Шерлок несколько секунд вглядывался в побледневшее лицо короля, словно оценивая степень вероятности монарших опасений.

— Не превратишься, — с уверенностью заявил он, тряхнув кудрями. — Князь не просто подкармливал свою тёмную сущность, он сам был тьмой — жестокой и кровожадной. Ты не такой и никогда таким не станешь. Особенно, если разберёшься со своей тенью. Я тебе доверяю.

И без того немногочисленное облачение принца подтверждением сказанного было незамедлительно сброшено на пол, после чего окончательно очумевший Шотландец смог лишь безмолвно наблюдать, как его своевольный любовник растянулся на ложе, посылая насупившемуся Величеству призывный и ободряющий взгляд.

— Не бойся, Джон. Я буду с тобой.

— Вот этого-то я как раз и боюсь, — угрюмо проворчал Ватсон, вместе с непокидающим его запалом раздражённого негодования чувствуя, что больше не в силах сопротивляться тёмной вязкой волне, заполняющей внутренности испепеляющим, но таким пьянящим обещанием наконец утолённой жажды.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — прошептал он деревенеющими губами и, стараясь не встречаться глазами со своей добровольной жертвой, взялся за злополучные ремни.

Сперва пальцы безбожно дрожали, то и дело роняя грубо выделанную телячью кожу с бронзовыми кольцами застёжек, но Джон, дурея от смеси ярости, вожделения и стыда, сжал зубы, волевым усилием приказывая рукам успокоится, и сам удивился, когда это действительно помогло — всего через пару минут запястья и щиколотки его взбалмошного Ангела оказались надёжно зафиксированными, а бешеные пульсы в готовой вот-вот взорваться джоновой голове начали выбивать какой-то совершенно адский ритм.

Справившись с ремнями, Шотландец принялся за собственную одежду, в нервном нетерпении обрывая неподатливые пуговицы и петли, исподлобья бросая на своего безропотного пленника пугливо-жадные взгляды. «Что ж, Шерлок. Ты сам этого хотел,» — прорвалась сквозь пульсы отчаянная мысль, растворяясь в чёрном водовороте неконтролируемой похоти. Голодный зверь, похожий на льва с лохматой спутанной гривой, выбравшись из клетки, запертой добросердечием и здравомыслием шотландского государя, оскалил пасть, облизывая острые, словно наконечники копий, клыки. Перед глазами Ватсона заклубилось белёсое марево, не размывая, а наоборот — делая резче и чётче облик распятого на ложе мужчины, каждой чертой, каждым изгибом пленяющего и без того обезумевший рассудок. Остатки опасений и контроля испарялись, оставляя лишь чистое желание обладания и безоговорочной свободы, и Джон отступил, позволяя дикой сущности внутри себя занять место человека. Издав короткий рык, он отбросил растерзанную одежду и перевёл плотоядный взор на подготовленные Холмсом приспособления. Протянутая рука лишь на миг зависла над разложенной на столе необычной утварью, почти без колебаний выбирая конкурный стек — средней длины, с узким жёстким шлепком. Вооружившись сим инструментом, Ватсон медленно провёл от ключицы до бедра распростёртого перед ним любовника — тёмная полоска наконечника будоражаще выделялась на фоне сливочной, чуть тронутой загаром кожи — и замер, наслаждаясь вырванным сквозь приоткрытые пухлые уста легчайшим вздохом.

Где-то за височной костью, прикрытой светлыми взмокшими волосами, тонко лопнула натянутая струна. Хлыст с шорохом, больше похожим на жалобный шёпот, упал на ковёр, оброненный разочарованной монаршей рукой: ей явно хотелось большего, она жаждала прикосновений, ощущения шелковистой гладкости и упругости, а не ребристой поверхности оплетённой рукояти. Властные ладони заняли место так и не применённого стека, скользнули, оглаживая, по равномерно, но глубоко вздымающейся груди жертвы, чувствуя сквозь расслабленную плоть ускоряющийся ритм доверившегося им сердца. Львиноподобное нечто с любопытством уставилось на Шерлока глазами Джона, вновь облизывая клыки, но в этой заинтересованности Ватсон не уловил стремления напасть или растерзать. Скорее наоборот: его внутреннему хищнику внезапно с непреодолимой силой захотелось провести языком по стройной шее, по красивым губам, по высокой скуле, о которую можно было запросто порезаться, но это ничего, зверю не привыкать к вкусу крови, и лучше уж своя, а не его… Захотелось потереться, ткнуться носом в ладонь, прижаться лохматым боком, мурлыкая от удовольствия почувствовать, как холку треплют длинные сильные пальцы. Лечь у ног преданным сторожем, готовым перегрызть горло любому, кто посмеет покуситься на безупречность этого совершенного тела или на безмятежность неугомонной и щедрой души.

Будто со стороны наблюдая за происходящими удивительными метаморфозами, Джон не мог отделаться от не лишённого капли разочарования изумления. Неужели это и есть его другая сторона, его страшная Тень? Выпущенный на свет божий, лишённый покрова темноты, наделяющей всё, попавшее в её владения, устрашающими очертаниями, коварный и кровожадный монстр превратился в существо, грозное разве что для врагов, но рядом с королевским избранником ставшее ручным и абсолютно безопасным. И этого он так долго боялся, загоняя в самый дальний закуток своей души?

Да, похоже, и здесь Шерлок оказался прав! На башне Данерской крепости его зверь также был с ними. «Мой!», «не отдам!», «никому не позволю!» — разве не что-то подобное чувствовал Джон и тогда, в последнюю, как он думал, их с возлюбленным ночь? Разве не рычал раненным львом, вколачивая Шерлока в стену до боли, до режущих спазмов? Разве не разрывал сумрак каземата отчаянным воем? И разве боялся в себе желания обладать и доминировать, которое, переплетаясь с бесконечной нежностью, превращалось в потребность оберегать и защищать любой ценой? Возможно, именно эта часть натуры и даёт ему силы, уравновешивая мягкость и покладистость характера, делая не только великодушным монархом, но и отважным воином?

Вздох облегчения едва не вырвался сквозь готовые раздвинуться в улыбке губы, но Джон вовремя сдержался, ощутив, как заинтересованность Шерлоком переходит от «зверя» к нему. Доверчивая беспомощность любовника завораживала и кружила голову, подбивая на что-то сумасшедшее, чего Шотландец себе ещё ни разу не позволял попробовать. Чуть отодвинувшись, он обласкал раскрытое, словно раковина, тело, прищуренным взором, прикидывая, откуда именно лучше начать поиск драгоценных жемчужин. Лев, всё ещё пребывающий бок о бок с человеком, поощрительно рыкнул, обострёнными инстинктами подсказывая верный путь, по которому Джон и отправился, нисколько не сомневаясь в принятом решении и пресекая поползновения Связи разгадать его замысел.

Несмотря на то, что подобное путешествие совершалось не впервые, в этот раз, определяемое новой конечной целью, оно казалось особо необычным и захватывающим. Неторопливо, получая наслаждение от каждой секунды, Джон сперва прошёлся по намеченному маршруту взглядом — словно убеждаясь в его правильности, но на самом деле любуясь открывшимися красотами, чарующей притягательностью не уступающими ни заснеженным вершинам гор, алмазным сиянием отражающим величие небес, ни бескрайнему океану, одинаково изумляющему и безмятежной гладью, и бушующими волнами.

Король Шотландии никогда не замечал за собой поэтических наклонностей, однако сейчас ему хотелось воспеть то, что видели его глаза. На ум пришли слова, заученные когда-то в юности, но теперь наполнившиеся новым буквальным смыслом.

О, ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен!..

Джон не был уверен, что воспоминание в точности соответствует оригиналу, да сие было не так и важно. Не в силах дольше оставаться лишь зрителем, следуя за вспыхивающими в голове фразами, как за путеводными огнями, перемежая хранимое памятью с сиюминутными плодами собственной очарованной фантазии, он совершал паломничество по святым местам обожаемого тела, беззвучным шёпотом вычерчивая на этом дивном пергаменте свидетельства своей безграничной любви.

Весь ты прекрасен, возлюбленный мой, и пятна нет на тебе!

И шея твоя — как столп из слоновой кости…

Словно боясь оцарапать нежную кожу любимого мужчины сухими от страсти губами, Джон облизал их и только после этого позволил себе покуситься на драгоценную россыпь родинок на стройной шее, собирая их поцелуями, будто созревшие ягоды. Отстранившись, поймал на себе вопрошающий и слегка недоуменный взгляд, с затаённым лукавством наслаждаясь проступившим на скулах румянцем.