В ответ на сие показательное озорство Ватсон лишь крепче стиснул зубы и, прихватив дозволенную свечу, присел рядом с неподвижным телом супруги. Усилием воли пригасив захватывающие душу жалость к Мэри и тревогу за нерождённого ребёнка, Его Величество постарался сосредоточиться на идущих через Связь импульсах: немощность, демонстрируемая Шерлоком и, несомненно, одолевающая принца, тем не менее, ощущалась намеренно преувеличенной, и Джону это было ясно не хуже, чем самому лицедействующему Преданному. Убедительная игра Холмса имела какую-то цель, и Шотландец почти не сомневался, что правильно понял задуманное. Оставалось лишь улучить момент. И при этом спасти дитя, бьющееся в теряющем жизненную силу материнском лоне.

Озабоченно наблюдая за выверенными жестами возлюбленного, бережно ощупывающего живот умирающей через слой скрывающей плоть одежды, Ватсон вздрогнул от неожиданности, когда плотно прикрытые красными от слёз веками глаза по всем признакам впавшей в беспамятство Мэри вдруг распахнулись, и блуждающий взор — выцветший, но всё ещё осмысленный — заметался от одного склонившегося над ней знакомого лица к другому. Узнав ненавистного соперника, женщина вцепилась скрюченными холодеющими пальцами в его перетянутое бинтами плечо:

— Спаси, спа… си… Ты смо… ожешь… я знаю… Ты… в ад отправишься… мы все туда… все ум… рут… Пусть хоть ма… алыш… — в хриплых булькающих звуках слова едва различались, путаясь, обрываясь, противореча друг другу: — Спаси его, Шер… лок… Ненавижу тебя… Нена… Прости… прости меня… и… — Мэри судорожно сглотнула, — ты не был виноват… тогда я… стала жертвой… но сама… была не против… прости ме… ня… Спаси ребёнка… — Взгляд, на мгновение погашенный слипшимися от солёной влаги светлыми ресницами, переместился на мужа, наполнившись непритворным раскаянием: — И ты… Джон… прости… за всё… ради него, ради нашего… — предсмертный вздох, вскипев на губах кровавой пеной, покинул тело несчастной лгуньи вместе с душой, всё же успевшей воззвать о прощении в последние мгновения своей не слишком долгой и далеко не праведной жизни.

— Вы посмотрите, какая живучая тварь…

Оскорбительная фраза, походя оброненная не скрывающим удовлетворения от печального зрелища негодяем, стала последней каплей, переполнившей чашу монаршего терпения. Ярость, которую не смогло пересилить даже беспокойство о том, какое впечатление произвело на Шерлока покаянное признание королевы, затопила душу Шотландца, выплёскиваясь на кареглазого мерзавца праведным гневом, ничуть не сдерживаемым возможностью быть пристреленным в тот же миг, и король глухо зарычал:

— Не смей! Не смей говорить о ней так!..

Однако, исступлённое негодование Его Величества ничуть не разозлило Джима, предоставив ему лишь ещё один повод для сарказма:

— Надо же, какие страсти! К чему этот драматизм, Джонни? Ты ведь и сам пожертвовал бы ею, не будь таким мягкотелым — оу, прости, благородным! Разве нет? — запрокинув голову, насмешник с глумливым удовольствием захихикал, подведя глаза к потолку и с допущенной не более чем на мгновение неосторожностью выпуская вроде бы смирившихся с незавидной участью врагов из поля своего неусыпного зрения.

«Сейчас!» — чутко ожидаемый сигнал, коснувшись сознания отчётливым толчком, заставил Ватсона молниеносно подобраться и бросить тело вперёд, в ноги целящемуся в него врагу, не сговариваясь, но действуя как единое целое с Преданным, одновременно атакующим коварного собрата сверху.

Самонадеянный триумфатор, легкомысленно позволивший себе увлечься страданиями Джона и никак не ожидавший особой прыти от едва передвигающегося Шерлока, на долю секунды растерялся, безвозвратно упуская контроль над, казалось бы, абсолютно управляемой ситуацией и продолжая совершать фатальные ошибки одну за другой: не сразу выбрав, в кого именно выпустить оставшуюся пулю — в более опасного Преданного или же, всё еще лелея старые планы, в его жертвенно-любящего Хозяина, Джим, в конце концов уступивший собственной навязчивой идее, потерял тот кратчайший миг, который не сыграл бы никакой роли в стычке с простыми смертными, но в схватке с этой необыкновенной парой, защищающей не только свою любовь и существование, но и будущее благополучие множества дорогих им людей, решивший всё.

Пуля, должная оказаться в голове сбившего противника с ног Джона, несуразно чиркнула тому по скуле, доведя растерянность Джима до отчаяния явной безобидностью нанесённой раны, а уже через мгновение поверженный мститель услышал отвратительный хруст собственных позвонков под впившимися в его горло мёртвой хваткой неожидаемо сильными пальцами старого недруга. В гаснущем сознании княжеского фаворита последней изумлённой искрой вспыхнула обескураживающая и ставшая для него роковой невозможность осмысления настолько идеальной согласованности и абсолютного доверия между двумя людьми — чистого воплощения так и не познанной Джимом взаимной преданности. Тело кареглазого безумца пронзила короткая вспышка боли, тут же сменившаяся отсутствием любых ощущений, полным и всепоглощающим ничто. Время исчезло, оставляя вместо себя лишь упорную настойчивость, сосредоточенную в не имеющих иного выбора напряжённых ладонях, отнимающих последние крупицы бытия у так и не обретшего понимания всей глубины и значения истинной любви врага. Исчезло, замерло, чтобы через миг вновь быть запущенным в свой скоротечный бег для оставшихся в живых. Гримаса же необычайного удивления, застывшая на тонком выразительном лице Идеального Слуги покойного сэра Чарльза, явилась последней эпитафией его безграничной гордыне, когда-то так очаровавшей правителя Эплдора, но в итоге приведшей княжеского фаворита к печальному и бесславному концу.

Убедившись, что в ненавистном сопернике нет больше ни капли жизни, Шерлок порывисто обернулся к возлюбленному, с беспокойством осматривая оставленный на его лице кровавый росчерк:

— Ты ранен.

Глядя на принца, можно было подумать, что от его физической слабости, в демонстрации которой далее не было необходимости, не осталось и следа. Но через гудящую чрезмерным напряжением нить Связи Джон отчётливо видел: после своего невероятно изматывающего рывка Преданный держится лишь благодаря железной воле и крайней необходимости продолжать действовать. Понимая, что сил у возлюбленного надолго не хватит, Шотландец решительно мотнул слегка контуженной головой:

— Чепуха! Царапина, — и торопливо забормотал, нетерпеливо указывая на бездыханный труп королевы: — Мэри… Ребёнок… Ты же сможешь спасти его? Ещё не поздно?

Кивнув с несколько несвойственной ему нерешительностью, Холмс вновь подсел к телу несчастной, разрывая на ней крепкий шёлк платья, в то время как Его Величество в полумраке комнаты пытался отыскать отлетевший невесть куда кинжал, который Джиму в последнюю секунду всё же удалось выбить из рук напавшего на него Шерлока.

Вложив найденное наконец оружие в ладонь склонившегося над женщиной Преданного, король отпрянул в сторону, не смея мешать гениальному любовнику бессмысленным вопросом — а чем ещё он может помочь? Вместо этого, не отрывая глаз от удивительных рук своего личного Ангела, с ожидаемой уверенностью справляющихся с чрезвычайной и незнакомой для них задачей, Ватсон застыл, тревожно прислушиваясь к идущим сквозь связующую их с Преданным нить противоречивым сигналам, отмечая, как крайнюю захваченность Шерлока жизненно важным — в прямом смысле этого слова — процессом сменяет всё более нарастающее смятение. Потрясённый до глубины души внезапностью и трагичностью событий, Джон поспешил принять сие беспокойство за результат тех же чувств, что обуревали его самого, однако, уже через миг Его Величеству пришлось признать: для Холмса оно являлось чем-то совсем, совсем иным. Казалось, Преданный никак не мог отделаться от чего-то, нечаянно, но глубоко засевшего в его пытливом мозгу, и король с опаской гнал прочь от себя подозрение, что этим назойливым «нечто» было ни что иное, как предсмертные слова Мэри, неопределённое значение которых пока упрямо ускользало от Шерлока, оставляя болезненно-зудящее, сводящее с ума ощущение дежавю. Шотландец задержал дыхание, стараясь не попасть в унисон с накатывающими извне эмоциями и не подкинуть пищи жестокому озарению — только не сейчас! Не время. Не место. Господи…