась, и за то, что теперь он смог рассказать об этом и Тики.

И Алана улыбалась ему, гладила по плечам и спине, целовала в лоб и мокрые глазки и думала о том, как же сильно ей хотелось увидеть взросление Изу. Мальчика, который своим доверием своим восхищением, своим теплом растапливал ее так же успешно, как Тики — своей поддержкой, своей лаской, своими поцелуями.

Эти двое были ее семьей. И не просто семьей как большим кланом, частью которой она когда-то являлась, а семьей маленькой, ее личной. Совершенно восхитительной. С которой расставаться в угоду отцу и планам Линка она не хотела от слова совсем.

Изу жался к ним, маленький и плачущий — то ли от радости, то ли от боли, — и Тики с мягкой улыбкой гладил и целовал его, тут же краснеющего от смущения и жмурящегося, и Алане показалось, что еще немного — и она сама расплачется сейчас. Будет реветь навзрыд, слишком рано обнадеженная возможностью того, что все кончится хорошо, и никто не сможет ее успокоить, пока сама она не придет к успокоению.

Угомонились они все поздно. Россыпь звезд в ночном небе перемигивалась и переливалась вовсю, когда Тики осторожно поднялся на ноги и, держа задремавшего Изу на руках (даже не шелохнувшегося, когда его подняли), направился к шатру. Алана шла рядом, легко цепляясь пальцами за рукав его рубашки, и улыбалась, чувствуя себя опустошенной — и свободной от оков тайн и запретов.

Конечно, им с Микком еще надо было поговорить о Линке и о том, что делать с законами ледяных крепостей. Конечно, стоило без промедления решить, что делать в случае, если Говард придет в Столицу с Марианом (а он придет). Конечно… было еще много проблем.

Но сейчас Алане казалось, что все их можно решить и потом просто забыть о них как о страшном сне.

========== Двадцатая волна ==========

Тики широко зевнул, усаживаясь на коня, и мельком взглянул, как Алана забирается в карету, о чём-то перешёптываясь с Изу на русалочьем, отчего, ясное дело, понять смысла их диалога он не мог. Правда, мужчина ничего против не имел: мальчик на каждое слово так искрился и радовался, словно бы соскучившись по родной речи, что теперь Микку становилось ясно, почему ребёнок всегда так восхищённо прикрывал глаза, стоило девушке запеть или заговорить на родном языке.

Так что мужчина был только рад, что Изу наконец-то всё же решился признаться, решился рассказать о себе всю правду. И всё это благодаря Алане. Если бы здесь не было девушки, то вряд ли бы мальчик так скоро позволил себе раскрыться, продолжая бояться и волноваться. Тики улыбнулся, пуская коня рысцой, и подумал, как же сильно ему повезло с приобретённой (найденной, Микк, представляешь, ты их нашёл) семьёй.