— Дурачок.

Слово вырывалось наружу ещё до того, как Тикки успел понять, что именно он говорит, но Аллен почти не реагирует, лишь снова болезненно дёргается после того, как Ной слишком сильно сжимает его вторую ладонь. Кажется, он переломал сразу три пальца. Ну, ничего, Малыш это переживёт. Обязательно. Потому что всё только начинается. — Ну и что же ты замолчал? — пуговицы рубашки летят на пол, и Тикки начинает с жадностью путника, нашедшего в пустыне оазис, изучать открывшееся пространство: жадно прикусывает кожу, обязательно до крови, но не слизывает её всю. Дразнит себя и свои желания, даёт тёмным капелькам набухать и скатывать по молочно-белой коже, царапает грудь и соски дрожащего Уолкера так же до крови. Он её просто обожает. — Тикки… Что ты? Голос Аллена дрожит, он уже почти не пытается вырваться, потому что каждым новым движением причиняет себе всё большую боль. — Не бойся. Это будет больно! — с придыханием отзывается Ной прямо в нежно розовые губки его личного вожделенного приза. Кстати, он ещё не пробовал их на вкус и тут же спешит исправить это досадное упущение, жадно сминая и прикусывая, не спеша углублять поцелуй и в то же время следя за реакции мальчика. Тот попытался отвернуться, но помешать ему это сделать оказалось до обидного просто. Аллен вскрикнул, когда холодный металл наручного браслета прислонился к его коже на животе, а Тикки просто избавлял его от такого ненужного сейчас предмета гардероба, как штаны и нижнее бельё. И всё равно, что мальчишка окончательно заартачился, что его серые глаза увлажнились, наполняясь пока непролитыми слезами. И что он явно был испуган. Достаточно было лишь с силой вывернуть левую руку в области локтя, едва не заставляя её согнуться в противоположную сторону, а потом сжать ладони прямо на почти живом, таком ярком и тёплом кристалле,прослеживающимся на поверхности руки только контурами нелепого креста. — Не надо… Не хрип, а просто сипение. А сам Тикки наконец-то может пробежать взглядом по всему телу этого экзорциста: бледная, нежная кожа, такая тонка и беззащитная, так и хочется провести по ней лезвием… нет, не бритвы. Чем-нибудь узорным. Или действительно выжечь на теле, вот только ни сигарет, ни зажигалки он как назло не взял. Не повезло. Зато Тикки обнаружил, что всё ещё неприлично одет.Следовало исправить и эту оплошность. Имя можно и вырезать, лучше где-нибудь на спине. Да, тогда он навсегда останется его.. И потом можно будет уже делать всё что угодно, а сейчас надо с этим покончить. К тому же член Ноя уже давно изнывал от желания, а потребность овладеть, покорить, очернить, заполняло пространство груди практически ощутимой дымкой, окутывая его тело. Этот мальчик уже и так неизмеримо близок к падению. Мана Уолкер со своим проклятием постарался на славу. — Наверное, твой папочка просто хотел, чтобы ты всю жизнь мучился, увидев однажды, как пытают души акума? А может быть, он хотел, чтобы и ты стал подобным? Мальчишка всхлипнул и снова попытался вырваться, но Тикки, ощущая непривычный прилив сил и не обращая внимания на взбухшие черные вены на руках, ударил экзорциста головой об стену, оставив там приличную вмятину, и оттолкнул в сторону, повалив грудью на стол. Терпеть и дальше не было ни сил, ни желания, и было совершенно плевать на остальное. Главное, что раздвинуть ноги мальчика было уже совсем не сложно. Провести по спине тизом, тем самым острым крылом было почти божественно. Потому что очнувшийся после несколькосекундной отключки Аллен заорал в голос, тут же утыкаясь в стол и умолкая. Одной рукой Тикки продолжал держать руки мальчишки за запястья, оплетая их дополнительно тёмной, только материализованной лентой, которую порвать было непросто. Другой рукой быстро стащил собственные штаны, чтобы наконец-то, даже не подумав ни о какой подготовке, развести ноги Аллена ещё сильнее, почувствовать кожей, жадно втянуть в себя его страх и даже ужас, проталкивая сразу пару пальцев, а затем и самому толкнуть вперёд. Никогда ничьи крики не казались ему чем-то столь же прекрасным. Он сдержал себя и не стал долго над ним работать. Он не стал доводить мальчишку до безумия, и теперь был очень этому рад. Рад тому, что наконец-то сделал то, чего так желал. Подавление, осквернение. Заявление прав. Как просто. Каждый новый толчок заставлял сначала Аллена просить остановиться, потом тихо постанывать от боли и наверняка от унижения, а позже стоны перешли в тихие непрекращающиеся рыдания. И Микк, до этого просто до синяков сжимавший бедро мальчика, почти распластался на его спине, за волосы резко вздёргивая голову, поворачивая и жадно целуя. Поцелуй-принуждение с металлическим вкусом крови, подслащённый слёзной солью. Что может быть вкуснее? Движения становились всё более агрессивными, судорога боли заставляла Аллена сжиматься, и Тикки негромко постанывал от удовольствия, нашёптывая Аллену на ушко о том, какой он тесный, непорочный, жалкий и Его. Полностью его. Окончательно и бесповоротно. Волосы, кожа, губы, глаза… Большой соблазн лишить это чудо глаз, потому приходится держать руки подальше, царапать и резать спину, шею, плечи и бёдра, ломать кости, только очень осторожно. Видеть и ощущать полностью растоптанного и сломленного врага, который причинил боль и посмел посчитать, что сможет уничтожить… Убить… Последние толчки, доводящие до пика наслаждения, и только одна мысль: прирезать, задушить, вытащить кишки и поиграть с остальными внутренностями. Тело всё в ярких кровавых порезах безжизненно покоилось на столе, странно, что не съезжая. По ногам стекала кровь, смешанная со спермой, едва различимое дыхание подсказывало, что он всё ещё жив. Подойти, приподнять голову и встретиться с взглядом серых глаз — вот и всё, чего хватило Тикки Микку для решения. Потому что в этих глазах снова был вызов. И губы едва шевельнулись, прошептали то самое «ненавижу» или «уничтожу». Совсем отчаянный, совсем другой вызов с огромным желанием наконец-то остаться одному и, наверное, проплакаться. Или разрыдаться в голос. Тикки точно не знал, что делают в таком случае. Но он резко приподнял и отбросил мальчика на пол, забрал свои вещи вышел из комнаты. Он был почти удовлетворен. Что-то продолжало настойчиво твердить, что оставлять в живых юношу было глупо. А что-то в глубине успокоено вздохнуло. Кажется, он наконец-то успокоился. *** В это же время на довольно большом расстоянии от происходивших событий Лави, он же ученик книжника, сидел за столом в одной из городских библиотек и быстро пробегал глазами по странной бумаге. — А кто это вообще прислал? — Он не представился, но написал, что я с ним знаком, — произнес Книжник в это время с совершенно серьёзным, почти мрачным видом, изучающий другие записи. — И ты знаешь, кто это? — Нет. — А в чём смысл этого послания? — В том, что его отправитель знает гораздо больше, чем рассказывает, или чем может рассказать. Лави с удивлением наблюдал за тем, как Старик нервно постукивает косточками пальцев по столу и едва ли не грызёт ручку. — Что-то случилось? — Возможно, мы ошиблись. О, да! Это было катастрофой для любого книжника: понять, что ты где-то ошибся. Особенно если дело касалось собранной информации о тайной стороне истории, которую почти никто не знал, и ещё меньшее количество людей могли пронести сквозь века. — Мы опирались на данные, которые считали достоверными, а они, похоже, оказались ложью. Лави попытался понять, о чём именно говорит Панда, но его голова была занята кое-чем другим: тем самым непонятным текстом – выражением восхищения пришедшему Книжнику. И теперь, чтобы полностью переключиться с одного на другое, необходимо было время. — Узнал что-нибудь про браслеты? — поинтересовался Старик, снова неожиданно меняя тему. — Полегче на поворотах, я за тобой не успеваю, — нахмурился Лави. — Думай быстрее… Несколько сморщенная старческая рука снова стала быстро-быстро набрасывать на бумаге какие-то символы, а Лави задумался, уставившись в окно. Зря. Там сейчас сияло солнышко, было светло и весело. И хотелось быть там, а не здесь, в душном капкане нескольких книжных полок и грозного взгляда Панды. — В общем, да. Были случаи, когда люди владели, как и Бертейны, странными браслетами. Одно но: речь идет постоянно о парных браслетах. Они бывали у сестёр, как, например, у близняшек Филиди, у отца и дочери, у просто друзей, у молодожёнов… Короче разница была, но всегда они были парными, и эта пара была чем-нибудь известна, по крайней мере, один из тех, кто носил браслет, был успешен. К тому же браслеты были разными, но их объединял зелёный камень, тёмного или светлого оттенка, это тоже было разным… Лави зашуршал бумагами, извлекая собранные досье и протягивая их своему учителю. — Далее, таких странных пар я насчитал довольно много, целых девять, но в то же время они сильно раскиданы во времени. Но информация о самой старой подобной паре относится к довольно далёкому времени. Восемьсот лет до нашей эры, если это правда, конечно. Может, был кто-то и раньше, но информация не сохранилась. А какая была связь? — Три тысячелетия назад, грубо говоря, — произнёс Старик, — странная дата. Роковая. Примерно в этом времени случилось кое-что нехорошее для нас, книжников. Неизвестным был убит один из нас, он не успел подготовить ученика и передать ему большую часть знаний, очень древних знаний, в которых могут скрываться ответы о первых днях после «Потопа». — То есть, мы вообще-то такие древние? — Я ему про то, что мы потеряли почти все знания, а он про древность! — книжник от души ударил своего ученика. — В любом случае, я слышал и от этой девчонки, что она жаловалась на что-то произошедшее примерно в тот же период. Мечта Ноя. Я тогда не слышал её разговора полностью, но эту дату уловил. Ладно, это просто подозрения и всё. Ничего тут не поделаешь. Перейдём к делу. Взгляни теперь на это. Лави вцепился в протянутый лист с набросками перевода и дешифровки и принялся быстро вчитываться, стараясь полностью вникнуть в смысл. И прочитанное ему не нравилось. — Подожди-ка, Панда, но выходит, что всё, что нам известно — ложь? Книжник пожал плечами, но тот факт, что он пропустил мимо ушей прозвище, кое-чего да стоил. — Но ведь… А это тогда что? Вот здесь, это переводится как… Куб — это тюрьма? — в голосе Лави были слышны почти истерические нотки. — Не совсем, но что-то близкое по смыслу. — Но тюрьма для чего? И что стало с того, что он оказался разрушен? Чёрт, да что такое тогда эта чистая сила? — Ты ещё вот этого не видел. Лави, не ожидая вообще ничего хорошего, снова уставился в предложенную запись. — Сердце? — переспросил он, — тоже не то, что мы думаем, так? — Получается, что так, и сдаётся мне, тот, кто прислал ссылки на эту информацию и текст о прекрасной девушке, всё-таки имел в виду что-то конкретное, — вздохнул Книжник. *** Ливень безжалостно хлестал одинокую, стоящую у старого высохшего дерева фигурку. Золотой, почти невидимый из-за дождя голем выглядел каким-то опечаленным и виноватым. А юноша продолжал стоять, широко распахнув глаза и уже давно не обращал внимания на то, что из его глаз текут слёзы, на то, что тело нещадно болит, и одежда пропиталась не только водой, но и кровью. Ему было плевать на всё. Он просто.. Ненавидел. До сознания ничего не значащими отрывками добирались слова из особой записи на Тимканпи, той самой, которую посоветовал посмотреть Четырнадцатый. «Имя Сердце» — это пароль, а внутри…