– Почему? – глухо повторил он вслух, вглядываясь в то, как серые глаза испуганно расширились, как лицо побледнело ещё сильнее (хотя куда уже - девушка была похожа на трупа!), как губы мелко задрожали, и с мольбой в голосе попросил: – Скажи мне, пожалуйста, Алана.

Она с несколько долгих секунд молчала, глотая слёзы, и Тики чувствовал себя так паршиво, словно это он был тем, кто вновь навредил ей, а потом русалка вдруг просипела еле слышно:

– Мне… нравится.

Мужчина дернулся от этих слов – и смерил девушку совершенно диким, как видно, взглядом.

– Но… почему? – выдавил он в конце концов. – Почему ты… так… так к себе относишься?

Алана вздохнула и скользнула кончиками пальцев по его нижней губе и по подбородку. И – отвела глаза, подавленно выдыхая:

- Из меня… из меня так словно душа выходит. Она у меня, наверное, такая черная, что без отвращения не посмотришь. И мне… мне очень стыдно, что ты это видишь, но так… так легче.

Тики зажмурился и сам замотал головой. Ему казалось, он сейчас расплачется, потому что так не должно быть. Потому что для чего же Алане он тогда вообще нужен, если она по-прежнему переживает все в себе и не хочет ему ничего рассказывать.

Глупая, глупая русалка! Он же так за нее испугался! Он же так хотел быть к ней ближе, так почему же она… она… она…

– Ну почему ты такая скрытная, – мужчина заставил себя глубоко вздохнуть и поймал ее пальцы, сжимая их в своей ладони и поднося к губам. – Почему ты не хочешь просто… просто сказать мне? Ведь ты женщина, а не оружие и не чудовище.

Он целовал ей руки, скользя губами от одной ранки к другой, зализывал их, уже успевшие запечься, а Алана всхлипывала и мотала головой.

- О-оно не стоит того, Тики, – она дернулась назад, глядя почти испуганно, – потому что Лави ведь… он же прав. Я так люблю тебя, но я же… я же убила их, и теперь ты знаешь, что я с собой делаю. Я так… так часто делала раньше, потому что больше было просто некому наказать меня, и…

Мужчина не стал слушать дальше. Он притянул ее к себе, обнимая и скользя руками по напряженной израненной спине, и поцеловал.

Алана затрепетала, словно осиновый лист, невероятно хрупкая в своей нежности и потерянности, и Тики с каждым днём казалось всё больше и больше, что однажды она просто растворится морской пеной – настолько эфемерной времена девушка казалась ему. И Микку ужасно хотелось привязать её к себе, впаять в своё тело, чтобы она не исчезала, чтобы она жила и улыбалась, чтобы она не страдала.

Алана отстранилась от него, жадно хватая ртом воздух, жмуря глаза и мотая головой из стороны в сторону, словно пытаясь снять с себя пелену наваждения, но Тики, не дав ей опомниться (и сбежать куда-нибудь), прижал девушку к груди, легко касаясь губами волос, и шепнул настолько уверенно, насколько мог в своём слишком расшатанном состоянии:

– Если тебе настолько плохо, то иди ко мне, слышишь? – Алана в ответ вновь задрожала, и мужчина продолжил быстрее, чем она вновь начала оправдываться и отказываться от всего, что он ей так искренне предлагает: – Если тебе настолько плохо, то позволь мне помочь, позволь мне высосать всё это из тебя.

– Я просто недостойна этого, - выдохнула она едва слышно. – Твоей любви, твоей ласки… Но я так хочу их. Я такая ужасная…

Тики прижал ее к себе еще крепче, ощущая, как царапает штаны серебристая чешуя хвоста, и погладил по спине, откидывая волосы. Девушка прижалась к нему крепче, обвивая руками шею и утыкаясь носом в плечо – словно просила прощения и боялась смотреть в глаза. Будто он ее осмеет или возненавидит.

Она снова боялась быть отвергнутой им, хотя Тики жаждал только успокоить ее и навсегда оставить в своих объятьях, беззащитную в своей сокрушительной силе – и перед своими внутренними демонами.

– Я очень хочу помочь тебе, хочу, чтобы ты могла мне довериться, – вздохнул мужчина, чуть отстраняясь и целуя ее в висок. – Ты замечательная, Алана. А Лави – Лави просто дурак, который представления не имеет, о чем толкует.

Надо успокоить ее. Успокоить, отмыть от крови, заплести и принести в палатку. Именно на руках – иной вариант мужчина в данном случае даже и не рассматривал.

– И потом, – здесь Микк позволил себе натянутую усмешку, – если ты хочешь утешения – просто скажи мне, что тебе плохо. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы утешить тебя – и я это сделаю.

Алана слабо улыбнулась и погладила его по щеке.

– Поцелуй меня, Тики, – попросила она вместо ответа. – Я очень хочу быть с тобой.

Мужчина позволил себе тонко ухмыльнуться, чувствуя невероятный подъём, ощущая, как внутри всё поднимается, как тот ветер вновь становится ураганом, и беспрекословно повиновался.

…хотя мог ли он отказать ей в такой просьбе?

Но всё равно подозрение, противная мысль, что Тики не был ей нужен, что она не доверяла ему и никогда не сможет доверять, а продолжит держать всё в себе, продолжит прятаться и скрываться, сверлила голову подобно комару.

Что Микк должен был сделать, чтобы девушка наконец поняла, что ей можно было положиться на кого-то? Что она больше не одна? Что теперь рядом с ней есть Тики?

…а может быть, она не позволяла себе полностью довериться именно потому, что мужчина будет с ней недолго?

Эта мысль поразила его словно молния, буквально сшибла с ног, заставила ошалело замереть, словно он только сейчас осознал что-то ужасно важное.

Тики не будет с ней.

Тики придётся отпустить её.

Даже если он и попросит её руки у царя, тот вряд ли согласится. Алану заберут. Выдадут в жёны тому самого Линку и запрут в ледяных крепостях.

Тики судорожно вздохнул, остро осознавая, что ему этого совершенно не хочется. И – уложил удивленно охнувшую Алану на траву, нависая над ней и целуя в шею, от которой спустился ниже – к напряженной, набухшей груди (возбужденности которой русалка явно и сама жутко стеснялась). Нежная кожа вся была в мелких ссадинах, и мужчина скользнул языком по каждой, буквально вылизывая дрожащую и затаившую дыхание девушку и чувствуя, как его самого скручивает это полное ожидания напряжение. Предвкушение чего-то… чего-то нового. Запретного. Сладкого.

Алана выгнулась и тихо застонала, почти на грани слышимости, когда он спустился к ее животу, покрытому мелкими чешуйками, где раны до сих пор кровоточили, и слизнул кровь.

– Нет, Тики… – она зарылась пальцами ему в волосы, пытаясь отстранить его от себя – и подставляясь под его губы и руки. – Ты не должен этого… делать. Так… так нельзя!..

Мужчине показалось, он захлебывается. Алана загнанно дышала под ним, на щеках ее притаились следы высыхающих слез, и она пыталась сопротивляться ему, но так… так нехотя, словно давала возможность выбрать.

Хочет ли он прикоснуться к ней.

Хочет ли он приласкать ее.

Хочет ли он утешить ее.

И Тики хотел. Он хотел!

Девушка шумно выдохнула, когда он, миновав ее плавники (лишь слегка погладил их кончиками пальцев), спустился к шрамам у нее хвосте и лизнул – каждый поочередно. Ссадин было много, и все кровили. И Тики вылизывал каждую ранку, ловил языком каждую капельку крови.

В этом было что-то извращенное. Алана тихо стонала и периодически пыталась отстранить его от себя, оттолкнуть – и гладила по голове, зарываясь пальцами во встрепанные влажные вихры и дрожа.

О, как же давно он мечтал об этом! Как же давно хотел прикоснуться к её хвосту, поцеловать чешуйки, провести губами по тонким шрамам и слушать задыхающиеся стоны, просто не представляя, что же могла чувствовать девушка от всех этих прикосновений. Её пальцы метались по его плечам, каждую минуту то норовя отогнать от себя, то привлекая ближе, и она лепетала что-то о том, что всё это неправильно.

Что её кровь ядовита, что Тики отравится, что так нельзя и ещё тысячи бессвязных мольб, прерываемых короткими судорожными вздохами, когда он совсем легко пробирался пальцами под плавники и тут же направлялся вновь вниз по хвосту.

Но Тики не чувствовал себя отравленным. Он чувствовал себя счастливым. Счастливым, взбудораженным – и возбужденным. И последнее явно было лишним даже притом, что Алана тоже была влюблена в него.