-Прощайте тетя Таня, прощай сестренка! Будь проклят тот, кто развалил наш общий дом СССР, где все мы так хорошо и дружно жили! -

И сунул им бумажку со своим адресом и остался там на перроне вокзала, махая рукой, вслед уходящему поезду.

В Самаре ее ждали дальние родственники. Они с матерью купили маленькую комнату в коммунальной квартире, на Безымянке, в кирпичном двухэтажном доме, с высокими потолками. Она окончила одиннадцатый класс и пошла работать. Мать сильно болела, у нее диагностировали рак легких, и Лена работала на трех работах. Девушка устроилась в больницу санитаркой, торговала в киоске и мыла полы в подъездах. Мама умерла в 1991 году. И хотя родственники и учителя отговаривали ее, но она все-таки попреки всему, решила поступать в медицинский институт, ставший уже университетом, на лечебное дело. Про ВУЗ ходили слухи, что он коррумпирован, там учатся лишь дети врачей и блатные, и поступить вот так с улицы, какой-то беженку с Узбекистана будет невозможно, но она сделала невозможное, потратив год все свободное время на подготовку, она вопреки всему поступила в ВУЗ. Что она поступила сама, без посторонней помощи, ей никто не верил, абсолютно никто. Родственники считали, что она им нагло врет, и, работая в больнице, она спит с каким-то важным врачом, профессором, который по своим каналам и пристроил юную любовницу в университете, подговорив приемную комиссию. В Клинической больнице, где она работала, все считали, что она строит из себя такую овечку, а на самом деле ее родственники страшно богаты и купили ей место солидной взяткой. Она же научилась не обращать внимания на пустые разговоры и не оправдываться, уже равнодушно соглашаясь и с теми и другими. В больнице, где она работала, зимой не было отопления по несколько недель, без ремонта она рушилась, в полах были дыры. Но обучаясь, Лена, вынуждено продолжала работать. Все молодые люди вокруг ей не нравились, было много слов, много пафоса, много позерства, каждый будто соревновался с другими, что-то им демонстрируя. Так и было, пока однажды она не встретила Игоря у подруги медицинской сестры, бывшей замужем за прапорщиком.

Когда Владимир вышел из ванны, на кухне все было аккуратно убрано, разложенный диван застелен белоснежной простыней, на которой лежали подушка и теплое байковое одеяло. А Елена стояла на кухне, повернувшись к нему спиной у окна. Она смотрела куда-то в темноту ночи и молчала. Ее руки были скрещены на груди. Они обнимали полевую сумку сына. Девушка стояла неподвижно, совсем не шевелясь, почти не дыша, словно замерла и даже не обернулась к нему, когда он вошел, не произнесла ни слова.

Полковник прошел и сел на застеленный диван.

-Вы знаете,- начала вдруг девушка, и он уловил произошедшую перемену в ней, в ее взгляде, в ее осанке и даже в ее голосе. Он стал негромким глухим, лицо приобрело жесткость, побледнело:

-Когда вы зашли, да, когда вы зашли, то я сразу все поняла, обо всем догадалась. Но знаете, я все ждала, пока вы сами это мне все скажете.

Она показала сумку, которую прижимала к груди.

-Я, правда, сомневалась. Я не смела, верить в это. Верить в такое грех, такое можно только знать и чувствовать. Да и был сон. Но я не верю во всякие сны. И вот вы, весь такой...

Она не нашла слов, что бы сказать ему дальше, но не рыдала, не заплакала, не забилась в истерике, всхлипывая, не закрывала ладонями свое лицо, нет! Лена просто стояла, сложив руки на полевой сумке у груди, и по-прежнему смотрела в окно, куда-то вдаль, где в темноте ночи полностью стирались очертания домой. А лиловая равнодушная луна в траурной дымке, смотрела на нее на снег, на уходящую куда-то в темноту дорожку следов.

И Лене снова казалось, что может быть это следы ее любимого ушедшего навсегда и быть может если она быстро соберется и выбежит то по этим следам она нагонит его, уходящего.

Лена чувствовала, что эта боль огромна, и если сейчас со словами она хотя бы чуть-чуть ее уменьшит внутри, то ей станет легче. И она продолжала говорить за Родионова, то, что он должен был сказать ей сам:

-И вот, и вот пока вы купались, я и решила проверить вашу сумку. Вы должны меня за это простить. Это не хорошо так поступать как я, но я ее все равно открыла. И когда я увидела там полевую сумку, я сразу ее узнала и все поняла! Скажите, мне правду он погиб?-

Зачем был нужен этот вопрос, все было и так ясно. Родионов неловко встал, а Елена повернулась к нему с суровым выражением лица:

-Понимаете, я обещала ему никогда не плакать! никогда! Это плохо скажется на нашем ребенке.

Она бережно положила руку на свой округлый уже заметный живот.

-Я очень его любила и лучше него мне никого уже, никогда не найти. Он был лучшим во всем. Он всегда дарил мне цветы. Заботился обо мне. Это вы его так научили заботиться и любить женщину? А когда он уехал, я даже ходила, сама себе покупал их, потому что привыкла к тому, что дома у нас всегда были цветы. А знаете, как я полюбила его? С первого взгляда, как в кино, как дура, как бывает только в самых глупых книжках, посмотрела один раз на него и решила - это мое и полюбила, без остатка вся целиком, как кошка, без памяти, сразу, без колебаний и сомнений. Весь мир тогда для меня перевернулся. Он теперь только мой и все, а я только его. Он мой и я его никому уже не отдам. Вы знаете, у меня кроме него не было никогда, никого, я сразу ему стала принадлежать на самом первом свидании, понимаете, и мне было все равно! Что он обо мне подумает, абсолютно все равно. И он был такой же, такой же! Такой цельный, такой настоящий. А теперь я сказала вам все. Все. Спокойной ночи Владимир Иванович! Ложитесь спать!-

Она выключила на кухне свет, тихо прошла к себе в комнату и легла молча не раздеваясь.

Родионов хотел было что-то сказать, но не решился, да и не зачем, наверное, все главное уже сказано, а там что внутри, зачем делится этим? Она не нуждалась в его словах, поддержке. На часах было уже очень позднее время. Надо было обязательно спать. Завтра должен предстоял тяжелый долгий день.

И Владимир остался сидеть на диване, слушая шорохи в тишине ночи, шум ветра за окном, зима ему шептала слова, а он не слышал их. Он разделся, повесив одежду на край стула, прилег, накрылся одеялом. В голове звучали лишь слова этой маленькой гордой девочки: "Я полюбила его сразу". И сон ушел, и разные мысли одолевали его, лишая покоя. Родионов ворочался, пытался найти положение, в котором может заснуть, но все было бессмысленно и бесполезно.

Родионов почти уже задремал, когда услышал ее легкие шаги, она не спала, она зачем-то встала. Елена вошла на кухню и села на краю дивана возле Владимира. Он увидел снова ее лицо освященное светом фонаря, вливавшимся через окно между занавесок.

-Простите меня. Не подумайте плохо обо мне. Я очень его люблю. Мне очень плохо, очень! - ее голос теперь дрожал.

-Мне даже кажется, что я могу умереть, понимаете, умереть. Не подумайте обо мне плохо. Я не могу уснуть. Скажите? У вас была дочь? Нет не правильно, вы хотели бы дочь? Нет. Если бы была у вас дочь. Представьте, что я ваша дочь и мне очень плохо. Пожалуйста, пожалейте меня как будто я ваша дочь! Можно я лягу тут с краю рядом с вами. Прошу не подумайте обо мне плохо. Мне так страшно, так холодно одной. Я очень боюсь за него. Я до конца так и не научилась верить в бога. Мы все были атеистами, и я боюсь, что там и правда ничего нет. Понимаете, даже нет темноты, такой темноты, когда ты закрываешь глаза и просто лежишь. Сначала я думала, что умереть это значит так лежать и смотреть темноту. Но потом поняла, что если тебя уже нет, то и нет темноты. Понимаете, ничего нет!

И она легла с краю возле него на диван к нему спиной, поверх байкового одеяла, она была одета в том же свитере и юбке, но он ощутил дрожь ее хрупкого тела, своей рукой она нащупала его ладонь и положила себе на голову.