— Наши разговоры, во время которых у меня не было в руках чего-нибудь тяжелого, имели свойство заканчиваться плохо.

— Да, я, может быть, иногда был весьма не сдержан, но сейчас… — Андре сделал ещё одну попытку приблизится к своему собеседнику, но Дюран пресёк её, угрожающе произнеся:

— А сейчас могу быть несдержан я. Нервы у меня ни к чёрту, Лоран, благодаря вам, кстати, и вы это знаете.

— Но я же вас люблю! — Лоран почти выкрикнул эти слова.

— Мне это безразлично, — ответил Эдмон. — Ваша любовь не может даже самолюбию польстить, настолько омерзительно вы её преподносите.

Некоторое время стояла гробовая тишина и казалось, что весь мир замер на несколько мгновений, перестав жить. Эдмон продолжал сжимать в руке нацеленный на своего оппонента револьвер, всем своим видом выражая непоколебимую уверенность и готовность в любую секунду нажать на спусковой крючок, если стоящий напротив предпримет попытку ещё раз сократить разделявшее их расстояние. Лоран являл собой совершеннейшее отчаянье в его чистом виде.

— Вам не чувство омерзительно, господин герцог, — наконец произнёс он, отступая на шаг назад так, как будто эта догадка поразила его словно молния, — а я.

Дюран продолжал молчать, не опровергая и не подтверждая эти слова. Впрочем, этого и не требовалось. Лоран сделал ещё несколько шагов назад, к тропинке, ведшей с холма вниз, но, наткнувшись на выступавший из земли корень, остановился. Эдмон ответил на его взгляд ледяной усмешкой победителя и опустил, наконец, револьвер, не спеша, однако, убрать его обратно в карман. Лоран повернулся и медленно пошел по тропе вниз, поминутно оглядываясь на недавнего собеседника, который стоял на вершине, гордо глядя на него сверху вниз.

Герцог Дюран тряхнул головой и поморщился. В воздухе все еще стоял запах этих ужасных приторно сладких женских духов.

***

Для Жюли утренняя прогулка по городу двадцать седьмого января началась с новых городских сплетен. Стоило ей только ступить на главную улицу, как к ней подлетела запыхавшаяся Катрин Алюэт и, схватив за руку, выдохнула:

— Жюли! Жюли, дорогая, ты не поверишь в то, что случилось!

— Боже, Катрин, ты так бежала! — воскликнула Жюли, взволнованная уже одним возбужденным видом девушки.

— Он уехал! — не обращая никакого внимания ни на слова Жюли, ни на то, что находится почти в центре города, продолжила девушка. — Просто взял и уехал. Никому ничего не сказал и оставил только короткую записку.

— Кто? — непонимающе переспросила старшая виконтесса Воле, осторожно освобождая свою руку из хватки подруги.

— Андре Лоран, конечно же! — продолжала Катрин. — Он уехал вчера вечером, а может быть ночью. Боже, Элен Шенье совершенно расстроена и даже никуда сегодня не вышла. Я только что говорила с мадам Бонн, которая была у неё сегодня.

— А что за записка? — спросила Жюли, справедливо полагая, что текст, совершенно дословно, уже известен всей округе.

— О, произведение искусства, на мой взгляд! Я такого даже в романах не видела, — воскликнула Катрин и быстрым шепотом продолжила, — Это почти поэма о разочаровании в любви, жизни и человеке, надеюсь, ты понимаешь о ком я.

Маркиза де Лондор снисходительно улыбнулась:

— Ну раз с герцогом Дюраном всё оказалось порядке, можно сказать, что перемирие закончено.

— Да, Жозефина уже знает, — по выражению лица Катрины было понятно от кого, — а ты можешь рассказать своей сестре.

— Боюсь, моей сестре он совершенно безразличен, даже несмотря на всё состояние и герцогский титул, — хладнокровно соврала Жюли и, отвечая на удивлённый взгляд подруги, пояснила, — Он противен ей, как человек. И, я думаю, здесь её чувства и чувства герцога Дюрана вполне взаимны.

— А как же Рождественский бал? — спросила Катрин, внимательно глядя на старшую виконтессу Воле. — Он же танцевал с ней первый танец.

— Катрин, он танцевал почти со всеми девушками, которые там были, — усмехнулась Жюли. — И с тобой, кстати, в том числе. Просто ему надо было с кого-то начать, и он выбрал самую эффектную из всех присутствовавших дам. Такой, как обычно, оказалась Ида.

— Да, ты права, — кивнула Катрина и посмотрела на многолюдную улицу.

***

День рождения младшей Воле было решено отметить в узком семейном кругу, который состоял из Иды, Жюли, братьев Лезьё и, собственно, самой Моник. По этому случаю должен был быть устроен скромный, но все же праздничный, обед, руководство над приготовлением которого взяла на себя Жюли. Иде оставалось только отобрать лучшую из имеющихся скатертей, лучшую посуду, салфетки, бокалы, чайный сервиз, напомнить Клоду и Жерому о семейном торжестве и купить подарок. Именно за последним она и отправилась в город прохладным утром четвертого февраля.

Что подарит сестре, Ида знала уже давно. Подарком должна была стать шляпка кремового цвета из тафты, сшитая по последней моде. Она стоила немыслимых денег, главным образом, потому что была привезена из Парижа, и, как утверждал хозяин, из самого дорогого модного магазина. Она была украшена маленькими шелковыми бутонами роз бледно-розового цвета и бежевой шифоновой лентой. На бок спускались ослепительно белые, пушистые страусовые перья, которые были аккуратно уложены с намеком на легкую небрежность. Эту чудесную вещицу никто не покупал, так как у девушек вроде Жозефины и Анжелики была привычка одеваться исключительно в самой столице, а остальные вряд ли бы могли позволить себе носить такую роскошь в этой, почти сельской, местности. Поэтому шляпкой все исключительно любовались. Ида с удовольствием бы купила её себе, но у неё не было нарядов подходящего цвета, а у Моник было чудесное прогулочное платье. К тому же, почему бы не доставить удовольствие пусть не любимой, но всё же сестре и не извиниться таким образом за свою выходку на Рождественском балу? Так думала Ида, выходя из магазина и сжимая в руках круглую коробку с драгоценной шляпкой.

Справа она заметила прогуливавшегося Жоффрея Шенье, который даже остановился, увидев её. Ида снова почувствовала на себе его пожирающий, жадный и голодный взгляд, будто он собирался украсть её прямо сейчас и спрятать в какой-нибудь башне или подземелье. Быстро оглядев улицу в поисках спасения, виконтесса Воле заметила того, кто способен был хотя бы на время защитить от нежеланного собеседника.

Ида медленно, но решительно, приняв самый равнодушный вид, какой только имела, пресекла улицу и пошла навстречу герцогу Дюрану.

— Мадемуазель Воле, — Эдмон слегка поклонился, приветствуя её.

— Господин Дюран, — так же легко кивнула Ида, наслаждаясь звуком его голоса. Как же ей хотелось, что бы сейчас он смотрел на неё тем взглядом, каким смотрит Жоффрей Шенье.

— Решили пройтись по магазинам? — спросил герцог, кивая на коробку, которую она держала в руках, бережно прижимая к себе.

— Нет. Это для моей сестры. Для Моник. У неё завтра день рождения, — пояснила Ида, небрежно махнув рукой.

— Правда? — Эдмон легко поднял бровь и улыбнулся. — Я не знал. Думаю, мне нужно будет прислать ей какое-нибудь поздравительное письмо.

— Она будет счастлива и весьма польщена, — ответила Ида и, кивнув головой, добавила. — До встречи, господин Дюран.

— До встречи, мадемуазель Воле, — произнес Эдмон, несколько секунд глядя ей в след и ловя себя на мысли, что чуть было не назвал её по имени, как привык делать в своих мечтах.

Ида быстро шла по улице. Ей не хотелось больше ни с кем разговаривать. Тем более с Шенье, который, она чувствовала это, шел за ней по пятам, продолжая смотреть этим невероятным взглядом, который она ощущала всем телом.

— Мадемуазель Воле! — наконец окликнул он её, видимо, набравшись смелости. Ида остановилась, но только потому, что этого требовали элементарные правила приличия.

— А, господин Шенье, — произнесла она, когда он подошел к ней. — Я думала, что вы больше никогда не скажете мне ни одного слова.

— Я и сам так думал, — ответил Жоффрей, стараясь не смотреть ей в глаза. — Вы бы желали этого?