Легче от того факта, что может вступить в любую беседу, Мане не было, и поэтому он молчал, одно время даже подумывая вернуться в карету к Алане и Изу, которые вместе постигали азы чтения на языке Поднебесной. Однако… это было слишком просто, вообще-то, и это было побегом, а мужчина более не хотел бежать. Им с Неа нужно было поговорить, и это даже не обсуждалось, потому что сколько можно прятаться по углам и бояться!
Мана ужасно устал бояться своей болезни и болезни брата. И Алана… о, она определенно была права, когда говорила о том, что они больны друг другом. А раз так… не стоит ли решить вместе, что им делать дальше?
Неа совершенно перестал говорить с ним после того второго их поцелуя, и это ведь было реакцией брата на то, что Мана попытался решить все один. Сделать так, как считал правильным. Но если они близнецы, то они должны все делать вместе, правда? Вот они и будут решать вместе, что им делать со своей любовью.
И, может, Неа немного растает и поцелует его еще разок. Мане ужасно нравились его поцелуи, хоть он и боялся в этом себе признаться.
Щёки тут же загорелись от мысли об этом, и мужчина заставил себя думать о чём-нибудь другом.
Например, о том, как там отец. Наверняка, волнуется и переживает, не находя в себе сил на политику и дворцовые дела. Явно целые дни сидит в кабинете и просматривает документы, пытаясь понять, что там написано, и уничтожая запасы сладкого на пару с Роад, маленькой бегуньей, которая вечно висит у него на шее и рассказывает разные небылицы.
Ужасно захотелось тут же оказаться дома, зарыться в книги с головой и не реагировать на завывания Вайзли о том, что ему вновь требуется помощь в лабораториях и что Мана ужасно нужен. Брат вообще, несмотря на все свои болячки, был невероятно активным и постоянно требовал внимания не только к себе, но и к своим научным изысканиям (весь в дядьку Майтру пошёл), отчего мужчина и был вынужден проводить в его крыле (специально отведённом для его исследований, хотя вообще-то в Столице была отдельная академия) большую часть времени. Хотя вообще-то у него было и своих дел полно!
Когда к вечеру показалась Коралловая Лагуна, спрятанная за рифами от и правда бушующего моря, у Маны вполне сносно получалось отвлекать себя от мыслей про Неа думами про дворец и то, чем бы ему хотелось заняться по приезде.
…например, он обязательно вновь возьмётся за изучение русалочьего языка. Благо, есть Фиддлер, который с радостью поможет ему.
Их небольшую процессию местные жители встретили с радостью и удивлением: явно никто не ожидал, что здесь остановятся императорские наследники, но Тики (как всегда, впрочем, и нет, Мана совершенно не завидует) с улыбкой заверив всех, что они просто хотят показать заморской гостье, которую везут в Столицу, местные обычаи.
Сама же Алана, впрочем… как только карета остановилась на берегу, она выскочила как ошпаренная и бросилась к океану со смехом и счастливыми криками, спотыкаясь и прыгая, словно маленькая девочка.
И вода замерла на какую-то секунду, застыла – и тут же обрушилась на девушку всей своей необъятной массой. Алана скрылась под ней, нырнула – и вынырнула только минуты через три, мокрая, счастливая и без жабр, которые каким-то образом смогла удержать, как и свою русалочью ипостась. Вынырнула – и весело залопотала на родном языке, восхитительно счастливая и довольная, наконец оказавшаяся в своей стихии.
Остановившийся рядом с Маной Тики молчал и просто смотрел. Смотрел с таким восхищением, что было даже удивительно наблюдать это от него. Потому что брат обычно смотрел иначе. Обычно он… наслаждался тем, что видит. Точеными ладонями, узкими щиколотками, длинными пальцами, тонкой шеей… Но здесь все было совсем по-другому. Здесь Тики смотрел – и наслаждался тем, что наслаждается Алана. А она определенно наслаждалась, хохочущая и носящаяся в пенистых водах.
– Потрясающе, – раздался над ухом мужчины восхищенный голос. – Она такая счастливая, что мне даже немного завидно.
Мана резко обернулся и увидел рядом с собой… Неа. Сердце тут же заколотилось, все мысли тут же оказались заняты только им, и это… это… это…
Однако брат явно обращался к Микку (только кивнувшему ему молча), а не к нему.
Вдруг водяная рука воспарила вверх и утащила за собой вскрикнувшего Изу, тут же попытавшегося сбежать, но Алана подкинула его в воздух, обнимая и целуя в щёки, мокрая и радостная, словно разговаривала сейчас с любимым другом, и волны вторили ей – будто бы подпрыгивали, кружились вокруг неё, теребили испуганно вцепившегося в девушку Изу за волосы и шелестели пеной о песок. И в этом шелесте слышался счастливый смех.
– Ты ему понравился, – хохотала Алана, поддерживая мальчика, но не спеша выходить на берег, и океан словно в подтверждение вновь окатил их водой, в каком-то нетерпении бурча, и вдруг подкинул их (Изу вновь взвизгнул, в панике цепляясь за смеющуюся русалку), принявшись катать на волнах, пока наконец не усадил аккуратно на песок.
Тики прыснул, сразу же подбегая к ним, и море неожиданно пустило в него бурлящую струю, на что Алана взволнованно вскинулась и сердито надулась, нахмурившись. Напор воды тут же пропал, а мужчина переводил удивлённый взгляд с океана на девушку, и этот его потрясённый вид был настолько смешным, что Мана, не удержавшись, расхохотался.
– Это он так ревнует, не обижайся на него, – объяснила девушка, ласково целуя притихшего Изу, всё также цеплявшегося за её юбку и опасливо смотрящего на словно бы дразнящие его волны, и лёгким движением высушила одежду.
Тики широко распахнул глаза – и рассмеялся, подхватывая русалку и кружа. Алана обняла его за шею и заболтала ногами как маленькая девочка, и эта сцена была настолько… настолько… потрясающей, что не испортило ее даже сердитое ворчанье Лави о том, что говорит океан с недостойными почему-то, тогда как достойных совершенно не замечает, игнорируя их зов.
Мана завел глаза и хотел было уже поинтересоваться, не себя ли тритон считает достойным, как их прервали. Сопровождающие процессию солдаты (и зачем они вообще тут нужны, если безопасность могут обеспечить два сильнейших из заклинателей империи и плюющийся огнем как ядом тритон?) примчались на пляж, чтобы доложить о том, что кони стоят в стойле и накормлены, но комнаты в таверне надо разбирать как можно быстрее, потому что с соседних селений валит на праздник народ, и многим негде остановиться.
Тики, услышав это, поставил Алану на песок и с сожалением вздохнул, негромко сказав ей что-то. Поникшая было девушка, явно не собирающаяся расставаться с только обретенной вновь стихией так быстро, улыбнулась ему и согласно кивнула. И стоило только ей взмахнуть рукой, как вода, перестав бушевать и биться о берег, успокоилась и схлынула.
– Небось сказал ей, что они вернутся сюда еще, – недовольно сморщил нос Лави, и Мана все-таки возвел очи горе. Из очень приятного парня рыжий внук Историка в одночасье превратился в на редкость брюзгливого типа, порой неприятного настолько, что с ним и рядом стоять не хотелось. И именно по этой причине, скорее всего, солдаты из гвардии и отправились с ними. Кто-то из двоих любимчиков отца – либо Неа, либо Тики – явно беспокоились о душевном состоянии тритона, которого братья по большей части дружно бойкотировали. И если это действительно забота подобного рода (потому что рядовые солдаты тритона просто не удержат, надо смотреть правде в глаза), то, вероятнее всего, солдат с собой взял Тики.
И это было, на самом деле, даже неудивительно: Микк всегда был самым жалостливым из всех них, постоянно заботился как-то об окружающих, пусть и в своей странной манере.
Поэтому Лави должен был быть благодарен. Но он лишь злился и ворчал, провожая Алану презирающими взглядами и выглядя так, словно в любую минуту готов сжечь её дотла.
Мане было противно наблюдать за этим – он даже и подумать не мог, что такой улыбчивый и дружелюбный Дик может оказаться кем-то вроде этого… Лави.
Такое сравнение было диким, но ничего более полного и правильного мужчине в голову не пришло.
