— Хорошо, что ты появился, прежде чем я совершенно сошла с ума.

Она не шептала, не бормотала и не скрывалась, а говорила об этом вслух и прямо, и это было странно и удивительно, почти фантастично.

Но совсем Лави убил ответ друга. Тики скользнул ладонью по ее бедру, мечтательно прикрывая глаза — как будто что-то задумал, как будто расставание им не грозило, как будто… И — заметил:

— Не уверен, что сам остался бы с такой жизнью в здравом рассудке, не появись ты. И не… — он не закончил и уткнулся ей носом в волосы, глубоко вздыхая.

Алана возмущённо надулась, словно прекрасно понимала, о чём хотел сказать мужчина, и Лави сердито поджал губы — он-то уж точно не мог понять его мысли. С чего это Микку-то с ума сходить? Он же был прекрасным! Он был великолепным человеком, который помогал всем просящим, который повелевал ветром и слышал его россказни о далёких странах, которого любили многие в Поднебесной.

Он был любимым братом Вайзли, самого капризного и прекрасного парня во всей Поднебесной!

Так почему это он должен был сходить с ума?

Но эта глупая ведьма словно бы в успокоение провела кончиками пальцев по его плечам и положила ладонь ему на грудь, подняв взгляд.

— Я знаю, Тики, я знаю, — мягко улыбнулась она, заставив Лави заскрипеть зубами от несправедливости. Она ничего не знает! Она просто не могла что-либо знать! Так какого дракона она строит из себя всеведущую?!

Но Тики в ответ глухо хохотнул, пряча лицо у неё на плече, будто бы стесняясь (он? стесняется?), и буркнул:

— Я себя иногда ребёнком рядом с тобой чувствую.

— Только если иногда, — загадочно протянула Алана, сверкнув глазами, и мужчина возмущённо вскинулся, тут же валя её на землю и щекоча, отчего русалка заливисто засмеялась, пытаясь увернуться из-под его рук.

— Но если серьезно, — Тики закрыл глаза на секунду и скользнул ладонью по животу ведьмы, скрытому тканью, заставив ее подобраться и закусить губы (о великие, ну она же жрица! как она смеет так попирать законы своего государства?!). — Если серьезно… я знаю, что не должен чувствовать благодарность к ним. Они сделали тебе больно…

— И ты убил их, — Алана села, прижимаясь к его боку, и Лави ошеломленно дернулся — этого он не знал и, пожалуй, не хотел знать никогда. Ведь Тики… он же… он не мог. Он не мог убить людей просто за какую-то русалку. Он же сам человек! — И я… наверное, я не жалею. Я думаю, не случись этого — ничего бы и не было. И я вернулась бы обратно и сошла бы с ума.

Микк мотнул головой и коротко поцеловал ее, словно хотел как-то опровергнуть ее слова, но не мог найти подходящих слов.

О, а вот и лобызания у всех на виду.

Они говорили еще о чем-то таком же серьезном и тяжелом, и Алана казалась такой же спокойной и собранной. Такой же… не бешеной ведьмой, которой была рядом с Тики всегда. Каждый раз.

Лави отвернулся, не желая смотреть, как теряет друга, и направился в свой шатер. Он поговорит с Микком или с кем-то из близнецов завтра утром, до того, как эта ведьма проснется, и потом будет просто держаться от нее подальше.

Нет никаких перипетий и нет никакой семьи. Он просто едет в столицу записывать историю.

Именно об этом на следующий день он и сообщил, проклиная всё, что можно было, потому что лица ни у кого из собравшихся счастливыми определённо не были.

Тики сдержанно кивнул, словно бы соглашаясь с надобностью Историка в столице, потому что «ну это и правда важное событие» (да что вы говорите!), близнецы (так, кажется, и не помирившиеся за это время) синхронно скривились настолько, насколько позволяло им когда-то дружеское отношение к Лави, и даже малец, этот постоянно ледяной и зашуганный малец, не сдержался и недовольно надулся, вперив в парня сердитый взгляд из-под бровей, словно желая испепелить.

Не то чтобы и сам Лави слишком уж горел желанием отправляться в эту совершенно неожиданную поездку, но всё равно было как-то не по себе испытывать все эти сердитые или деланно равнодушные взгляды.

«Вот тебе и семья, Лави», — подумал он с усмешкой, когда взобрался на коня, — «тебе нигде нет места».

Была, правда, во всей этой компании лишь одна особа, которая определённо радовалась присутствию парня.

Алана.

Эта мерзкая идиотка, разулыбавшаяся при его появлении так, словно перед ней был… непонятно, что должно было быть перед ней, чтобы она так обрадовалась, но Лави это точно не понравилось. Потому что ведьма отчего-то была счастлива, а Тики, явно заметивший это, нахмурился, сильнее сжимая пальцы на её плече, отчего Алана, подняв на него взгляд, лучисто отозвалась:

— Да ладно вам! Будет весело!

В том, что будет весело, Лави сомневался. А вот в том, что ведьма его ещё не раз взбесит своим поведением, он был стопроцентно уверен.

Парень тяжело вздохнул, чувствуя себя иррационально уставшим и вымотанным, и, пытаясь игнорировать недовольные взгляды мальца, который в открытую глядел на него из кареты (а ещё там была бешеная ведьма, которая в каком-то слишком непривычном кокетливом — и оттого невероятно противном — движении перебрала пальцами воздух, словно бы приветствуя его), пустил коня быстрым шагом, желая покончить со всем этим идиотством как можно скорее.

В конце концов, он просто ученик Историка, который едет в столицу лишь для того, чтобы запечатлеть в хрониках первое за четыреста лет посещение императора русалкой.

И если так — Лави совершенно плевать на то, что никто из друзей не понимает всей опасности. О, у него ещё уйма времени, чтобы не просто переубедить их — наглядно показать, что за змею они пригрели у себя на груди.

========== Семнадцатая волна ==========

Тики спустился по песчаной горке к речному берегу и размял спину, смачно хрустнув позвонками. Ему стоило освежиться и привести мысли в порядок, потому что теперь они ехали маленькой компанией (взяли с собой всего двоих провожатых из Восточной столицы), а нагрузка была все равно большой. Хорошо еще, что теперь можно было в любой момент перекочевать в карету, хотя эта самая карета, нагруженная вещами и запряженная пегой четверкой, существенно замедляла ход.

Вечер медленно, но верно вступал в свои права, и солнце заходило за горизонт, когда Микк вошел в воду – и тут же окунулся с головой, чувствуя, как упругое и сильное течение обнимает его и словно бы смывает всю накопившуюся за день усталость.

А еще была Алана. Которая призывно приоткрывала рот и охотно отвечала на поцелуи, хоть и дразнила его вечно тем, что в процессе дышать нечем. Которая позволяла гладить себя по бедрам и целовать стопы. Которая смеялась над его шутками и всегда утешающе прижималась ближе, как только речь заходила о чем-то нерадужном.

Алана, которая была старше и мудрее него и горе которой было несомненно намного глубже его собственных маленьких трагедий, причем, абсолютно всех вместе взятых. Алана, которая все равно была грустной и потерянной, – настолько, что эта потерянность пробивалась даже сквозь все ее ласковые улыбки.

Тики не знал, как ему расшевелить ее, развеселить. Она всегда радовалась при виде Лави, но потухала, как только он морщился глядя на нее и отворачивался поскорее. И это было… совсем нечестно.

Ведь Лави не понимал, как дорого ей обошлось просто то, что она выжила. Он требовал от нее невыполнимого – и злился на то, что она не смогла этого сделать. Он считал ее бешеной ведьмой, а она просто настолько устала, что не могла терпеть пожирающей ее изнутри вины – и выплескивала злость на саму себя так, как умела.

Тики тоже выплескивал злость, когда убивал людей. Он знал этих людей лично, и все они были гнилыми. Она – видела их души и знала про их гнильцу просто наверняка.

Так почему ей нельзя было убивать тех, кто недостоин жизни?

Вспомнилась отчего-то их первая встреча, когда Алана требовала сыграть с ним в игру, а Тики-дурак решил, что запертую в бухте духи-знают-сколько русалку легко будет запутать. Она тогда спрашивала про убийц, хотела услышать условия, при которых эти убийцы будут оправданы, и Микк теперь был отчего-то уверен, что она и себя считала такой же убийцей – а потому и желала узнать: разрешено ли ей жить после этого.