Ида это утро проводила в комнате Жюли, которая в последние дни почти не покидала постели. Моник ушла на прогулку сразу после завтрака, объявив, что желает посвятить этот день совершенствованию своих художественных навыков, а у реки можно наблюдать много чудеснейших пейзажей. Жюли, как всегда, жаловалась на самочувствие и желала, что бы все это кончилось, как можно быстрее, когда Жак, осторожно постучавшись в дверь, сообщил, что у него письмо для госпожи виконтессы.

— И кому только приходит в голову писать письма в такое время и уж тем более отправлять их? — недовольно проговорила Жюли, когда Ида встала, чтобы открыть дверь.

— Послание передал Реми, — сказал вошедший Жак, толи отвечая на вопрос маркизы, толи обращаясь к виконтессе Воле и указывая на секретность послания. Ида внезапно вспомнила сад, в котором ещё лежал снег, и мальчика, который появился неизвестно откуда и бросил ей на колени маленький конверт, а затем так же быстро исчез. Самый лучший и единственный тайный гонец на Марне.

— Надеюсь, вы его поблагодарили? — спросила Ила, забирая у Жака конверт, лишенный каких-либо опознавательных подписей.

— Он вознаградил себя сам, госпожа виконтесса, — улыбнулся Жак.

— Опять что-то стащил с кухни? — недовольно проворчала Жюли. Сын трактирщика вызывал у неё отвращение, хотя в общем-то в округе трудно было найти более доброжелательного человека.

— Я думаю, мы переживем это, Жюли, — примиряюще ответила Ида, кивая Жаку, который незаметно отступил в коридор, бесшумно закрывая за собой дверь. — К нему нужно относиться снисходительно.

Маркиза Лондор презрительно фыркнула и, передернув плечами, спросила:

— Ну и чье же послание он доставил на этот раз?

Ида молча усмехнулась и показала Жюли конверт, запечатанный черным сургучом.

— Я знаю в округе только одного человека, который запечатывает конверты таким образом, — ответила она, вскрывая конверт ножом для бумаги и вытаскивая аккуратно сложенный вчетверо листок.

— Иногда он мог бы оставлять тебя в покое. Особенно после того, что ты для него сделала.

— Он помог мне сохранить «Виллу Роз», а я ему жизнь, — пожала плечами средняя Воле, быстро пробегая глазами короткое послание. — В наших случаях это равноценно и мы в расчете.

— Пусть так, — по тону Жюли было понятно, что она никогда не согласиться с этим. — И что же угодно герцогу Дюрану на этот раз?

— Конную прогулку по окрестностям.

Жюли несколько театрально закатила глаза и усмехнулась:

— Ты, разумеется, не откажешь.

— Не вижу ничего предосудительного в прогулке верхом, дорогая сестра, — пожала плечами Ида.

— В ваших отношениях трудно найти что-либо предосудительное.

— Значит, я ничем не рискую, — улыбнулась Ида. — Тем более, что я не могу отказать ему в такой день. Надеюсь, ты мне это простишь.

— Не простить человеку, который проводит с тобой все свое время, небольшую отлучку — верх неблагодарности, — назидательно проговорила Жюли и рассмеялась. — Постарайтесь не встретить Моник, иначе придётся придумывать ужасно нелепые объяснения.

***

Иде казалось, что она разучилась держаться в седле. Последний раз, когда ей случалось выезжать верхом, приходился на Рождественскую охоту. После времени на подобные увеселения у неё не было и чувство уверенности, а с ним и осознание собственного великолепия, окончательно пропали. И особенно остро эта неуверенность чувствовалась рядом с Эдмоном, который держался в седле с грацией и непринужденным изяществом профессионала.

— У тебя должна быть очень веская причина для того, чтобы заставить меня оставить в одиночестве мою сестру, которая, кстати, нуждается в заботе, и явиться сюда, — сказала Ида с деланным раздражением после того, как они в очередной раз спустились с холма и углубились в небольшой перелесок.

— О, meine Schone, боюсь, что у меня нет объяснений, которые ты могла бы счесть достаточно вескими, — Эдмон, как всегда божественно, улыбнулся, слегка склоняя голову, чтобы не зацепиться за ветви, которые спускались слишком уж низко. — Кроме разве что прекрасной погоды, великолепных весенних видов и моей скуки.

Проговорив это, он обвел рукой зеленеющие и цветущие луга, спускавшиеся к Марне, словно желал убедить Иду в великолепии окружавшей её природы. Агат тряхнул головой, словно желал подтвердить слова своего хозяина.

— Тем более, что я хотел показать тебе одно место, которое поразит тебя своей красотой. Если этого не случится, то я с радостью принесу свои извинения за то, что побеспокоил тебя и как смогу возмещу твое потраченное на меня время.

— И далеко ещё до этого места? — виконтесса Воле все ещё старалась выдерживать недовольный тон, хотя губы тронула непроизвольная улыбка.

— Терпение, Ида, терпение, — тоном наставника отозвался Эдмон. — Уже не так далеко, как в начале пути.

— В самом деле? — приподняла брови Ида. Герцог Дюран, слегка обернувшись на неё, рассмеялся и легко ударил лошадь по бокам.

— Ты соглашалась на конную прогулку, и, несомненно, знала, что обычно представляют из себя подобные мероприятия, — сквозь смех проговорил он.

— Если быть до конца честным, то ты не дал мне выбора, — почти огрызнулась виконтесса Воле, тоже подстегивая свою лошадь. В последнее мгновение она удержалась от того, чтобы добавить слова «как всегда, впрочем», но ей показалось, что Эдмон услышал это окончание фразы, хотя оно и осталось невысказанным.

— Ты могла просто не прийти, — пожал он плечами, по-прежнему улыбаясь. — Любой на моем месте не стал бы ждать тебя больше часа.

— И ты говоришь мне о терпении, высказывая после такие мысли? — хмыкнула Ида, гордо вздергивая подбородок, и Эдмон рассмеялся звонче обычного.

— Ох, meine Schone, тебя я ждал бы вечность.

Ида не могла сказать, на что она обратила больше внимания: на его слова или на тон, которым они были сказаны. Слова, впрочем, особенно слова этого человека, мало значили. Герцог де Дюран мог говорить и говорил все что угодно из самых разных, пусть и не всегда добрых, побуждений. Но его смех, не саркастичный, не специально выдавленный из себя, потому что так требовали обстоятельства, не грустный или мрачный самоироничный смех, а самый обычный, можно было даже сказать, человеческий, Ида слышала впервые. Ей даже показалось, что этот голос принадлежит не ему, не тому человеку, которого она знала. Даже улыбка, лишенная всякой театральности и сознания собственной совершенности, принадлежала не ему. Герцог Дюран всегда был великолепен, недосягаемо и как-то непостижимо, даже педантично, прекрасен, совершенен с эстетической точки зрения, как ценный и редчайший экземпляр в коллекции, к которому нельзя было прикоснуться, как античные статуи, неестественно напряженные, с заломленными руками или так же неестественно спокойные и безмятежные. Сейчас он был действительно красив. Красив, как человек. Когда Ида поймала себя на этой мысли, она невольно усмехнулась: обычно в таких случаях говорили «красив, как бог», но только про герцога де Дюрана хотелось сказать «красив, как человек». Этакое воплощенное совершенство, почти недосягаемое и оттого божественное.

— А между тем мы приехали, — торжественно провозгласил Эдмон и соскочил с коня. — Итак, добро пожаловать в моё любимое место для единения с природой и собственными мыслями.

— Да, действительно впечатляет, — как можно равнодушнее ответила Ида, оглядывая открывавшийся с вершины холма вид. Эдмон, впрочем, казалось, и не ожидал другой реакции.

— Предлагаю всё же спуститься на землю и отпустить твою великолепную лошадь немного погулять по местным лугам, — невозмутимо проговорил он, подхватывая вороную андалузскую кобылу под уздцы. — Не думаю, конечно, что они напомнят ей о просторах родной Испании…

— Все великолепие местных лугов мне прекрасно видно и с лошади, — возразила Ида, однако, все же спешилась и, одернув юбку, огляделась по сторонам так, словно окружающий вид за эти доли секунды успел измениться.

— Более, чем уверен, что ты не задумывалась о том, сколь великолепно место, где ты живешь.