========== 6.2. Ад на двоих/ Джейме ==========
А друзья любили и бросали первые камни,
А собаки ласкались и кусались за ноги.
Я смотрел в окно — смерч захлопывал ставни,
А дороги в Клондайк приводили в остроги.
Я из лука стрелял, чтобы невесту…
Я лягушек ласкал, думал — царевны…
Я драконов искал, чтоб спасти принцессу,
Удилами закусывал нервы.
Не о такой я мечтал — не тебе чета.
Ладонь в ладонях держал — не перечила.
В ее глазах прочитал в поле кречета,
Дикий мед и зверобой.
А разум запахом трав задурманило,
Бросало в пламя костра — не поранило
Хватало сил до утра и, как правило,
Костры над рекой.
На фонарных столбах по улицам ада
Линчеванный вождь волей народа.
Мне больней за косматого сторожа сада,
Который не займет свое место у входа.
А музыки столько, что можно оглохнуть.
А света побольше, чем можно представить.
А тепла ровно столько, чтоб не подохнуть.
Спички, сигареты да память.
Не о такой я мечтал — не тебе чета.
Ладонь в ладонях держал — не перечила.
В ее глазах прочитал в поле кречета,
Дикий мед и зверобой.
— Бриенна, пожалуйста! Мне очень надо с тобой поговорить!
Робб и Теон сомкнулись, и за их спинами она ушла по коридору, скрывшись за поворотом. Он видел, как дрожали ее плечи, и он ничего не мог сделать — это было невыносимо.
— Джейме, имей ввиду! — предостерегающе произнес Теон. — Она ясно дала понять, что не хочет с тобой говорить.
— Так и сказала? — падающим голосом произнес он. Он почувствовал, что ноги перестают его держать. — Но этого не может быть. Это чудовищная ошибка…
— Это твоя чудовищная ошибка, Ланнистер, — Робб махнул Теону на удаляющихся, услышав звонок. — Я не знаю, что ты сделал, этого никто не понимает, но ей безумно больно. Видеть ее по утрам, слышать однообразное «Спасибо-все-в-порядке» — это ежедневный персональный ад нашей семьи. У многих чешутся кулаки, но любой причиненный тебе вред ее просто убьет. Она попросила не подпускать тебя к ней. И да, она так и сказала: «Я услышала достаточно. Я не верю больше его словам.» Не тревожь ее, если и правда любил.
***
Вся эта сцена раз за разом всплывала перед глазами Джейме. Он не помнил, как потом шел и куда, как его отловил кто-то из одноклассников и отвел на урок, что это бы за урок, день, место, планета и летоисчисление. Он выпал из реальности и висел в зябкой мертвенной бледной вате апатии, иначе именуемой «нигде». Бри не хочет его видеть. И не верит ему больше. Его девушка, единственное в этой вселенной создание, ради которой стоит жить, не верит ему. Кто я без нее? Зачем я, если она недосягаема? Раз за разом лейтмотивом в его голове крутились образы из прошлого — треклятая чашка кофе, касания их рук на блоке и первый поцелуй над обломками койки. И последняя убийственная, невероятно прекрасная доза их любви в заснеженном богом забытом доме, который на несколько дней стал их домом. Их дом. Он уже начинал думать о них — мы. Он хотел провести с ней всю жизнь, он по-дурацки, как мальчишка, влюбился в нее против всех законов логики и расхлебывал это теперь.
Нет, он не сдался. Он сделал все, что можно, чтобы с ней поговорить. Он караулил ее под окнами и взбегал по чертовой пожарной лестнице — она была близка, но недосягаема. В конце концов Селвин Тарт грубо спустил его с лестницы, присоветовав не приближаться к его дочери на пушечный выстрел. Впрочем, Джейме не оказывал сопротивления — ее отец был в своем праве, а сам он был до того контужен подслушанным совершенно безутешным плачем своей девушки, что готов был сам себя спускать с той лестницы. Он был благодарен отцу Бри, хоть это и было странно.
Однако тем вечером, вернувшись домой, он понял — без нее невозможно. Как без воздуха или воды. Она необходимая часть его существования, он не понимает, как вообще жил до этого. Он не помнил. Он знал только ту реальность, где Бри уже была, причем была его. Он помнил ее несмелую улыбку, и алый румянец, и вечно растрепанные пшеничные волосы, и веснушчатые руки, в которые он сам не однажды вкладывал мяч… Он закрывал глаза — и словно в луче проектора она оживала, выпрыгивала на блок, летела по площадке, поднимая самые пропащие мячи, закусив губу, пасовала из неудобных положений и виновато улыбалась при промахах. Но больше всего его мучили сны.
Впрочем, ситуация была анекдотичная — сны его не мучили, разумеется, он получал от них удовольствие. Единственно возможное в этой патовой ситуации. Мучило его пробуждение и осознание потери. А сам сон был всегда прекрасен. Словно огромный витраж готического собора, память Джейме вобрала каждую крупицу их близости, а фантазия затем разметала и собрала в калейдоскопе причудливые узоры, заботливо подкидывая его изголодавшемуся мозгу самые удивительные картинки. Он готов был не просыпаться, лишь бы она все еще была рядом. Пусть даже не с ним, хотя от этих упаднических мыслей ему немедленно хотелось свернуть кому-то шею. Лучше даже несколько шей.
И тем не менее — он был согласен на любой минимальный контакт. Просто быть рядом, видеть ее, осязать… Джейме был уверен, что сумеет все объяснить, рассказать, убедить и вымолить прощение. В этом своем таланте он не сомневался никогда, даже теперь. Из всех возможностей он отрицал лишь дружбу. Его удивляла сама концепция дружбы между полами, ему казалась абсолютно смехотворной сама идея. Тем более, что в реальности он не видел никого, опровергающего его гипотезу. Однажды Бри пыталась в качестве примера привести ему Арью и Джендри, и он хохотал как полоумный минут десять. Арья может сколько угодно считать Джендри другом, но достаточно увидеть реакцию Джендри на любое постороннее ухаживание за Арьей — и вопросов не останется. Этот парень бесконечно ей предан, это правда, и может, когда-то все начиналось дружбой, но сейчас… Единственный вопрос про эту пару, занимавший Джейме раньше, заключался в странном поведении Джендри. Иногда ему хотелось, пропустив по кружечке пива с Баратеоном, хлопнуть того по плечу и сказать: «Бык, ну чего ты ждешь? Давай, действуй!». Теперь он понимал всю глубину пропасти. Теперь он знал, что на весах. И как больно, невыносимо страшно знать, что тебя отвергли. А ты уже втрескался, как последний дурак. И назад хода нет. О да, теперь он понимал Джендри как никто и сочувствовал ему всей душой.
***
— Что нового в школе? — уточнила мама, пытаясь вовлечь его в беседу. Мерное перестукивание вилок по тарелкам касалось его слуха, словно далекая музыка за рекой.
— Ничего, — произнес он без всякого выражения, старательно отпиливая кусок от бифштекса. Он сосредоточился на скребущем звуке тупого столового ножа, дождался, пока тот стал нестерпимым, отложил нож, наколол кусок котлеты на вилку и понес ко рту. Еда не пахла ничем. С таким же успехом Джейме мог питаться рваным картоном или пластиковыми пакетами.
— Ешь, — шепнул ему на грани слышимости Тирион, сидящий по левую руку, а потом добавил в полный голос уже в сторону матери: — А что нового в больнице?
Джейме осторожно поместил кусок еды в рот, сжал губами вилку, отодвигая металл ото рта. Котлета и на языке казалась картоном. Теперь проглотить, вспомнил он, пока брат не начнет снова подсказывать ему. Он не хотел есть. Пить тоже. Со сном творилась также какая-то ерунда. Весь организм разваливался на его глазах, а он беспомощно на это смотрел. Бессильно и апатично.
— О, в больнице много новых интересных случаев. Все как всегда — сломанные руки, порванные связки, сотрясения мозга, разбитые носы.
Может, мне тоже надо туда, — думал Джейме. — В больницу. Я определенно сломан. Какая-то деталь во мне сбоит и не дает уснуть. А вот врать самому себе не надо, проговорил он в ответ с другой интонацией. Ты хочешь оказаться там из-за Бри.
