Мана прыснул в кулак, наблюдая за мимолётными изменениями на лице девушки, потрясающе живой, яркой, не такой, какой она была в самом начале, и подумал, что это хорошо – что Тики всё же пригрел и спрятал настрадавшуюся русалку себе под крылышко. А ведь так смешно и странно начинались их отношения!..

– А почему он должен был говорить об этом? – поинтересовался мужчина, заставляя Алану вздрогнуть и задумчиво опустить голову набок.

– А разве я не говорила, что вдалеке от океана мы теряем большую часть своих сил? – медленно спросила девушка, поглаживая Тима между крыльями, и Мана замер, вновь вспоминая про свои вопросы, которые он каждый раз закапывал как можно глубже.

Если русалки и тритоны теряли свои силы на суше, тогда становилось понятно, почему охотники постоянно затаскивали их куда-нибудь подальше в горы.

Мужчина мотнул головой, прогоняя непрошеные мысли, и взглянул на нахмурившуюся Алану.

– Я даже… не слышу океан, – вдруг выдала его напряжённо. – Это немного пугает, – и стоило Мане виновато поджать губы (не думай об этом, недумайнедумай), как она улыбнулась как-то невероятно мечтательно. – Интересно, как он там?..

– Из-за твоей безалаберности он только и делает, что волнуется последние несколько дней, – внезапно ворвался недовольный голос, и мужчина с удивлением воззрился на Лави, который прошёл мимо с заколоченным ящиком.

Алана хмыкнула, закатив глаза, и хитро прищурилась, глядя вслед парню.

– Если бы не моя безалаберность, не видать бы Историку древнего храма до самой смерти.

– Если бы не твоя безалаберность, – невозмутимо продолжил Лави, даже не взглянув на неё, и Мана ощутил, как воздух вдруг погорячел, –- ему могла бы помочь любая из твоих сестёр.

– Если бы не твоя безалаберность, – медленно отозвалась девушка, покачав головой как добрая старая тетушка (что наверняка взбесило тритона еще больше), – у Историка уже могли бы появиться внучки, которые тоже смогли бы ему помочь, – тут она повела плечами и вздохнула. – Хотя это не совсем безалаберность – это мстительность, из-за которой у тебя до сих пор нет семьи, и ты боишься, что самый дорогой тебе человек скоро умрет, а ты останешься в одиночестве.

Лави резко развернулся к ней и широко распахнул глаза, как будто его только что хлыстом по спине отоварили. Крылья его носа угрожающе раздулись, а с волос закапал жидкий огонь. Однако Алана была спокойна как успевший слопать кролика удав, а взгляд парня тут же метнулся с нее на Ману – и его перебинтованную руку.

– Как и ты, – в бессильной злобе только и выплюнул он и ураганом умчался прочь, словно не знал, как еще продолжить перепалку и решил просто убраться, пока его не потопили.

Алана испустила длинный вздох, как только он их покинул, и вгрызлась в свой кусок вяленого мяса, ожесточенно жуя и какое-то время просто молча, словно раздумывала над сказанным и услышанным.

– Знаешь, – наконец поделилась она, – мне ужасно надоело быть виноватой. Я знаю, что виновата – но не в их смерти, а в своем собственном бессилии. И я… – здесь русалка коротко усмехнулась, – я рада, что появились вы, давшие мне это понять.

Мана, всё это время поражённо молчавший, вдруг вздрогнул и уже раскрыл рот, чтобы запротестовать, потому что не нужно было приравнивать его к Неа или, о духи, к Тики, потому что сам он ничего не сделал! Он только трусил и ужасно боялся даже взглянуть в глаза девушке, потому что в них покоилась бездонная бездна, припорошенная морским сиянием, и ему было невыносимо страшно окунаться в эти ласковые воды, которые обжигали своим холодом, если погрузишься чуть глубже, чем положено.

Но Алана, словно всё прекрасно понимала, словно всё о нём знала, провела пальцами по его ладони, поглаживая и успокаивая, и улыбнулась.

– Спасибо, Мана, за то, что являешься моей семьёй, – проникновенно шепнула она, и мужчина поджал губы, в очередной раз поражаясь, сколько в этой девушке, кажущейся несмышлёной девчонкой, мудрости и любви. Насколько в ней глубокой взрослости и зрелости.

– Не за что, право слово, совсем не за что, – смущённо пробормотал Мана, улыбаясь задрожавшими губами, и Алана в ответ погладила холодными пальцами его по щеке.

…так Катерина часто делала в детстве.

Но Алана не была его матерью, а потому и думать об этом было нельзя.

– Очень даже есть, –- девушка улыбнулась и подмигнула ему. – Ты поддерживал меня и потакал моим глупостям, и когда… – она смущенно зарделась, снова превращаясь из мудрой пятисотлетней русалки в девчонку, – когда я попросила тебя молчать о ногах, ты… смолчал. И я…

– Я просто шкатулка тайн, – Мана, не выдержав, засмеялся. А ведь секрет Аланы стал известен, а Тики же – остался секретом. Причем, лишь для одной русалки! И это было бы забавно, если бы не печаль, которая всегда просыпалась в Уолкере, когда он думал о том, что будет, когда все разъяснится.

– Наверное, – девушка потрепала его по голове и откинулась спиной на траву. – Скажи… – вдруг начала она осторожно, – а ты… ты ведь скучаешь по ней, да? Я вот… очень скучаю, хотя знаю о ней только по рассказам других.

Мана дернулся и недоуменно нахмурился.

Могла ли их русалка читать мысли? Или… или просто все настолько очевидно? Да и об одном ли вообще человеке он подумали? Неужели она…

– О к-ком ты? – спросил он прежде, чем успел подумать над тем, а хочет ли это знать.

Алана посмотрела на него с ласковой снисходительностью – как на маленького мальчика, заваливающего ее глупыми вопросами. Впрочем, надо сказать, она имела все основания так смотреть.

– О матери, – пояснила девушка мягко. – Неа… очень по ней скучает. Поэтому и приходит. Как будто я… напоминаю ее ему? – мужчина не рискнул отвечать, потому что даже не представлял, какого рода этот вопрос. Нуждается ли Алана вообще в ответе?

Да сам Неа… думать о том, что творилось в его душе после смерти Катерины, не хотелось по той простой причине, что творилось там что-то невероятно чёрное. И сколько бы Мана в начале не пытался помочь брату – всё было тщетно. Близнец словно ухватился за какой-то образ, за какое-то воспоминание и не желал отпускать его. Не желал расставаться с ним, продолжая жить где-то в своих мечтах.

Неа не хватало матери, потому что он ужасно любил её. Намного сильнее болезненного Маны, пролежавшего всё детство в постели и помнящего Катерину лишь по тем редким воспоминаниям, что у него вообще остались.

Иногда ему казалось, что даже лицо матушки стирается из памяти, становится рыхлым и туманным, и каждый раз, когда такое происходило, он просто прогонял эти мысли.

Как и сейчас.

Мана мотнул головой, изо всех сил пытаясь не казаться ошеломлённым, пытаясь привести свои чувства в порядок, и неловко пожал плечами, надеясь, что это и правда выглядело неловко, а не растерянно.

– Вот дракон, – хохотнул он, закусив губу. – И откуда ты вообще… – неразборчиво пробормотал мужчина, усиленно думая, что должен сказать, но Алана мягко перебила его, словно прекрасно понимая все метания и чувства.

…это потому, что она видит его душу? Это потому, что он перед ней как на ладони?

– Скажи, а я, – выдохнула девушка, подобравшись, и, передав заёрзавшего Тима только доевшему завтрак Изу (и как мальчик вообще умудрялся быть таким тихим и незаметным?), улыбнулась, – а я на неё похожа? Хотя бы чуть-чуть? – в её глазах было столько интереса, и Мана искренне не мог понять причину. Не мог понять, что хотела узнать Алана, что её так волновало и почему именно в это русло затёк разговор. – На мать Тики я не похожа ничем, – вдруг выпалила она, прикрыв рот ладонью, и задорно хихикнула, – он мне сам это сказал. И при этом сказал так, словно был несказанно рад этому, – задумчиво нахмурилась русалка, отведя взгляд в сторону, на Тики, который о чём-то переговаривался с солдатами, и вновь взглянула на Ману с этой теплотой в глазах, от которой сердце заходилось и нестерпимо хотелось обнять её, как когда-то Катерину. – Какой была ваша мать? – нежным голосом поинтересовалась она, слегка опустив голову набок.