Судья и прокурор недоуменно переглянулись.

— Давайте будем честными, — начала Ида, и сама чуть было не рассмеялась от этих слов. — Я могла прийти сюда, как свидетель обвинения, но чем больше я думала, тем больше я укреплялась во мнении, что человек, против которого я иду свидетельствовать невиновен. И сейчас я объясню, почему я решила выступить в его защиту.

— Прошу прощения, мадемуазель Воле, — сдержанно улыбнувшись, прервал её судья, — но какое отношение это имеет к делу?

— Самое прямое, ваша честь.

Зал, удивленный таким раскладом, зашептался. Виконтесса Воле тем временем продолжала говорить:

— Во-первых, если говорить по совести, у герцога де Дюрана не было причины убивать господина Лорана. Кроме одной, о которой здесь просили не упоминать, но раз уж я решила нарушать правила и быть честной… Господин Лоран, суду это известно, а вот зрителям нет, был несколько иных взглядов на мир и предпочитал мужчин женщинам.

По залу пронесся гул удивления, несколько женских возгласов, выражавших крайнее удивление и недовольство. Мужчины шептались о том, что суд намеренно скрывает детали с целью осудить невиновного. Такого поворота событий не ожидал даже Эдмон, который хоть и привык к Иде, но все же не понимал её до конца.

— И это была причина, по которой герцог де Дюран ненавидел Андре Лорана, — продолжала Ида, не обращая внимания ни на что. — Признаюсь, я тоже ненавидела бы мужчину, который домогался бы ко мне, при условии, что я тоже мужчина. Но убивать бы господин герцог из-за этого не стал. И сейчас я объясню почему, это будет во-вторых. Господин де Дюран, это известно всем, любит жизнь гораздо больше, чем хочет, что бы люди думали. Субъекты такого сорта, как он в принципе любят жизнь. Так вот, он не глуп и прекрасно понимает, что в убийстве человека, с которым он состоял в напряженных отношениях, буду называть это формулировкой суда, в первую очередь обвинят его. Уже хотя бы поэтому он не стал бы убивать. В-третьих, как я уже сказала, господин де Дюран далеко не глупец, чтобы так очевидно подводить себя под обвинение. Я убеждена, что будь он виновен, он бы присутствовал на этом суде, как зритель или как свидетель, но не как подсудимый.

Восхищение столь смелой красавицей-виконтессой в зале достигло пика своего развития, и Эдмон не без гордости слышал, как многие говорили о ней в возвышенных тонах. Бунтарство было, видимо, в крови этой девушки, раз даже на суде она не смогла себя сдержать. Во всяком случае, этот акт неповиновения был отрепетирован и отрепетирован хорошо. Ида, воодушевленная одобрительным гулом за спиной, гордо вскинула голову и произнесла:

— Поэтому я выступаю в защиту этого человека, хотя я сама до смерти ненавижу его. Кроме того, я не находилась в хороших отношениях ни с мадам Шенье, ни с Андре Лораном. И то, что в тот злополучный вечер он увивался вокруг меня — это лишь его прихоть. Такая же странная, как и он сам. Это все, что я хотела сказать и если у суда ещё остались вопросы я с радостью отвечу на них.

— У меня нет вопросов, — проговорил адвокат, усаживаясь на свое место. Судья вопросительно взглянул на прокурора. Тот лишь молча покачал головой. Задавать ей вопросы было бесполезно, она продолжала бы отстаивать невиновность Дюрана, как волчица, оберегающая жизнь волчонка. На секунду у него мелькнула мысль, что может быть эта гордая женщина влюблена в этого проходимца с обворожительной улыбкой, но эта мысль покинула прокурора так же быстро, как и всех остальных в зале: такие женщины слишком хорошо знают свою цену, чтобы влюбляться. Они не совершают опрометчивых поступков.

— Госпожа виконтесса, вы можете занять свое место в зале, — объявил судья, ударив молотком. Ида, победоносно вскинув голову, направилась к своему месту в первом ряду, где сидели все ранее допрошенные свидетели, собирая со всех сторон восхищенные взгляды, как мужчин, так и женщин. Проходя мимо скамьи подсудимых, она слегка улыбнулась Эдмону, и он еле заметно кивнул ей в ответ, впрочем, уже ожидая следующее, не менее шокирующее зрелище. Защита на этом процессе была сплошь скандальной.

— По делу Эдмона де Дюрана защита вызывает второго свидетеля, Клода Лионеля Лезьё, — объявил адвокат.

В зал вышел Клод. Женщины негромко зашептались, обсуждая то, что лучший друг подсудимого тоже достаточно мил. Не так мил, как герцог де Дюран, но тоже в каком-то смысле хорош. Клод нервно оглядел зал и слегка передернулся. Впрочем, в зале была лишь одна девушка, которая ждала его появления больше, чем появления кого бы то ни было из свидетелей. Этой девушкой была Жозефина де Лондор, которая теперь, не отрывая глаз, следила за Клодом. Он был необычайно серьезен. Глаза слегка прищурены, брови сведены к переносице, скулы казались более выраженными. Он выглядел помятым и сильно не высыпавшимся в течение нескольких дней. Казалось, что он был не здесь, а где-то в другом месте. Он посмотрел на Эдмона и на зал, но, казалось, не узнал никого. Когда прокурор подошел к нему с Библией и требованием поклясться говорить правду, Клод сначала положил на кожаный переплет левую руку, потом извинился и, положив правую, машинально проговорил слово «клянусь», и так же бездумно поднялся на кафедру.

— Скажите, господин Лезьё, — начал адвокат, который избрал местом, с которого будет вести допрос, один из углов перед кафедрой. — Было ли вам известно о недопонимании, возникшем между моим подзащитным и убитым?

— Только по городским сплетням, — покачал головой Клод. — От моего друга я не слышал ничего такого.

— Скажите, насколько мой подзащитный и вы хорошие друзья? — спросил адвокат, медленно переходя в другой угол зала.

— Я бы сказал очень хорошие, господин адвокат, — Клод несколько оживился и поднял голову.

— И ваш хороший друг не рассказал вам о вражде между ним и другим человеком? — адвокат остановился, но не повернулся к свидетелю.

— Я полагаю, что он счел это совершенно недостойным внимания, — пожал плечами Клод. — Эдмон не из тех людей, кто скрывает свое отношение к человеку. При всех недостатках — лицемерие не его порок.

Эдмон слабо улыбнулся этой сомнительной похвале, а многие в зале переглянулись. Адвокат набрал воздуха в грудь, чтобы задать следующий вопрос, но внезапно его жестом остановил судья. Сильно подавшись вперед, почти перевесившись через стол, он обратился к Клоду со словами, которых тот ждал:

— Господин Лезьё, быть может хотя бы вы, наконец, прольете свет на то, почему подсудимый отказывается говорить о том, где был в ночь убийства?

Клод почувствовал, как у него пересыхает в горле и сердце замирает. Эдмон выпрямился на скамье и устремил в спину друга взгляд, который сложно было описать словами. Ида замерла, боясь шевельнуться. Сейчас все зависело от Клода и Алин. Жизнь Эдмона была в их руках. Как они сыграют роль — таким и будет приговор.

— С огромным удовольствием, — ответил, наконец, Клод. В зале воцарилась тишина, каждый человек в нем смотрел на Лезьё, ловил его малейшее движение. Эдмон ещё больше подался вперед, краем глаза взглянув на застывшую в ожидании Иду.

— Он был здесь, в Париже, — спокойно и уверенно произнес Клод, чувствуя, как по его затылку катятся крупные капли пота. В зале возобновились оживленные обсуждения.

— Что, простите? — переспросил судья, от неожиданности даже целиком вернувшийся в свое кресло.

— Да, вы не ослышались, — повторил Клод, — Он был в Париже.

— И кто кроме вас это может подтвердить? — спросил прокурор, выходя в центр зала и подходя к самой кафедре.

— Алин Ферье, — ответил Клод, гордо глядя на него сверху вниз. Зал зашелестел ещё сильнее, но его уже никто не пытался успокоить.

— Алин Ферье? — судья сдвинул брови и, переводя взгляд с подсудимого на свидетеля, спросил, — Это ещё кто такая?

— Это я! — раздался из самого дальнего конца зала слабый, но уверенный женский голос. Клод даже не обернулся, молча улыбаясь торжествующей улыбкой. Эдмон же, а с ним и весь зал повернули головы на голос.