Во всяком случае, Алана очень на это надеялась.

Изу восторженно вздохнул, когда мимо них проплыл косяк разноцветных рыбок с острыми плавниками, переливавшимися самоцветами, и девушка воодушевлённо зашагала вглубь океана, стараясь, однако, не забыть про то, что мальчик, не бывший тритоном, не сможет выдержать ту же глубину, что и сама Алана. Они гуляли по дну недалеко от берега, натыкаясь то на ошарашенно разглядывающих их черепах (Изу даже подпрыгивал от радости на месте, когда видел их), то на продолговатых лососей, с которыми девушка перекидывалась парой слов. И всё это время глаза у ребёнка сверкали так, словно он видел что-то необычное, что-то невероятно, что-то прекрасное.

В какой-то момент Алана, увлечённо рассказывающая про всех, кто попадался им на пути, почувствовала, как мальчик крепко прижался к ней, утыкаясь носом в бок, и, ощущая, как изнутри её словно разрывает от переполнившей нежности, тихо запела на русалочьем, слыша, как в предвкушении задрожал океан, подняв их пузырь ближе к поверхности.

Вскоре их вынесло на берег, и Алана устроилась на песке, усадив Изу к себе на колени и прижав спиной к своей груди. Они раскачивались, девушка пела, а малыш слушал и слушал ее, крепко сжимая ее руку в своих ладонях и ласково поглаживая кончиками пальцев по запястью. Маленький, трогательный и худенький несмотря на удивленное откармливание, сейчас Изу казался ей таким беззащитным и ранимым, что страшно было даже представить его одного.

Как хорошо, что Тики нашел его. Как хорошо, что Тики решил его воспитать. Как хорошо, что Тики любит его и хочет стать ему настоящим отцом.

Вот бы и самой Алане Тики каким-нибудь чудом стал мужем. Тогда она сможет обнимать его при всех, целовать при всех, отдать ему себя всю без остатка — раз и навсегда. Тогда Изу будет не просто сыном Тики, а их сыном и… и может быть, когда-нибудь назовет ее мамой.

Девушка поежилась от налетевшего ветерка, пустившего по коже щекотные мурашки, и поцеловала ребенка в макушку, совершенно не представляя, как выразить ему свою любовь и свое желание защитить его ото всех напастей и обогреть в любой холод, в любую тоску.

Когда солнце уже закатилось за горизонт, оставив после себя в небе только пожарище, на берег пришел ворчащий что-то себе под нос Лави и совершенно однозначно указал девушку пальцем в сторону лагеря.

— Иди есть, — велел он сердито и тут же скрестил на груди руки, как бы отгораживаясь от нее, защищаясь. — А то все остынет, и костер потухнет. А то твой герой-любовник вас трогать боится и молча там с ума сходит. Так что заканчивай фальшивить.

Лицо у него было при этом такое недовольное, словно он желал находиться здесь в последнюю очередь, а потому Алана, мягко ему улыбнувшись, потрепала сердито нахмурившегося Изу по голове (тот всё ещё очень болезненно реагировал на тритона после той сцены с недоудушением) и резво встала, хитро щурясь.

— А ты бываешь таким заботливым временами, — умилительно протянула она, наблюдая, как кривится Лави, и заставляя себя не расхохотаться от этого, и проскочила мимо него, на буксире утаскивая за собой надувшегося словно бы с угрозой (девушка вдруг ощутила, как похолодел воздух — неужели так всегда было, когда мальчик злился?) Изу. К костру они вышли через несколько минут, где Тики, бледный и напряжённый, и правда обеспокоенно посматривал в сторону моря, пока что не заметив Алану с ребёнком.

А когда же он всё-таки заметил, то девушка ощутила укол вины — потому что Микк вскочил, дёрнулся в их сторону, но тут же словно бы оборвал себя и вновь уселся на покрывало, взволнованно сглотнув.

Алана покачала головой (ну что за ревнивый и нервный сөяркә у неё, а) и бодро направилась к нему, успокаивающе поглаживая тут же напрягшегося Изу по плечам.

— Все хорошо? — костяшки пальцев у Тики побелели, потому что он слишком сильно сжимал ладони в замок, и девушка, присев рядом и усадив виновато стреляющего в мужчину глазами мальчика, осторожно погладила его по рукам.

— Не знаю, хорошо ли это, — загадочно начала она, — но, думаю, Изу стоит сначала поесть, прежде чем тебе рассказать одну вещь. Потому что потом… — здесь Алана чуть помедлила и покачала головой с легкой улыбкой, — будет определенно не до еды.

Не надо говорить, что после этих слов Микк заволновался еще больше. Девушка поспешно поцеловала его, зарываясь пальцами в волосы и склоняя его голову к себе. И — тихо шепнула на ухо.

— Изу — особенный мальчик, понимаешь? Очень особенный.

Тики замер, широко распахивая глаза, и вдруг… как-то обмяк, расслабился. Словно понял какую-то вещь.

— Вам надо поесть, — только и сказал он, ловя ее ладонь и прижимая внутренней стороной к губам на секунду, а потом поднялся и вскоре вернулся с ужином, ласковый и, пусть по-прежнему обеспокоенный, но уже определенно не такой нервный и бледный. Изу Тики погладил по голове, когда тот принял от него миску с кашей, и Алане скользнул кончиками пальцев по щеке, снова устраиваясь рядом и как-то почти безропотно дожидаясь, пока они завершат трапезу.

Мальчик специально растягивал приём пищи, явно слишком боясь и волнуясь раскрытия своей… сущности, самого себя, своего дара и проклятья (и это вновь напоминало девушке её саму), а потому ни она, ни мужчина его не торопили, позволяя собираться с мыслями столько, столько потребуется. Алана поглаживала его по руке, запоздало понимая, что ребёнок прижимался к ней так, словно искал опоры и поддержки, словно она могла ему дать это, словно она была кем-то большим, чем просто… прохожей женщиной, словно она была ему семьёй (не думай, не думай, не думай о том, как ужасно тебе хочется, чтобы он хоть раз назвал тебя матерью), и вслушивалась в бормотание сонного океана, напевающего колыбельные своим дочерям.

Она настолько погрузилась в тягучее низкое пение господина, что даже умудрилась пропустить момент, когда Изу отложил миску в сторону и неуверенно посмотрел в сторону Тики, замершего в ожидании.

— Я… мне нужно кое-что рассказать тебе… п-папа, — прошептал он, оглядываясь по сторонам, и вдруг потянул мужчину за руку в сторону овражистого берега, где, видимо, никто не должен был заметить его магии.

Тики ласково улыбнулся ему, кивая:

— Конечно, малыш, — и послушно поднялся, следуя туда, куда его ведут.

Алана подскочила со своего места и, конечно, поспешно направилась за ними. Она должна была знать и видеть, что все в порядке и будет в порядке еще много времени, и что Тики спокойно примет все до конца и ни на секунду не отвернется от мальчика которым так дорожил.

Хотя на самом деле она и без того уверена, что он не отвернется. Просто так… так было… спокойнее.

Они снова пришли на пляж, где до этого сидели с Изу, и мальчик молча опустился на песок, как бы призывая своим действием устраиваться рядом и слушать.

Или — смотреть.

Потому что когда Тики все также послушно сел рядом с ним, на секунду наклонившись и мягко чмокнув его в висок, малек осторожно взял его руку в свои ладони и, зажмурившись, словно совершал полет с утеса и холодное море, сотворил большую фигурную снежинку.

Микк ошеломленно замер — совсем как каменное изваяние, даже взгляд у него был такой же пустой и бессмысленный, — тут же… тут же резко подхватил пискнувшего от испуга ребенка на руки и порывисто прижал к себе, почти насильно гладя по белокурой растрепанной головке и доверительно что-то нашептывая на ухо.

Изу обнял его за шею, прижался всем своим хрупким маленьким тельцем, словно ища заботы и успокоения, и замер так.

И Алане в секунду показалось, что с плеч ее свалился огромный камень, потому что Тики… он действительно был тем, кем она его считала. Тем, кто не отступается от своего и всегда держит слово. Тем, кто привязывается раз и навсегда.

На секунду ей до боли захотелось оказаться на месте Изу.

Но то была лишь секунда.

Тики восторженно улыбался, явно совершенно не обращая внимания на то, что владеть ледяной магией означало для человека лишь опасность и вечную погоню, и прижимал ребёнка к себе, нахваливая его и радуясь. Мальчик же стыдливо тупил взгляд и цеплялся за него словно утопающий, и Алана, наблюдая за ними, не решалась вмешиваться в эту идиллию, боясь нарушить своей подвешенностью, своей неуверенностью то счастье, что окутывало мужчину с Изу. Семейное счастье.