— Я даже и не подозревал, что вы так талантливы, господин Ланфер.

— Это не я, — глухо прошептал совершенно вымотанный адвокат. — Это господин герцог.

Тем временем, оглядывая оживающий зал, в котором уже начинали перешептываться поднялся судья.

***

— Подсудимый, мы выслушали речь обвинения и речь защиты, хотите ли вы лично обратиться к суду и сказать ваше последнее слово? — спросил судья. Дюран решительно поднялся и повернулся так, что бы видеть весь зал. Вот уж где он мог проявить свой талант, нисколько его не скрывая.

— Ваша честь, господин прокурор, господа присяжные, может быть, вы соизволите повернуть свои головы и посмотреть за ваши спины? — начал он, указывая рукой на статую Фемиды.

— Подсудимый, ведите себя в рамках приличий или я буду вынужден вас удалить! — крикнул судья. Эдмон пронзительно рассмеялся.

— Да что мне терять, если вы уже вынесли приговор? Завтра-послезавтра мне либо отсекут голову, либо повесят, смотря, что вам больше нравиться, — глаза Дюрана сверкали, его голос, вся его фигура изображала непокорность. — Но я склонен думать, ваша честь, что ваша Фемида с повязкой на глазах не потому что беспристрастна, а потому что слепа!

— Побойтесь Бога! — крикнул прокурор.

— Бога? — Эдмон снова рассмеялся, — Это после того, как все ваши свидетели солгали, поклявшись на Библии, и их не поразил гнев господень? После этого вы предлагаете мне бояться Бога, в которого я, кстати говоря, не верю?

— Ваше безбожие лишь доказательство вашего преступления! — прокурор зло сверкнул глазами в зал, где уже начинали одобрительно перешептываться в поддержку осуждаемого.

— Погодите, — Дюран поднял руки, словно призывая к тишине, — то есть вы считаете мой атеизм доказательством моей виновности и называете это честным судом? Мы живем не в эру крестовых походов и власти святой инквизиции, когда за это можно было казнить.

Зал загудел, уже не скрывая симпатии к подсудимому.

— Да, я может быть не идеален, может быть, я как никто лучше подхожу на роль преступника, о чем целых пять минут говорил мой адвокат, но я не убийца! А будь я бы не сидел на этой скамье, — Эдмон резко повернулся к присяжным и, оглядев их, гордо поднял голову и произнес, — Хотя бы вы, господа присяжные заседатели, покажите, что творите правосудие. Не мне, если меня отправят на эшафот я, может быть, даже скажу спасибо, а людям. Покажите им, что осужденным должен быть не тот, кто подходит для этого, а тот, кто виновен.

— Подсудимый! — громогласно крикнул судья, ударяя молотком и кивая приставам, что бы те усадили обвиняемого на место.

— Нельзя творить справедливость, пока свежи раны, — продолжал Эдмон, однако без сопротивления позволяя усадить себя на скамью. — Когда судом управляют предрассудки, он вершит месть, а не правосудие.

— Вы предлагаете нам вершить правосудие, — в голосе судьи звучала плохо скрытая ирония, — опираясь на показания проститутки и вашего друга?

— С каких это пор проститутка перестала быть человеком и членом общества? — Эдмон со злостью рванулся вперед, удерживаемый приставами. — Тогда может быть, вы не будете опираться на показания моих слуг? Они же слуги, черт побери, они не люди.

Недовольство судом в зале достигло своего пика. Судья, в порыве нервной ярости, оглушительно ударил молотком, и в зале воцарилась, наконец, гробовая тишина.

— Что ж настало время насаждать и время вырывать посаженное, господин герцог, как говорит Библия, Екклесиаст, глава третья, — гордо поднял голову прокурор. Эдмон сидел молча, опустив глаза в пол. Он знал, что все в зале ждут его ответа, знал, что не может оставить последнее слово за этим религиозным фанатиком, но что он мог ему возразить? Что-то глубине души подсказывало, что надо бить тем же оружием.

— Ещё видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда, — наконец негромко отозвался он, продолжая смотреть в пол. — И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что для всякой вещи и суд над всяким делом там». Хотя грешник сто раз делает зло и коснеет в нем, но я знаю, что благо будет боящимся Бога, которые благоговеют перед лицом Его; а нечестивому не будет добра, и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет перед Богом. Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников.

Проговорив последние слова, Эдмон поднял глаза на бледного прокурора. В зале все ещё стояла тишина, какие-то особо чувствительные дамочки и безграмотные простолюдины торопливо крестились.

— Это все, что вы хотите сказать суду, подсудимый? — осведомился судья, однако тоже пораженный.

— Вам не достаточно? Я могу процитировать ещё что-то из Писания, если хотите, — обворожительно усмехнулся Дюран и в зале негромко засмеялись. Судья снова ударил молотком и, поднявшись, произнес:

— Прошу присяжных удалиться для совещания и вынесения вердикта.

Комментарий к Глава 41

На этой весьма оптимистичной ноте я раскланиваюсь и поздравляю нас с очередным юбилейчиком в четыре сотни страниц (самой не верится)). Так что спасибо всем, кто с нами. Осталось ещё немного, честно.

========== Глава 42 ==========

Когда, после недолгого совещания, вернулись присяжные, в зале мгновенно воцарилась тишина, такая же гробовая, как после неожиданно удачного выступления Реми Ланфера. Судебный секретарь взял конверт с решением у председателя присяжных и передал его судье. Тот распечатал его и прочитал, ни одним мускулом на лице не выдав своего отношения к этому решению. С невозмутимым спокойствием он отложил листок бумаги, на котором была аккуратным подчерком выведена судьба человека и, обратившись к подсудимому, сказал:

— Подсудимый, встаньте.

Эдмон молча поднялся. Его лицо так же не выражало ни одной эмоции, словно превратившись в застывшую безжизненную маску. Даже глаза его были пустыми в этот решающий момент. Вот он, тот момент, к которому шла, вернее, катилась, вся его жизнь. Судья обратился к председателю и тем же ровным, спокойным голосом произнес:

— Господин председатель, пожалуйста, встаньте и сообщите подсудимому свое решение.

Председатель поднялся и медленно повернулся к Эдмону. На долю секунды их взгляды встретились, и председателя поразила пустота глаз этого молодого человека, который ждал отправления на эшафот, но с таким видом, с каким ждут утреннего чая. Это безразличие к собственной жизни пугало.

В зале все замерли. Клод, чувствуя, как холодеет и бледнеет на глазах, сжал руку Иды, которая про себя молилась всем святым, чтобы приговор был не обвинительным. Моник вцепилась в локоть Жерома, который успокаивающе накрыл её руку своей ладонью. Жозефина де Лондор комкала в пальцах край дорогой шали с тонкой шелковой вышивкой. Элен Шенье обратила скорбный взгляд на председателя, готовая принять любое решение, но сама уже поверившая в невиновность Дюрана и теперь боявшаяся того, что его признают виновным. Алин Ферье в самом дальнем углу, у дверей, закусила губы и тихонько беззвучно плакала, гадая, сколько жизней разобьется разом, если приговор будет обвинительным.

Председатель набрал в легкие побольше воздуха и громко, пугаясь звука собственного голоса, который в наступившей тишине звучал как-то неестественно, объявил:

— Оправдан, за недостатком доказательств вины.

Клод шумно выдохнул, едва не потеряв сознание. Перед глазами у него потемнело, воздуха перестало хватать. Ида уронила голову на его плечо, вздрагивая в приступе непонятного беззвучного истерического смеха, который был результатом её невероятного напряжения. Алин Ферье разрыдалась в голос, уже не сдерживая себя. Жозефина закрыла глаза и прижала похолодевшую ладонь к разгоряченному лбу и вздрогнула, роняя несколько слез. Моник осталась совершенно неподвижной, так же как и Жером, который продолжал сжимать её маленькую руку. Они были настолько опустошены ожиданием, что не могли даже пошевелиться. Элен Шенье непонимающе хлопала ресницами, обводя взглядом присяжных, словно не веря в сказанное.