— И тебе того же, — загадочно протянул он, стрельнув взглядом на Неа, демонстративно безразлично разглядывающего небо, на что Мана возмущённо надулся и, фыркнув, поспешил оставить их одних.

Спустя несколько минут, в течение которых, Алана чувствовала себя всё более тревожно и взволнованно, отчего-то ужасно трепещущая в этом странном ожидании чего-то, что может (но не обязано было) произойти сейчас, Тики расстелил лежаки на голой земле, и Изу улёгся посередине, сразу же зарываясь с носом в лёгкий плед. Микк неуверенно взглянул на топчущуюся девушку, словно хотел что-то сказать, но стеснялся, и медленно расположился рядом с мальчиком.

— Ты… прости, что так, — невнятно извинился он, и Алана недоуменно приподняла бровь, правда не понимая, за что просит прощения мужчина. — Обещаю, на земле спим всего несколько дней.

И тут она рассмеялась, чувствуя вмиг захватившее её облегчение. Неужели Тики волновался по такому пустяку? Неужели был уверен, что Алана — неженка, с которой следовало сдувать пылинки?

Девушка, всё ещё смеясь, опустилась на лежак, вдыхая запах животного меха и каких-то благовоний от толстой свечи, что Тики зажёг несколькими минутами ранее, и с радостным наслаждением выдохнула:

— Ах, наконец-то свежий воздух и шелест природы, — и, заметив округлившиеся глаза мужчины и смешливую улыбку Изу, добавила: — Поверь мне, земля намного мягче камней, на которых я провела большую часть своей жизни.

— Просто… — мужчина потер руками лицо и как-то обреченно усмехнулся. — Наверное, я слишком мало знаю о том, чем ты жила и дышала и что тебе подойдет больше. Я-то всю жизнь в пути, я и на голой земле посплю, а другие… — Алана оборвала его, мягко прикрыв его рот ладонью, и, медленно, с замиранием сердца приблизившись почти вплотную, поцеловала в щеку.

— Я рада, что ты беспокоишься за меня, но все в порядке, — мне на самом деле плевать, где спать и на чем, если ты будешь спать рядом. И я очень хочу…

Наблюдающий за ними Изу засмеялся и, как будто от какого-то странного волнения перейдя на родной язык, выпалил:

— Вы такие красивые! И смешные! Совсем как семья!

Тики вздрогнул от одних только этих слов — и заулыбался как-то даже почти лихорадочно, словно одно только предположение, что Алана может быть… частью его семьи (его женой, о океан), делало его невозможно счастливым.

Может быть, оно так и было?..

Девушка ощутила, как губы просто невольно растягивает улыбка, потянула малыша к себе.

Если… если в сознании Изу они с Тики — семья, то она… она же мать, верно?

Как же давно Алана хотела стать матерью. Кажется, еще до смерти сестер и братьев, до этого холодного молчания длиной в четыреста лет.

Изу засмеялся снова, целуя ее в щеку, с потом потянулся к Тики, проделывая с ним то же, и угнездился ровно между ними, теплый и радостный, похожий чем-то на одну из тех любопытных птичек, что сегодня выглядывали из крон деревьев, пока они ехали. Зазевался малыш, правда, быстро. Устроился поудобнее, улегшись на спину (явно не знал, на какой бок ему повернуться, чтобы видеть и Тики, и Алану), и попросил спеть ему что-нибудь. Это было, пожалуй, что-то вроде ежевечернего ритуала. Или сказка, или песня. И Тики рассказывал сказки, а Алана пела.

Так произошло и на этот раз.

Изу явно был впечатлён песнями, что она исполняла несколько дней назад, и девушка просто не смогла отказать, чувствуя себя непередаваемо счастливо, потому что раньше ей приходилось петь только когда одиночество окружало подобно плотному туману. А оно окружало постоянно. Но за время путешествия Алана раскрыла рот для песни лишь раз: чтобы спасти корабль от бушующих Сциллы и Харибды, а потом внезапно появившаяся арфа на фестивале, такая же внезапная колыбельная — и петь стало намного легче.

Потому что они стали не символом одиночества и надвигающегося безумия, а символом любви и счастья.

Изу заворожённо слушал о том, как восходит и заходит солнце и как под его живительными лучами скачут по полям огненные кони — имперская колыбельная, которую однажды тянула Элайза трескучим голосом, и спустя несколько минут заснул, спокойный и благостный, такой прекрасный в своей радости, что хотелось до дрожи в коленях обнять его и одарить лаской.

— По-моему, ты была бы прекрасной матерью, — улыбнулся Тики, когда заворочавшийся вскоре во сне Изу повернулся на живот, и Алана радостно засмеялась, скользнув пальцами мальчику в волосы.

— Только в том, что касается песен, пожалуй, — заметила она, качнув головой. — Я же…

— Все хорошо, — Микк хмыкнул и потянул ее к себе, мягко перетаскивая на свой лежак и стараясь не задевать ребенка. — Иди ко мне.

Алана прижалась к нему, мелко дрожа в предвкушении чего-то… неясного. Того самого, чего ждала все это время. Тики ведь… он же ведь…

Мужчина ласково погладил ее по бедру, задрав вверх юбку платья, и она шумно выдохнула, крепко обнимая его за шею и утыкаясь носом в щеку.

О океан, как же хорошо, как же ей давно не было так хорошо. Наверное, никогда.

…но Тики же ничего не получает взамен. Он же не… не почувствует того же, что она, если она коснется его ног (а она будет касаться, хотя бы чтобы удовлетворить свои… свои желания).

Микк наклонился, чуть отстраняя девушку от себя, и мазнул губами по ее щеке, медленно сползая на подбородок и ниже. Чуть прикусил, втянул кожу в рот — и тут же отпустил, мягко целуя и словно прося прощения за свои порывы.

Которые Алане нравились. Настолько, что она снова ощутила, как внизу живота собирается тянущее возбуждение. Неужели так будет каждый раз? Она же…

— Я… могу поцеловать тебя?.. — голос Тики звучал тихо и хрипло.

Так, словно он ужасно хотел сделать это, но боялся. Но чего он боялся? Алана не понимала.

— Это напоминает мне другой твой вопрос, если честно, — неловко хохотнула она и, коснувшись носом его щеки, выдохнула: — Конечно, можно, я же…

Но Тики замотал головой, прерывая её, и девушка понимающе нахмурилась, чувствуя, как тревога напополам с истомой затапливают грудь.

— Это будет… немного другой поцелуй, Алана, — серьёзно прошептал мужчина, сглотнув, и она, вдруг всё осознав, моментально раскраснелась. Так вот оно что. Он боялся за неё. — Если ты оттолкнёшь меня, я не… — Тики удивлённо замолк, когда девушка, ощущая себя такой окрылённой и лёгкой, прикоснулась пальцем к его губам, призывая остановиться.

Улыбка сама собой появилась на лице, потому что Микк волновался за неё, тревожился, что сделает больно, что, видимо, напомнит про отрезанные плавники, про Шана и Роца, про то, как её отвратительно трогали, но Алана и не забывала об этом никогда — она сравнивала. Сравнивала с ласковыми прикосновениями Тики, с его объятиями и мягкими поцелуями, его взглядами и порывами, и понимала, что её Тики (её, её, только её) был самым лучшим и самым прекрасным.

…только его уверенность, что Алана была ни на что не способной нежной барышней, иногда раздражала.

— Просто поцелуй меня наконец, — со смешком выдохнула девушка ему в губы и смущённо добавила спустя несколько секунд: — Хочу этого весь день.

И Тики повиновался. Прижал ее к себе (горячее крепкое тело, греющее ее пальцы) и проник ладонью под жакет, лаская голую кожу и заставляя шумно дышать. Он ласкал лопатки, поясницу, шею, задирая одежду все сильнее, — и шрам.

Шрам был еще очень чувствительным, несмотря на то, что уже успел молитвами Миранды зарубцеваться, и это было настолько потрясающе, что Алана ощутила себя какой-то… даже не хрупкой, а тающей. Она таяла под руками Тики, лицо которого — восторженно-влюбленное и невообразимо красивое в своей мягкости — освещала одна-единственная свеча.

А ведь он ее еще даже не поцеловал.

Тики словно прочел ее мысли. Он тихо засмеялся, словно не смог сдержаться, и заскользил цепочкой поцелуев по ее подбородку, вскоре накрывая ртом приоткрытые губы и прикусывая их. Алана зажмурилась, цепляясь за его плечи (и подозревая, что так теперь будет всегда, потому что Тики… он…), и впустила его язык в свой рот.