Проговорив последние слова, прокурор непроницаемым взглядом обвел сначала присяжных, а затем и весь зал. Зрители, пораженные этой короткой, но уверенной речью одобрительно кивали и не менее одобрительно перешептывались. Другого эффекта прокурор, впрочем, и не ждал. Быстро, почти неуловимо, взглянув на подсудимого, он усмехнулся и, явно удовлетворённый произведенным впечатлением, вернулся на свое место и, снова усмехнувшись, что-то шепнул помощнику. Очевидно, отпустил ядовитый комментарий о предстоящей речи защиты.
Эдмон сидел, молча и исподлобья глядел на Ланфера, который как-то судорожно собирал разложенные перед ним бумаги. Речь прокурора явно лишила несчастного адвоката последних остатков решимости, а мысль о том, что сейчас от него зависит жизнь герцога де Дюрана почти лишала сознания. Речь обвинения была хороша, а господин прокурор имел такой авторитет, какого у Ланфера не было, и быть не могло. Присяжные, хоть и должны были быть беспристрастны, были все же людьми.
***
— Речь защиты! — объявил судья и замер в ожидании зрелища. Ни для кого не было секретом, что как адвокат Реми Ланфер был ни на что не годен и поэтому его сольную речь все ждали с особым трепетом. Ланфер поднялся со своего места и, выйдя на середину, туда, где до этого стоял прокурор, с некоторым загнанным выражением лица обвел взглядом присяжных и зрителей. Ему было не по себе. Он репетировал эту речь целый день, но так и не смог обрести даже сотой доли уверенности, необходимой для её произнесения. В голове его царила совершенная пустота, на мгновение ему даже показалось, что он забыл и текст речи.
— Господа присяжные заседатели, суд, дамы и господа, — торжественно произнес адвокат, но тут же сменил тон на более скорбный, — Я не оправдываю рассматриваемого здесь сегодня деяния, но оправдываю моего подзащитного. Человек, невиновность которого была доказана свидетельскими показаниями, по-прежнему одной ногой стоит на эшафоте. Я, как и все здесь присутствующие, жажду правосудия, но не суда, и поэтому убеждаю вас в невиновности моего подзащитного. Да, этот человек не идеален, как и все мы, как каждый присутствующий здесь, но все же он не совершал этого убийства, хотя бы потому, что нет ни одной улики, которая, хоть бы и косвенно, указывала на его прямую вину. Он осужден потому, что тело несчастного, который оказался жертвой, было найдено в пределах его владений, потому что его отношения с этим человеком были далеко не гладкими и потому, что не было улик оправдывающих его невиновность. Но ведь вместе с тем, не было и тех, которые доказывали бы его вину. Как говорил один известный полководец: люди охотно верят тому, чему желают верить. Что предоставляет обвинение для подкрепления своих доводов? Лишь показания свидетелей, слова, которые, как вам известно, являются самым ненадежным аргументом в таких делах. Вы обвиняете человека лишь потому, что его жизнь не вписывается в написанные вами стандарты, но разве кто-то здесь, в этом зале не совершал ошибок? Разве можно обвинять человека в убийстве только потому, что когда-то он ступил не на ту дорогу и выбрал не тот путь? Будь сейчас на его месте, на этой скамье, тихий и добродетельный молодой человек из семьи, известной своим благочестием, никто бы не сомневался в его невиновности, пусть даже бы его виновность была подтверждена неоспоримо. Но, к несчастью, сейчас на скамье подсудимых сидит человек, который неоднократно нарушал статьи морального кодекса и лишь, поэтому он кажется вам тем, кто мог совершить холоднокровное убийство. То, что происходит здесь сейчас — это пародия на правосудие, потому как вы, я не побоюсь сказать это, хотите осудить того, кого осудить удобно, не желая дойти до сути преступления и найти истинного преступника, который, это весьма вероятно, дамы и господа, сейчас находится в этом зале и торжествует, оставшись неизвестным.
— Черт возьми, кто написал ему эту речь? — довольно громко прошипел помощник прокурора. — Он же туп, как осёл, что бы додуматься до такого.
— И для моего подзащитного этот бой неравный, — продолжал адвокат, мельком взглянув на самого прокурора, и чувствуя, что вот-вот потеряет суть произносимых слов. — Если вы хотите сделать зрелище из его казни, как сделали зрелище из этого процесса, то мои слова мало что смогут изменить. Но если вы желаете правосудия, если вы желаете торжества закона и справедливости, то вам нужно судить того, кто действительно ответственен за смерть господина Лорана. И я напоминаю вам, дамы и господа, что правосудие — вещь безликая и беспристрастная. И потому оно не должно делать виновным того, чей моральный и нравственный облик поставлены, пусть даже не один раз, под сомнение. Закон должен быть беспристрастен и, это было много раз сказано до меня, и сказано, несомненно, лучше, не должен иметь ничего общего с моралью. Закон не должен уподобляться светским сплетницам, осуждая тех, кто удобен для осуждения, а зал суда не должен иметь ничего общего с великосветской гостиной и уж тем более с приемной дамы полусвета. Я хочу сказать этим то, что неприемлемо решать жизнь человека за сигарой или чашкой кофе.
— Я призываю вас, — Эдмон еле слышным шепотом вторил адвокату, голос которого вновь набирал уверенность, — к справедливому суду, который будет основываться на чем-то большем, чем сплетни, сказанные за спиной моего подзащитного. Я призываю вас к соблюдению закона, ради торжества которого мы все здесь собрались сегодня. Я утверждаю, что человек, которого я защищаю сегодня в этом зале, совершенно чист перед его лицом и должен быть оправдан. Не потому, что он мой подзащитный, но потому, что вина, возложенная на его плечи, не подкреплена ни одним сколь-нибудь веским доказательством. И я призываю вас сейчас полагаться на ум и здравый смысл, а не на сердце и чувства, которые, несомненно, говорят вам, что этот человек виновен лишь потому, что вы прониклись жалостью к семье, потерявшей своего родственника.
— Не удивлюсь, если эту речь написал сам подсудимый, — фыркнул прокурор, но Ланфера, вошедшего в раж уже ничто не могло сбить с пути и он, с несвойственной ему твердостью голоса и жестов продолжал:
— Я глубоко соболезную утрате этой семьи, как и все вы здесь, но все же заявляю вам — мой подзащитный невиновен. И если для того, что бы принять это, вам не достаточно того, что было здесь сказано против него и в его защиту, то я умываю руки, и вместе с ним буду ждать решения суда. Но я верю в то, что сегодня закон и справедливость восторжествуют над предвзятостью общественного мнения. Я верю, что сегодня будет вершиться правосудие, но не суд. Я верю в то, что для вас, господа присяжные, торжество закона куда важнее слепого следования общественному мнению. Я верю, что здесь, в этом зале, есть люди, которые так же, как я, жаждут справедливости и честного суда, потому что карать смертной казнью за то, что человек не следовал той морали, которая была принята в обществе, на мой взгляд, слишком жестоко, но, тем не менее, не соблюдение того, что называют общепринятой моралью — единственная вина моего подзащитного. Я не оправдываю его жизни, но я оправдываю его в том, что он не совершал рассматриваемого здесь убийства. Я искренне верю в его невиновность, которая для меня, и я уверен, для многих присутствующих здесь, полностью доказана. Я искренне верю в то, что оглашенное сегодня решение будет справедливым, иначе, чем мы лучше линчевателей, которые казнят без суда и следствия.
Проговорив последние слова, он остановился, и, тяжело переводя дыхание, обвел глазами притихший зал. Несколько мгновений стояла эта гробовая тишина, в которой можно было уловить дыхание и стук сердца каждого свидетеля этой драмы. Все слушали эту воодушевленную речь, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Такой неестественной казалась она, звучащая из уст этого нескладного человека, но, тем не менее, именно в этом сочетании она и должна была возыметь максимальный эффект. Слегка пошатываясь, Ланфер прошел на свое место, не глядя ни на кого, и тяжело опустился на стул рядом с восхищенным помощником, который прошептал:
