Закрывшись в кабинете наедине с командиром своей личной охраны, Его Величество потребовал подробно доложить о порученном ранее расследовании и был немало — хотя и не сказать, что неожиданно — огорчён предоставленным капитаном отчётом.

Озадаченно хмурясь и осторожно подбирая слова, Лестрейд сообщил королю, что разбирательство зашло в глухой тупик, выход из которого, несмотря на простоту и действенность, вряд ли придётся государю по душе.

Как оказалось, единственным человеком, чья причастность к коварному плану эплдороского Преданного если и не являлась бесспорно доказанной, то выглядела достаточно вероятной, была служанка Её Величества, та самая, из-за слёзных причитаний которой о якобы исчезнувшей госпоже капитан с доброй половиной охраны покинул пост у дверей принадлежащих Шерлоку апартаментов, тем самым предоставив Джиму возможность осуществить свой дьявольский замысел. Если остальные допрошенные, в силу различных, но одинаково убедительных причин не вызвали у бдительного и опытного командира лейб-гвардии серьёзных подозрений, то показания девицы, на первый взгляд искренние и бесхитростные, при тщательном анализе всё больше походили на попытку выгородить себя, представившись всего лишь прилежным исполнителем, ничего не ведающем о реальной цели выполняемых поручений.

Обливаясь слезами и без конца шмыгая покрасневшим распухшим носом, горничная, в ответ на требование капитана объяснить своё сомнительное поведение в ту роковую ночь, сперва попыталась оправдаться нашедшим на неё спросонья затмением рассудка, а после, когда Лестрейд, скорчив ужасающую гримасу, грозно намекнул на более жёсткие методы дознания, пролепетала, что приказ отвлечь охрану ей дала сама государыня — уж кто её знает, зачем и для чего. Затем, движимая то ли страхом, то ли лукавым расчётом, девица припомнила, что незадолго до печальных событий она передала госпоже записку от некоего молодого человека, служившего приказчиком в галантерейной лавке и по её описанию очень похожего на княжеского Преданного. Содержание записки, сожжённой королевой собственноручно, осталось горничной неизвестным, но девушка с самым невинным видом предположила, что это был ответ на какой-нибудь заказ Её Величества — а о чём ещё мог писать государыне купеческий служка? Увидев же мёртвое тело ночного татя, предъявленное ей капитаном для опознания, служанка, побледнев и закачавшись на подгибающихся ногах, подтвердила, что это и есть тот самый приказчик, но как он попал в замок она не знает, и кто бы мог ему в этом помочь — даже предположить не может. Правда, получив записку, госпожа изволила лично посетить лавку, чтобы выбрать ткани, однако парня там уже не было, да Её Величество о нём и не спрашивала — зачем ей?

Предупреждая вопрос короля, капитан поспешил уточнить, что указанную лавку и её владельца проверили с особой тщательностью. Как оказалось, торговец считал, что нанял Джима случайно: давно искал толкового человека на место, а тут такой приятный и сообразительный юноша сам пришёл в поисках работы. Большие надежды подавал, покупателей уговаривал легко, а уж какой обходительный да старательный — мечта, а не приказчик! Вот только сбежал, стервец, через три дня. Хорошо ещё, что выручку не прихватил, прохвост эдакий!

Невзирая на неподдельное возмущение обманутого в экономических чаяниях купца, и он, и его лавка были на всякий случай взяты под негласный надзор, хотя чутьё подсказывало Лестрейду, что никакого отношения к врагам Его Величества словоохотливый негоциант не имеет. Получив от короля молчаливое одобрение своих действий и выводов, Грег вернулся к подозреваемой горничной. Как выяснилось, девица эта служила у королевы давно, ещё до того, как шотландский правитель сделал леди Морстен предложение, и была верна госпоже телом и душой. При этом все, кто знал её достаточно близко, отзывались о барышне, как о ловкой и изворотливой бестии, блюдущей свою выгоду всегда и во всём.

Капитан не сомневался, что сама девица хоть как-то, да замешана в злополучном заговоре, вот только ни улик, ни иных свидетелей, кроме неё самой, отыскать так и не удалось. Её же собственные показания, довольно туманные и неконкретные, не исключали варианта, что хитрая служанка, возможно, намеренно приплетает к делу имя госпожи, надеясь таким образом если не снять с себя всю вину, то, по крайней мере, запутать следствие. Впрочем, достоверность сего предположения относилась скорее к области желаемого, нежели реального, и убеждаться в его истинности Грегу казалось занятием спорным и неблагодарным. Разумеется, в арсенале командира королевской стражи имелось несколько безотказных способов заставить несговорчивую мисс сказать правду, но, во-первых, подобные средства вряд ли могли быть одобрены Его Величеством, а во-вторых, ниточка эта вела к клубку, который, вполне вероятно, не стоило вообще разматывать, если государь по-прежнему желал оставить честь покойной жены незапятнанной.

Выслушав старинного друга, Джон глубоко задумался. Конечно, слова горничной, бросающие тень на доброе имя королевы, могли быть ложью, но если в них сокрыта хотя бы доля правды, последствия разбирательства сулили явить себя не только весьма огорчительными, но и совершенно катастрофическими для правящего Дома Ватсонов. В конце концов, предусмотреть степень осведомлённости верной служанки о секретах её госпожи было невозможно, и клубок, о котором говорил Грег, мог оказаться куда более запутанным, чем предполагал мудрый, но далеко не всеведущий капитан. Это же обстоятельство делало недопустимыми любые законные обвинения в адрес подозреваемой, ведь последовавший за ними суд так же мог послужить причиной раскрытия тайн, которые Его Шотландское Величество никак не желал делать достоянием публики. Лишить же свидетельницу жизни без суда и следствия, будь она даже трижды виновной и почти признавшейся в государственной измене, представлялось королю абсолютно непозволительным. Поэтому, взвесив все обстоятельства, Джон принял решение, показавшееся ему наиболее приемлемым из всех: девицу следовало отправить туда, где у неё не нашлось бы возможности болтать лишнее, под надзор верного человека, пекущегося о чести эдинбургской короны не меньше самого монарха.

Тяжело вздохнув и подняв на верного капитана усталый взгляд, Ватсон произнёс с твёрдой решимостью:

— Полагаю, Грег, расследование можно считать завершённым. Похоже, на этот раз суд божий состоялся раньше суда человеческого, и не пристало смертным сомневаться в небесной справедливости. Что же касается горничной королевы, то, раз кроме неё других подозреваемых нет, а её собственная вина хотя и несомненна, но труднодоказуема, думаю, будет справедливо отослать девушку в монастырь кармелиток — пусть искупает свои прегрешения постом и молитвой. Я напишу настоятельнице письмо, в котором изложу суть дела. Уверен, сестра не откажет мне в помощи и присмотрит за этой заблудшей душой.

Согревая в ладонях бокал с плещущимся на самом дне бренди и старательно пряча в так до конца и не сбритой мягкой бородке растроганную улыбку, Ватсон исподтишка наблюдал за притихшим Шерлоком. Тот сидел напротив, в любимом кресле у растопленного камина, держа на коленях свободно спелёнатого сына, сладко посапывающего, но и во сне не отпускающего крепко зажатого в крохотном кулачке пальца Холмса.

Их сына.

Да, фактически мальчик был ребёнком Шерлока, но видит Бог, Джон достаточно выстрадал ради того, чтобы иметь право дать малышу, так похожему на настоящего отца, своё имя. Вместе с безграничной и отчаянно пронзительной любовью. К обоим. И к маленькому, казалось, ниоткуда появившемуся чуду в расшитом мягким шёлком геральдическими львами и единорогами одеяльце. И к склонившемуся над младенцем невероятному человеку с удивлённо приоткрытыми в этот миг чувственными губами и спутанной чёлкой кудрявых волос, даже в кажущемся беспорядке лёгших на высокий лоб неизменно призывной для Шотландца волной.

Джон покрепче сжал стеклянный сосуд, держа руки подальше от греха в нежелании разрушить хрупкую идиллию момента познания неведомых, но, несомненно, очень важных для Шерлока истин.