— Я под домашним арестом, — прошептала она. — Я очень хочу быть рядом, Джед, просто приезжай, ну почему нет?
— Потому что нет. Мне просто надо побыть одному, — глухо донеслось в трубке. А потом пошли длинные гудки.
Арья вынырнула из своей комнаты, пробежалась по замку. Привидение, слабо напоминающее Теона, нашлось на кухне в обнимку с кувшином воды. Где Робб, отец, хоть кто-то еще, он не знал. А где Санса, она знала и сама, там же была и Джейни, и мать, а сама Арья не знала, чем бы она могла помочь сестре. Ее пугала идея к ней ходить. Она пробежался по другим комнатам, но ни пускать эхо в гулких залах дома, ставшего ее тюрьмой, ни устраивать побег ей почему-то не хотелось.
Братьям и отцу она обрадовалась, поочередно кинулась на шею, и только тут поняла, какие у них похоронные лица.
— Что-то случилось? — уточнила она. — С кем у нас война?
— Да похоже, что со всем миром, — буркнул Робб и побрел в сторону кухни. — Полцарства за стакан с водой…
— Папа, у меня дело к тебе, важное, ты же поговоришь со мной?
Отец кивнул, и они присели на скамью, пока Нед долго расшнуровывал ботинки.
— Пап, ну этот арест — это такая глупость. Я обещаю, я больше никогда, только отпусти меня. Я ненадолго, просто нельзя, нельзя так его там бросить. У него все плохо, я не знаю, что случилось, но мне надо быть там, понимаешь…
— Никаких там, — отрезал Нед. — Неужели нельзя выдернуть этого загадочного Его в Винтерфелл?
— Джендри сказал, что он не приедет. Я не знаю, почему. Папа, вы опять поругались с мэром? Он изрядный боров, но Джед же другой.
— Изрядный боров, — эхом повторил он. — Арья, мы только что из Штормового предела. Все складывается плохо.
— Все-таки поругались! Пап, но вы всегда мирились! И помиритесь опять.
— Не в этот раз, дочка. Есть ошибки, который совершают лишь раз. Второго просто не бывает. А Джендри… он повел себя правильно. А потом ушел из дома. Думаю, сейчас ему надо побыть одному и все хорошенько обдумать. Если он решит, что может себе позволить приезжать в Винтерфелл, я не буду чинить препятствий.
========== 7.29. Клетки / Сандор / Теон ==========
О, как смотрел мне вслед простуженный вокзал,
Когда пришла пора вагонам отправляться!
Познавший тьму и свет, я все на свете знал,
Я был почти что стар — мне было восемнадцать.
Припев:
Боль ждет в конце строки
Только не кричи — все мы тут не правы…
Вдоль линии руки
Мчат меня в ночи поздние составы…
Она была чиста, лишь слезы на глазах
Мешали ей смотреть таинственно и мудро.
И я сказал ей все. Лишь правды не сказал.
И адрес на листке сжег в тамбуре под утро…
Припев.
Четыре строчки в год. Все из чужих квартир…
А вместо сына вновь — листок его тетрадки…
Ну, как благодарить тех, кто впустил нас в мир?
Ну, выпью, повинюсь, ну, выкрашу оградку…
О, как смотрел мне вслед простуженный вокзал,
Когда пришла пора вагонам отправляться,
Познавший тьму и свет, я все на свете знал,
Я был почти что стар — мне было…
Шухрат Хусаинов «Мне было восемнадцать»
Автомобиль с приглушённым шорохом отъехал от крыльца за его спиной, Сандор остался на улице один. Марево первых проклевывающихся листов окутывало тонкие ветви яблонь широкими мазками, дрожало облаком газа на горизонте, где улочка сворачивала под углом. За дальним забором в последний раз мелькнул, словно спина дельфина, серебристый бампер, и вольк унес свою драгоценную ношу. «Иван-царевич на Сером Волке», еловые лапы по сторонам дороги, спящая девушка в руках героя. Машинально он поднес запястье к лицу. Куртка ещё пахла ее запахом, отчего-то он знал — пьянящий аромат будет преследовать всю жизнь, неотступно, как кара. Наказание за попытку. Впрочем, оно стоило того. Попытка быть наказанным, теперь уже безнадежная, не занимала больше его мысли. Жизнь поманила его дальше, и он пытался оборвать все старые смыслы, чтобы следовать единственному верному и новому. Тихой тенью Сандор ступил на крыльцо, впуская в дом клоки утреннего тумана.
Мама не спала, понял он, едва войдя в дом. Извечная женская привычка — молча, не гася огня, в напряжённом ожидании сидеть у окна. Так она ждала его из больницы с первым переломом, ждала отца из командировок, ждала детей из школы… Сердце кольнуло тревожно и остро. Кто будет ждать его теперь? Ещё не хватало ее напугать, мрачно подумал сын, шагая к матери, и порывисто обнял.
— Хоть позвонил бы, сынок, — сообщил та, утирая рукавом слезы. — Как так-то, Саня? Ну, ладно бы Гриша, бестолковая орясина, а ты-то?
— Мам, — выдохнул он виновато. Горло сжало пугающе, словно все, что он мог сказать, не желало вырываться словами.
Он повторил ещё дважды, прежде чем на тихий шорох их голосов сбежались домочадцы. И в ответ на вопросительный взгляд сестры и выжидающий отца из него вдруг полилась складная речь, какой он от себя не ожидал.
***
Странная пустота в мыслях, холодок в груди, словно сердце своё он оставил дома, просыпав меж ловких когда-то рук. Как он мог потерять его, когда решил оставить бесполезный теперь орган, не оставить ему места в сумке?
— Все ли ты взвесил, сын?
Взгляд отца, казалось, разом постаревшего, когда он уходил. Нет, он, в отличие от брата, не останавливал парня. То ли признал, что он прав, то ли посчитал его достаточно взрослым для распоряжения собственной судьбой.
— Да, — ответил Сандор. — Решил.
— Мать тоже права по-своему, — в сторону сообщил отец, затягиваясь. — Она всегда будет тебя ждать, и ты помни… Что бы ни случилось, Саня, что бы ни случилось…
— Да, я понимаю.
Ему и вправду казалось, что он решал для себя что-то важное. А мать хотела оставить ему искру надежды, надеясь поддержать, вот только он не заслуживал никакой надежды. И сам тушил все возможные искры.
— И Григора тоже пойми, ведь для него весь мир прост. Он остынет, потом, позже.
— И для меня прост, — пробормотал Сандор на грани слышимости.
— Так, да не так.
— Я никого не предавал и не предаю, — буркнул Сандор. Брат его вывел из себя.
— Григ думает иначе, он меряет по себе и… Ну, ты знаешь брата. Он всегда был попроще.
— Я, что ли, сложный? — потрясённо сообщил Сандор.
— Выходит, да, — обреченно поведал отец. — Никто не желает своему ребенку такой судьбы, а ты, значит, сам ее ищешь. А ты ведь не такой, Саня, ты не кидаешься на трудности ради подвига.
— Я решил, пап. Какой подвиг? Есть дело, и надо его делать.
— Дело, говоришь? Пусть так. Но какое дело, Сань! Ты вдумайся. Опасное, почти незнакомое. Не готовили мы тебя к тому, не растили воином.
— Нет, не растили. Человеком растили, чтоб слабых защищал, чтоб уважал чужой труд и не лез вперёд, когда не просят. Жил по совести, и чувство локтя имел. Разве этого недостаточно?
— Узнаем, сынок.
***
Мрачный замок встретил его холодно. Казалось, гулкое эхо в коридорах сообщало о каждом его шаге: «чужой-чужой-чужой», отражаясь от стен, нагнетало страху. Ему отвели комнату — небольшую, светлую, с окном на внутренний двор, где тянуло вверх ветки дерево со снежно-белой корой, словно скалка в муке, и алыми листьями, похожими на ладони. Гитара заняла место в одном углу, волейбольный мяч — детский подарок Григора — верхнюю полку в шкафу, одежда — остаток шкафа. Неожиданно было спокойно.
Дни тянулись как звенья цепи — одинаковые и беспощадные. Тренировки, нечастые встречи с объектом своей непрестанной заботы и беспокойства, ещё более редкие репетиции, на которые раз за разом его вытаскивали Джон или Бриенна. Жизнь не давала предаться унынию, ее течение уносило его стремительно, словно река в пору разлива. Оставалось лишь держаться на плаву и успевать отталкиваться от камней, таящихся в русле.
