В проходе между скамьями стояла молодая девушка с детскими чертами лица в ярко-красном откровенном платье, сиявшая огромным количеством безвкусной бижутерии и выкрашенными в огненно-рыжий цвет волосами. Провожаемая всеми взглядами и шепотом, она спокойно двинулась по проходу к суду, готовясь занять место Клода.

Ида, которая должна была разыгрывать роль оскорбленной любовницы и удивленной сестры, быстро перевела взгляд с нее на Эдмона. Он вздохнул, как будто собирался что-то сказать, но прикусил губу и отвернулся. Клод, который сошел с кафедры и теперь просто стоял как раз напротив скамьи свидетелей, смотрел в пол, избегая встречаться взглядом с сестрой. Алин тем временем поднялась на кафедру и, не дожидаясь, пока к ней подойдет прокурор сказала, положив правую руку на сердце, а левую подняв вверх:

— Клянусь говорить правду и ничего кроме правды, смысла лгать мне все равно нет.

— Представьтесь суду, — потребовал немного пришедший в себя судья, — Имя, фамилия, возраст, место рождения и род деятельности.

— Алин Ферье, двадцать лет, родилась в Ла Кро, близ Тулона. Проститутка, — спокойно, не моргнув глазом, ответила Алин, — Можно подумать, вы не знаете меня.

По залу пронесся легкий смешок, который судья был вынужден прекратить нервным ударом молотка.

— Так вот, в ночь убийства, которое вы тут обсуждаете, этот человек — Алин указала на Эдмона, — был со мной и мы обсуждали личное дело, которое к этому всему не имеет никакого отношения и касается только меня и его. Если сомневаетесь, можете спросить хозяйку, она здесь со мной, и она подтвердит, что это правда.

Судья молчал. Молчали прокурор и застывший на месте адвокат. Только зал продолжал негромко переговариваться, обсуждая столь пикантные подробности, вскрывшиеся так внезапно.

— У суда больше нет к вам вопросов. Можете занять свои места в зале, — наконец произнес судья, ударяя молотком и откидываясь на спинку своего кресла. Со стороны казалось, что ему хочется как можно скорее прекратить это безумие.

Алин сошла с кафедры и, улыбнувшись Клоду, прошла на свое место. На Эдмона она даже не взглянула, хотя тот и хотел отблагодарить её легким кивком головы. Лезьё поспешил на свое место рядом с Идой, не глядя ни на кого, как и многие на этом процессе.

— Что это значит? — шепотом зашипела Ида, — Ты был с ним, да?

Клод виновато склонил голову.

— Сначала выпивка, а теперь и продажные женщины, — Ида скрестила руки на груди и отвернулась от брата, — А потом что? Совращенные девушки, карты и долги?

— Ида, умоляю тебя, — дрожащим голосом прошептал Клод, — Я все тебе объясню, но не сейчас.

— Уже жду этого момента, — сухо ответила средняя виконтесса Воле и одарила своим полным презрения взглядом Эдмона, который лишь попытался развести руками, что было весьма проблематично в его положении, и виновато улыбнуться.

***

— Речь обвинения! — громогласно объявил судья, уже пришедший в себя, и стукнул молотком. Зал вновь затих. Для них начиналась одна из самых интересных частей: поединок сторон один на один. Прокурор неторопливо поднялся со своего места и, выйдя на пустующее пространство перед скамьей присяжных, откашлявшись и поправив перчатки начал:

— Суд, господа присяжные, дамы и господа, мы собрались здесь сегодня, чтобы вершить правосудие и быть свидетелями его свершения. На рассмотрение было вынесено убийство, которое ужасает вдвойне тем, что убийца хладнокровно пытался скрыть своё преступление и до сих пор не выказал ни малейшего раскаяния. И я спрашиваю вас — достоин ли этот человек хотя бы малейшего проявления сострадания? Может ли в принципе претендовать на сострадание человек, который сам не спешит сострадать?

На секунду он остановился, обводя зал вопросительным взглядом, словно и правда ждал ответа. Некоторые нерешительно покачали головой.

— Но перейдём к сути дела, — продолжал прокурор. — Несколько минут назад мы наблюдали вот здесь, за этой кафедрой свидетелей, которые, как один, сказали, что у подсудимого были напряжённые отношения с убитым. Несомненно, этот факт стоит тоже брать в расчёт, но я хотел бы обратить ваше внимание на нечто другое.

Здесь прокурор снова остановился, делая короткую выжидательную паузу.

— В нашем обществе существует такое понятие, как репутация, и она присваивается человеку, как наверняка каждый из вас замечал, небезосновательно, — продолжил он, наконец, и Эдмон стиснул зубы, видя, как обвинение упирает на самый очевидный из его недостатков. — Репутация человека, который сегодня занимает скамью подсудимых, уже давно далека от идеальной. Можно даже сказать, никогда таковой не была. Вы будете совершенно правы, если скажете, что человек с не совсем безупречной репутацией необязательно должен быть преступником, и я соглашусь с вами. Но, вместе с этим, я напомню вам, что мы имеем дело с человеком, который всегда отличался несдержанным, необузданным нравом и аморальным, во всех смыслах, поведением. Разве может быть хоть что-то запретное для такой натуры? Разве может человек, ни в чём не знающий меры, остановиться, когда ему придёт время переступить ту черту, после преодоления которой нельзя вернуться? Разумеется, нет. Так вот, дамы и господа, наш сегодняшний подсудимый именно такой человек.

В довершение этой речи, прокурор бросил на Эдмона выразительный и несколько сочувственный взгляд. Герцог Дюран в ответ одарил его божественной улыбкой, которая была переполнена издевкой. По залу прокатилась волна изо всех сил сдерживаемого смеха. Прокурор гордо вскинул голову и, отвернувшись от подсудимого, продолжил:

— Как вы можете видеть, даже сейчас, когда его вина почти доказана, он продолжает вести себя так, как будто даже гордиться содеянным. И позволяет себе подобные плевки в лицо правосудия.

«Вся судебная система плевок в лицо правосудию» чуть было не произнес герцог Дюран, но вовремя прикусил губу, понимая, что подобную наглость ему вряд ли простят.

— Итак, дамы и господа, — продолжил прокурор, — я спрашиваю вас, достоин ли такой человек, человек, который гордится хладнокровно совершенным убийством, гордиться даже тем, что его причастность так быстро открылась, какого либо сострадания и мягкости с нашей стороны? Возможно, кто-то и ответит «да», но давайте забудем о громких именах и титулах. Если мы простим, если закон закроет глаза на подобное сейчас, то любой из подсудимых сможет совершенно справедливо сказать суду «Почему вы осудили меня? Разве я хуже того хладнокровного убийцы?»

Прокурор и снова обвел зал вопросительным взглядом. Эдмону нравился этот прием. Вряд ли бы зрители стали возражать авторитету прокурора, а согласившись внешне, они непременно стали бы сомневаться в несогласии внутренне.

— Но, дамы и господа, никто не лучше и не хуже, — продолжал прокурор. — В нашей стране, как и во всем цивилизованном мире, закон един для всех. И если человек виновен, если его вина доказана, он должен быть осужден в соответствии с законом. А вина этого человека, и что, на мой взгляд, важнее — его злой умысел, были не раз подтверждены здесь, в этом зале, показаниями свидетелей и самим подсудимым, который, не стесняясь, демонстрировал свою истинную натуры и здесь, и в обычной жизни. Мы могли бы ещё многое сказать и ещё очень долго рассуждать о том, что и как может совершить человек, моральные принципы которого столь извращены, но все мы здесь потому, что желаем справедливости, желаем наказания для убийцы. И я верю, так же как и вы, в то, что сегодня закон, как и всегда, одержит верх и совершивший это ужасное преступление будет наказан. Потому как только тогда, когда подобных этому развращенному и жестокому человеку не останется в нашем обществе, мы придем к истинному процветанию. Но если мы проявим слабость, если закон не будет суров и справедлив, тогда мы все станем подобны ему, и наше общество придет в небывалый, невиданный упадок. Этого ли мы хотим? Разумеется, нет. Поэтому я призываю вас, господа присяжные, к принятию справедливого решения, которое позволит виновному в смерти Андре Лорана ответить за содеянное так, как положено, а закону восторжествовать на аморальностью и беззаконием.