Я молчу, как воды в рот набрал, курю. А мои бойцы им отвечают сами без меня, что мы люди военные, принимали присягу родине служить и в плен сдаваться не будут. А Ковалев на меня смотрит, глазами непонимающе хлопает, вздыхает, еще раз просит нас подумать. А я молчу. Потом угрозы пошли: стали говорить, что если мы не сдадим оружие, то погибнем все. Даже в плен не будут брать ни кого, мол, эти депутаты и так Мусу умолять устали нам жизни всем сохранить. Но мои ребята твердо отвечают: мы сдаваться не будем, а если надо все тут ляжем, как бог даст. И на меня смотрят: чего ты Иваныч этих вражин сюда пустил?

Ковалев мне: "подумайте хорошенько! Верю в ваше благоразумие. Вам что людей не жалко?" Тут я не выдержал, говорю попам и чеченцу Закиеву: отойдите, прошу вас в сторону, мне кое-что надо с представителями российской власти лично обсудить по вопросу сдачи в плен, те сразу согласились, отошли. Думали - я условия буду обсуждать, гарантии. А я говорю им, читайте по губам. И штаны свои снимаю, и прямо на этих депутатов мочиться стал, на их ботиночки, мочусь и смотрю. Вся эта троица орет на меня, что жизнью ради нашего спасения рискуют, под пули под огонь идут, а я неблагодарный такой. Мою фамилию требуют, жаловаться Грачеву собрались. Я им в ответ говорю: " Любимов моя фамилия, запишите себе, а вам тварям солдат - сопливый мальчик восемнадцати лет, объясняет, что такое присяга, долг, Родина, а вы власть получили, животы отъели на государственных хлебах, а сами на стороне врага стоите. Совести нет у вас и чести. Да какие вы депутаты, какая вы на хрен власть? Какие вообще вы люди? Запомните, им сказал, я с того света встану и каждого из вас лично в Москве найду и кишки выпущу, и буду смотреть, как вы мрази в судорогах корчиться будете. И за границу вы от меня не убежите, я вас везде достану. А теперь, говорю, идите отсюда, пока целы. И затвором АКМ передернул для острастки. Они красные, стоят, молчат, на ботинки свои смотрят, ножками трясут, стряхивают, а меня боятся. Закиев как стал смеяться, смеется, махнул рукой им, хватит, пошли, нам тут разводят. А мне говорит: "ну ты бешеный майор, ты кто по национальности ?" Я ему: "я русский, советский человек!" А он мне смеется: "ты хуже чеченца!". И вот оттуда и пошло - бешеный майор. Подполковнику говорю, оставайся, с нами будешь. Но он то ли уже в крови замарался, то ли сломался совсем, но с ними ушел. Служители церкви нас перекрестили напоследок, как мертвецов перед похоронами, жалобно так смотрели, я смеялся. Вот такая была встреча. А теперь вот местами и поменялись.

-И вот думаю полковник часто, зачем я здесь? Что я тут забыл? Я бы этот Грозный вовек брать не стал, так как мы сейчас его берем, обнес бы его проволокой колючей в два ряда, да хоть в десять. Ток бы по ней пустил, обложил город как логово, танками и артиллерией со всех сторон, минами окружил все подходы, а жителям фильтрационные пункты на выходах поставил и ждал, хоть год, хоть два, пока боевики любо подохнут, либо сдадутся в плен. Не стоят они эти дудаевцы для меня ни одной капли моего солдата, ни кровинки его, не слезинки материнской. Так вот зачем я здесь? За Родину? Как весь этот звездец с Союзом случился, я сразу забыл, что Родина у меня есть, мгновенно не стало ее. Как ветром сдуло, была, и нет уже Родины. А будто в сердце черная дырка от нее осталась, вроде когда Родина была, они меня грела, смысл какой-то давала жить и смысл служить, и раз все и нет ее больше! Все кончилась совсем моя Родина. Выпил сначала я водки, ждал, думал, отпустит, а все равно нет, не отпускает. Как будто кто-то украл ее у меня и на ее место их новую свободу мне туда и как брак подсунул. Как ветку яблони к елке привил, а она не приживается, отторгает ее мой организм. Мне приятели: ты раб совковый, а я говорю им: "а не пошли бы вы, я при Союзе то зад начальству как вы не лизал, а вы и сейчас еще больше лижите став свободными. При Союзе стыдились хоть этого, а сейчас вам свободу дали, для подлости". И понимал я, обманули меня и не какая свобода, это вседозволенность. Как будто все воры только и ждали, когда Союза не будет, что бы Родину украсть у нас всех понимаешь. Не деньги, не там ее какие-то блага у меня украли, они Родину вот что у меня украли. Родина, она какая? Она чистая, родная, теплая, любящая тебя, за нее умереть хочется, справедливая, а мне что подсунули, холодную, грязную и злую страну, полную пьющих дегенератов. И я ведь и сам таким же становлюсь! А почему я умирать то за такую Родину должен? Она не моя, она чужая! А генерал мне тогда говорит: "Валера, Родину то у тебя украли не у одного, у нас всех ее украли, но другой-то у нас Родины нет. Какая есть все наша. Ты не пойдешь, я не пойду, а кто пойдет тогда? Не кому больше все, кончилась Россия то, остались мы с тобой майор, да эти пацаны восемнадцати лет", понимаешь полковник. А сюда приехал, в дерьмо лицом окунулся, думал, хуже будет, вообще завою от отчаяния, но смотрю на ребят этих, на офицеров и мурашки по коже бегут. И в них-то я Родину и увидел тут, понимаешь. Они все и есть Родина и за нее я готов умереть. И понял, жива моя Родина, есть она на свете, ее просто отмыть надо, очистить, понимаешь, отстроить, порядок навести, а она есть. А сначала защитить тут. И только здесь я это и увидел! И получается, что война тут для всех разная все вроде вместе воют, а каждый за себя, мы с тобой и с солдатами за Родину, кто-то за нефть, другие за власть, вроде вместе все, на одной линии стоим, а на самом деле врозь! -

И Владимир понял: им всем здесь, этой жестокой войне, чтобы выжить, нужен смысл, нужно придумать ради чего, все это. Где найдут они его - не важно, в чем - не имеет значение. Его надо придумать, найти, выстрадать. Иначе так легко среди крови и грязи, среди предательства и пирующей смерти, сломаться и потерять себя уже навсегда, умереть до еще смерти, остаться лишенным смысла жизни пустым надорванным человеком, не способным вынести это. И выход один надо верить, пусть не знать, не понимать, но отбрасывая все вопросы прочь, к черту или дальше, верить, находить высокий смысл происходящего. Иначе нельзя никак.

В огромной комнате открывавшейся пустым окном на пустырь на полу полулежали притаившиеся бойцы, в углу стояла включенная на прием рация.

-Сначала попугаем, - объявил майор:

-Так Ежик, - он обратился к одному из бойцов:

-За этажами следил? Там есть снайперы?-

Худой боец в черной шерстяной шапочке повернул свое острое лицо.

-Четвертый пятый этаж товарищ майор!- бодро доложил он:

-Похоже снайпер или два!-

Любимов недовольно посмотрел на Ежика, но тот не реагируя на это, опять равнодушно продолжил наблюдать за противником.

-Что в эфире? Молчит Закиев? - спросил майор у радиста:

-Как рыба, товарищ майор! - подтвердил тот. У отряда боевиков была спутниковая связь, и только этим могло быть объяснено радиомолчание по всем частотам.

-Они там нас слушают. Так давай связь быстро!- кинул Любимов радисту:

-Всем всем, третий - пятый, полная готовность, начинаем работать! Бурят! Бурят! Ты слышишь меня?-

Рация щелкнула и недовольным далеким голосом ответила:

-Что сразу орать? Я слышу вас, вы орете вечно, как резанный, у меня так инфаркт от вас уже скоро будет!-

Видимо у них всех между собой были какие-то свои обычные шуточки, стеб, которыми Любимов и его подчиненные разбавляли накаленную обстановку вокруг, отражавшие своеобразные отношения установившиеся в батальоне. А майора уже несло:

-Так инфаркт тебе еще рано. Слишком легко хочешь отделаться от меня. Так давай всех из машины выгоняй, понял, сам за рычаги! Давай двигай к нашему дому, который, напротив, к правому углу, за ним там куча мусора за ней становись. Бурят ты все понял?-

Лязгая гусеницами, громыхая, смешивая снег и грязь, к правому углу здания подъехал танк и аккуратно расположился за большой кучей мусора, так что над ней лишь возвышалась грозящая стволом башня.

-А теперь Бурят давай для начала по обеим сторонам здания по пятому этажам пару осколочно-фугасных снарядов! Чикни легонько, дом не рушь, но чиркни, так что бы Закиев там обосрался! -