— Чем?

— Ну, я не знаю. Карты?

— Я не люблю карты.

Аллен усмехнулся, выуживая из кармана штанов одну уже изрядно потрёпанную колоду.

— Говори так при Графе, я отлично знаю, что тебе плевать, как называется игра, ты не любишь её лишь в пику Тики!

— Твой словарный запас заметно увеличился. Благодаря тому же, кто дал тебе эту колоду?

Аллен с усмешкой пожал плечами, снимая перчатки и начиная тасовать карты. Он обожал их. Обожал до безумия по двум простым причинам: ему нравилось играть с Тики, и игра в карты помогала ему разработать пальцы левой руки. И сейчас он играл уже очень даже неплохо. Мухлевать было тяжеловато, но богатая фантазия позволяла придумать различные трюки по отвлечению игроков и хитрым манипуляциям с картами, подстёгивая к дальнейшему самосовершенствованию.

Он любил играть в карты и принимающая правила Роад тоже, чего бы она там не утверждала.

Школа показалась Аллену странной. Учителя строгие и, вроде бы, учёные, студенты в форме, с завистью поглядывающие на них двоих, изредка опускаясь до грубостей. И директор, у которого Аллен окончательно осознал: его семья не просто богата. Его семья богата, влиятельна и вселяет во многих страх при том, что играет благородные роли. Расшаркивающиеся учителя, шепот из-за спины, уважительное, даже подлизывающееся поведение выбивало из колеи сильнее, чем любое презрение.

С презрением и ненавистью как жить, Аллен знал. А что делать с новым отношением и предположить не мог. А вот Роад, казалось, в восторге от возможности безобразничать безнаказанно, как она и привыкла. Только за первую неделю экзаменов Аллен услышал о семи несчастных случаях. И один из них подстроил он сам в отместку за излишнюю грубость от одного из старших парней, что попробовал к нему прицепиться.

Как оказалось, устраивать подобное действительно было весело.

Вот только Аллен решил всё больше сосредоточиться на экзаменах и мыслях о том, кто этот пробудившийся Камелот. Однако, как оказалось, много знаний от него никто требовать не собирается, наводящие вопросы на устных опросах и нормальное отношение на письменных действительно вдохновляли.

Аллен был сосредоточен и почти расслаблен. До сих пор при переходе по коридорам школы или общежития он чувствовал себя напряжённо, потому что вокруг была толпа, но стоило из-за угла выскочить Роад, или ему самому очутиться в собственной выделенной ему комнате, как все страхи тут же исчезали.

А Роад по обыкновению начинала жаловаться на всех и каждого, ничуть не смущаясь присутствием тех самых лиц, на которых она и жаловалась.

Только вот сегодня, в вечер воскресенья, которое Аллен полностью просидел у себя, девчонка пришла слушать жалобы Аллена и смотреть за тем, какие фокусы Уолкер пытается сотворить со своими тремя колодами.

— Единственное, что меня на самом деле беспокоит, так это история, — отметил Аллен, в третий раз угадывая карту своей сестры и довольно перемешивая колоду. Теперь он собирался попробовать управиться с фокусом в перчатках или хотя бы одной перчатке, которую редко снимал, несмотря на то, что Семья была в курсе. У него была стойкая внутренняя ассоциация: пока рука в перчатке, она как меч в ножнах – никого не ранит и ничего не разрушит. Подобные мысли были очень наивными, а Нои давно сумели убедить его в том, что до творимых им разрушений им наплевать. Главное, чтобы самому Аллену ничего не мешало, а так пусть творит, что пожелает он или его чистая сила.

— Я хорошо разбираюсь в истории. — Роад валялась на полу, на боку, складывая бумажного голубя. Но получалось уже в десятый раз нечто невообразимое то с двумя головами, то с хвостом как у дракона, то с шестью крыльями, то с парусами. — Лучше всех учителей и историков мира. Разве что… кое-кто, может быть, круче меня. Вот только многие мои знания доказать невозможно. Официальная наука говорит одно, я говорю другое. Наука полагает, будто я юная необразованная шутница.

— Юной я бы тебя не назвал.

— Это всё дурное влияние Тики.

Аллен уже привык, что любые его не понравившиеся другим действия объясняются влиянием Тики. Наверное, для этого их вообще друг с другом и познакомили, чтобы всегда и во всём виноват был именно он. Единственный Ной, который предпочитал быть человеком. Независимым хоть немного человеком.

— Не думаю, что виноват только он, ты сама не желала раскрывать мне истинный возраст.

— Продолжишь в таком духе — не помогу с историей.

— Так ты же не знаешь официальную версию из учебников. Я иногда забываю, кто вы такие, но не тогда, когда меня тыкают в этот факт носом.

— Аллен, только ответь честно, — Роад выглядела неуверенной, — ты боишься нас?

— Это именно то, о чём ты так и не решилась спросить в поезде? — не моргнув и глазом уточнил мальчик, понимая, что это тот разговор, который девочка откладывает не первый день.

— Ты не слишком ли умён для своих лет?

— Извини, Роад, это будет не очень мило, но это ты немного… хм, глуповатую играешь для своего настоящего. А я просто не глуп. И касаемо вопроса я отвечу на него вопросом, но зато… этим, который не требует на себя ответа: а вас можно не бояться?

Аллен быстро поднимался по длинной и странной лестнице, зависшей в полной темноте. Правда, его это не удивляло. Он понял, что это сон уже некоторое время назад, когда в чьём-то доме пытался со своими «друзьями», в которых не было ничего от реальных людей, ловить бобров.

Зачем их ловить и что это за бобры такие фиолетовые и мордастые, Аллен, собственно, уже и не думал.

Он забирался вверх по белым аккуратным ступеням, провисшим в темноте и сворачивающим то в одну, то в другую сторону. Больше всего он сейчас боялся упасть, потому что такие падения с лестниц встречались в его снах довольно часто. И, если уж во сне возникала лестница, без разницы, понимал ли Уолкер, что это сон, или нет, но в итоге он падал. Иногда даже прыгал специально, чтобы проснуться.

Но никогда не мог вырваться в другое место. Лестница — конец сна. Вопрос в том, сколько он успеет пропрыгать по ступеням до тех пор, пока не рухнет от какой-то глупости. Падать было неприятно. Падать не хотелось.

Но Аллен знал, что от него ничего не зависит. Знал и продолжал взбираться вверх, понимая, — полёт вниз становится всё более и более опасным и страшным. Хотя он и будет длиться лишь до тех пор, пока мальчик не проснётся.

Но всё же…

Белоснежная дверь была совсем не тем, чего он ожидал. Но Аллен толкнул её вперёд, шагая в широкий странный коридор, стены, пол и потолок которого представляли из себя одно сплошное зеркало.

Если бы это была реальность, зеркало бы точно треснуло от его бодрого шага, но во сне Аллен спешил вперёд, понимая, что зеркала не единственная аномалия в этом коридоре.

Он слышал музыку. Он слышал музыку, которую кто-то играл на пианино. Или, быть может, музыку играли пластинки, не важно, в общем-то. Но музыка была, и был коридор, и были зеркала, которые лишь вначале отражали Аллена и друг друга. С продвижением вперёд, к самому источнику музыки, Аллен понимал, что зеркала перестают быть зеркалами. Они больше ничего не отражали, становясь похожими на стекло, которое отделяет пять разных коридоров друг от друга. Но если Аллен был окружён стеклом, то за ними было видно и серые неинтересные стены, и смазанные пятна картин, небольшие столики.

Это был очень странный коридор — считал Аллен. А потом увидел за одним из стёкол пианино, источник этой чудесной музыки, которая, вроде бы, и была, но уловить её и описать мальчик не мог. И за пианино сидел и играл… тень. Тёмный, немного смазанный человеческий силуэт, если быть более точным. Аллен даже мог угадать очертания приталенного костюма на этом молодом человеке и слегка взъерошенные волосы у правого уха, там, где пряди выбились из короткого хвоста.

Склонив голову на бок, любопытный мальчишка шагнул ближе к стеклу, и тёмный юноша замер. Опустившаяся тишина была совсем не тем, чего желал Аллен, и он тут же попятился обратно.