— Ты замечательная, и я люблю тебя, — упрямо произнес Тики, словно не желая сдаваться — и не давая ей отвести взгляд. — И Изу тоже любит тебя, — заявил он. — Правда, малыш? — мальчик тут же поспешно закивал и, взволнованный, залопотал на своем языке, что она самая лучшая, и он любит ее сильно-сильно. — И близнецы тоже тебя обожают. И старику ты понравишься, — мужчина гладил ее по щекам, сползая ладонями на шею и плечи, и успокаивающе улыбался. — И мы все…

— Я не хочу покидать вас, Тики, — выдохнула Алана обессиленно, обмякая в его руках и чувствуя, как силы окончательно ее оставляют. — Вы такие… такие хорошие, и вы… почему вы вообще приняли меня, объясни?

— Это из-за твоего острого языка, из-за твоей настороженности к посторонним, из-за твоей чуткости к чувствам других и из-за того… из-за того, что ты наверняка станешь замечательной матерью, — легко отозвался Микк тут же, ласково гладя ее по волосам и весело подмигивая буквально заискрившемуся Изу, с улыбкой наблюдающему за ними. — Скажи, малыш, наша русалка — самая лучшая в океане?

— Ты очень похожа на мою маму, — вместо этого отозвался мальчик и нежно улыбнулся, на секунду какой-то удивительно взрослый и грустный, но тут же — совершенно одухотворенный одним только воспоминанием, как видно, о своей матери. — Она тоже часто пела мне… — он говорил осторожно и медленно — на имперском — словно боялся ошибиться. — Пела каждую ночь… а потом умерла.

Тики вдохнул, тут же напрягшись, и потянул ребенка к себе под бок, ласково целуя в волосы. Изу чмокнул его в щеку, мягко блеснув светлыми глазами предутреннем сумраке — как успокоить хотел, и снова обратился к вздрогнувшей от неожиданности Алане. С просьбой, которую уже озвучил когда-то на корабле — вроде бы так давно, но тоже на самом деле вовсе еще недавно.

С просьбой, отказать в которой девушка ему не могла.

— Не умирай, пожалуйста, — тихо попросил он ее — и потянулся вперед, чтобы тоже чмокнуть ее в щеку. — И не плачь, хорошо? Ты очень хорошая, так что не слушай этого лисенка, — тут мальчик смешно в своей сердитости надул губы и сморщил нос. — Он мне совсем не нравится.

Алана, не сдержавшись, хохотнула, выливая из себя очередную порцию безобразных рыданий, и, зажмурившись, замотала головой, пытаясь заставить себя успокоиться, перестать реветь, перестать беспокоить своей истерикой самых дорогих на свете людей.

Про то, что вопрос о том, как поступить после скорого расставания, остался без ответа, Алана попыталась забыть. Потому что ответ был известен и так: оставить Тики и Изу, отправиться в ледяные крепости и жить там до конца своих дней.

…или просто взять и наконец уже перерезать себе глотку своими же плавниками.

…и почему она не сделала этого раньше?..

Алана остервенело замотала головой, прогоняя заманчивые, но совершенно неправильные мысли, и воззрилась на взволнованно облизнувшего губы Тики.

— Спасибо, — шепнула она, с досадой замечая, как лицо мужчины на долю секунду печально кривится, и, уложив голову у него на плече, глубоко вздохнула, всё ещё испуская из себя судорожные всхлипы.

— А вообще, — вдруг начал Тики спустя несколько минут безмолвного поглаживания и нежных объятий, — не знаю насчёт «делаю больно близким», но близнецам ты своей стычкой с Лави, — голов у него здесь вильнул, словно бы мужчина сдерживал в себе кучу ругательств, и это осознание заставило Алану слабо улыбнуться, — обеспечила если не вечный мир, то хотя бы дружественный нейтралитет, — довольно заметил он, и девушка непонимающе вскинула брови.

— Почему? Я же… — я же, кажется, вновь всё испортила.

— Потому что Лави обжёг Мане руку, — тут же перебил её Микк, словно бы прекрасно зная, о чём подумала Алана, — и Неа тут же ринулся к возлюбленному братику узнавать, всё ли в порядке, — со смешком закончил он, отстраняясь от девушки только затем, чтобы взять её лицо в свои тёплые большие ладони и ласково ей улыбнуться. — Мы любим тебя, слышишь? И ты не… не всё то, что наговорил о тебе этот идиот, ты прекрасная и добрая, и великолепная, и невероятно сострадательная, слышишь?

Замолчизамолчизамолчи.

— Слышу, — отозвалась Алана слабо, совершенно не веря во всё, что сказал ей мужчина, потому что всё это было правдой лишь в его глазах. В глазах того, кто любил её и хотел успокоить.

…хорошо хоть, что не принялся уверять, что никогда не оставит.

Она бы тогда точно разревелась так, что смогла бы затопить весь лагерь. Снова.

Эта мысль показалась такой забавной, что Алана не сдержала короткого смешка, чувствуя себя ужасно вымотанной и уставшей.

Поэтому, наверное, когда Тики аккуратно уложил её на постель и, укрыв лёгким пледом, устроился рядом, девушка и уснула почти без промедления, ощущая, как Изу обнимает её за талию, утыкаясь носом в живот и согревая светом своей тревожно сияющей души.

Снились ей кровавые реки и невесомые облачные берега.

========== Второй отлив ==========

Мана принял от близнеца кружку с чаем (ту самую кружку из дворца, которую Неа на правах любимой посудины всегда таскал с собой во все путешествия) и подумал о том, что чувствует себя просто омерзительно (непозволительно) счастливым. Брат заботился о нем последние два дня из-за ожога руки почти как прежде, и мужчина даже думал, что если для того, чтобы вернуть все на круги своя нужно прикинуться немощным — он это сделает.

Конечно, Мана думал об этом — и тут же ужасался сам себе, отметая подобные порывы всеми доступными способами, однако… Проку от этого было мало. Прикидываться пока, конечно, не приходилось — рука и без того болела нещадно, не успокаиваясь даже будучи окунутой в целебную настойку, состряпанную буквально на коленке (благо лес вокруг, и нашлись нужные травы), однако же… Скорее всего, уже в Восточной столице все будет нормально.

Пока, правда, лагерь не двигался с лесной поляны у озера, из которого Алана подняла храм, и Книгочей с совершенно одичалым видом носился по водяным залам, а волноваться было особенно не о чем. Кроме того, что в столице их ждет слабеющий с каждым днем отец, которого медленно, но неуклонно пожирает болезнь. И кроме того, что Неа ужасно хочется поцеловать еще хотя бы разок, потому что он слишком замечательный брат для такого идиота, как Мана, слишком заботливый к нему даже в своем наигранном равнодушии и слишком, слишком (чересчур) потрясающий в принципе, о дракон.

Мужчина отпил из кружки и прикусил изнутри щеку до боли, тут же сглатывая выступившую кровь вместе с травяным отваром и кося взглядом на устроившегося рядом близнеца.

— Как рука? — деланно равнодушно осведомился тот в своей обычной для последних дней манере, чуть только заметив, что на него смотрят, и Мана неловко пожал плечами. Рука не то чтобы была обожжена очень сильно, но покрылась волдырями от запястья до кончиков пальцев, и двигать ею без боли в ближайшие несколько дней не представлялось возможности. Собственно, как и держать поводья, поэтому в завтрашний путь придется отправиться в одной из повозок каравана и тухнуть в ней с книжкой до самой Восточной столицы. Не то чтобы там были целители лучше самого Маны, но ведь лекарств в лесу не раздобудешь –только растительные и животные ингредиенты, да и приготовить можно далеко не все.

— Надеюсь, подзаживет, пока мы будем в городе, — вслух отозвался мужчина, позволяя себе маленькую улыбку. — Не хочу ехать в карете.

Неа прыснул, словно между ними не было этой непробиваемой стены, и задорно сверкнул золотом глаз в полутьме шатра.

— Но придётся, — веско протянул он, хитро растягивая тонкие губы в ухмылке и заставляя сердце Маны пуститься вскачь, и пожал плечами, вновь напуская на лицо маску того деланного равнодушия, отчего мужчине хотелось как можно скорее помириться с братом, чтобы тот перестал казаться таким далёким и недостижимым. — До Восточной столицы уж точно, — Неа невесело хмыкнул, недовольно скривившись, и вздохнул, явно вспомнив что-то неприятное. — Ты отдыхай тогда, а у меня ещё дела есть, — вдруг спокойно проговорил он, вставая со своего места, и направился на улицу, а Мана так и застыл с полураскрытым ртом, не осмелившись попросить его остаться.