– Одевайся! Пойдешь с нами, – скомандовал один их них.

– Э! Да их там много! – сказал другой, услышав паническую возню на одре моего сераля. – Все собирайтесь!

Я подумал: наверное, сосед сверху, бывший комсомольский вожак, как обычно, пожаловался на шум и громкую музыку. Ко мне по этому поводу уже приходили не раз. Пять раз приходили ко мне по этому поводу.

Нас троих, полусонных, похмельных, недоуменных, привели в местное отделение милиции.

– Зайди ко мне в кабинет, – сказал мне вышедший навстречу из кабинета одинокий одутловатый мужик (впоследствии – «злой» следователь). Я покорно зашел. Кабинет следователя скудностью интерьера напоминал палату буйнопомешанных: стол, два стула, сейф. Все. А, нет! Есть еще мебель: два граненых стакана.

– Во сколько вчера от вас Влад ушел? – спросил следователь (я еще не знал, что он «злой»).

– В первом часу.

Мужик достал из-под стола бутылку водки и разлил зелье по стаканам. Мне налил почти полный. Себе чуть поменьше. На работе все-таки…

– Его сегодня утром нашли мертвым на козырьке вашего подъезда. Разбился твой друг.

Что? Влад? Как так? Я буквально ох…л, если это слово уместно в данном контексте. В голове все смешалось, в глазах потемнело. Нет! Да ну! Мой друг, Влад? Весельчак, энерджайзер, жизнелюб, жуир, бабник и бретер! В конце концов, соведущий моей телевизионной программы… Да что же это за хрень какая-то? Такое могло случиться с кем угодно, но не с нами. Хотя Влад в последнее время часто и беспричинно ходил по краю. Лез в драки, гонял пьяный на машине…. Не знаю, почему так бывает. Ведь в личной жизни у него все было в порядке. Красавица жена дома сидит тяжелая, бизнес налаживался, здоров, красив, молод… Машину недавно купил. Битую…

– Выпей! – строго приказал следователь, при этом дружески положа мне руку на плечо. – Влад упал с общего балкона 13-го этажа. Ты ведь на 13-м этаже живешь? Так то… Ты не заметил: он был чем-то расстроен, когда уходил?

Я махом выпил. Некоторое время подышал, закусывая спертым воздухом. Так! Давай разберемся! Джойс не всегда писал одинаково талантливо. Были и провальные вещи. «Портрет художника в юности» скучнейшая вещь. Он там философствует, учит уроки, размышляет о смысле жизни, о женщинах. Ну и нах? Учеба в протестантском вузе: кому это из нас интересно? Я учился в светском вузе и был успешно оттуда исключен за прелюбодеяние! Вот это интересно!

– Нет. Он был в порядке, – наконец сказал я, прогнав прочь приступ обнаглевшей утренней рвоты, попытавшейся взбодрить меня в эту трудную минуту. Или тот же Райнер Мария Рильке. В своих «Записках Мальте Лауридиса Бригге» грузит читателя унылыми воспоминаниями мальчика об скучной учебе. Зачем вообще писать такие скучные книги? Книги должны быть веселыми, эротичными, остроумными и захватывающими!

– Тогда вообще непонятно, – следователь тоже молодецки махнул свою дозу водки, крякнул, занюхал рукавом, – хотя содержание в крови алкоголя было критическим… 3,2 промилле. Но для молодого, крепкого организма это хуйня… – сказал он изменившимся голосом, будто кто-то держал его за горло.

Мы с Василием вышли из участка ошеломленные, раздавленные, убитые. То есть получается, когда мы порочно веселились, он уже был в другом измерении и мог наблюдать со стороны, с высоты, из другого мира наблюдать за нашей безумной мистерией…

Утром позвонил неугомонный собкор «Комсомолки» Лешка Синельников. Он сказал весело и задорно:

– Все! Пляши! Собирай вещи и пляши! Трусы, носки, зубную щетку. Ты едешь в Москву! Тебя Сунгоркин вызывает. Будешь работать в «Комосолке».

Это было неожиданное сообщение. Это было как пыльным мешком из-за угла, как для немца – харакири, как для еврея сало! Как для африканца новость про Эболу. Как для Гитлера весть о беременности. У меня были другие планы на жизнь. Вернее, их не было вообще. Я уже 4 года существовал без постоянной работы и как-то уже привык к независимой и голодной жизни.

Но я все-таки принял решение покончить с жизнью провинциального, бедного, голодного сибарита и стать зажиточным столичным журналистом. Я приехал в Москву с тощим рюкзачком, снял проходную комнату у одинокой бабушки на Стромынке и стал работать в «Комсомольской правде». Бабушка была коренная москвичка. Она в войну тушила зажигалки на крышах московских. Дети навещали ее не часто, и оттого она была на редкость говорливая, словно исправный транзисторный приемник. Ей не нужен был даже собеседник для серьезных разговоров. Она говорила, как дышала.

– Сейчас пойду на кухню, сварю себе щи. А что? Щи – это самая хорошая еда. Я в войну всегда щи ела из лебеды. И сытно и вкусно. Сейчас капусты нарежу. Картошечки начищу. Лучок брошу! Солюшкой посолю. И буду три дня сытая ходить. А потом, как щи кончатся, приготовлю себе кашки пшенной. Кашка пшенная очень полезная еда. Она очищает кишечник. Ты щщец-то отведаешь моих? Пальчики оближешь.

Собственно, ее рацион не шибко отличался от моего. После спокойного, провинциального Воронежа я чувствовал себя в Москве, как беженец из сибирской тайги с тощим сидром, на переполненном столичном вокзале, во время эвакуации. Я ходил на работу пешком, неспешно наблюдая жизнь этого нового в моей жизни места жительства

На своем новом рабочем месте, в Московском отделе «Комсомольской правды», я самый старший по возрасту, но самый младший в иерархической лестнице. Мой шеф Витя Шуткевич (моложе меня года на два) с каким-то непостижимым постоянством посылает меня на самые сложные и архиважные задания. Где чуть какой праздник, тусовка или фуршет – я собираюсь туда. Так уж повелось. Кто, если не я?

Есть такая профессия – вино на фуршетах пить и рябчиком закусывать. Для меня, познавшего голод, похмелье и безработицу в провинции, это был просто гастрономический подарок. Я становлюсь эдаким летописцем московского фуршета. «Наш фуршетный писатель!» – гордо называют меня за глаза одутловатые завсегдатаи фуршетов. Я наконец-то познал вкус омара, устриц, фуа-гра, ананаса, рябчика! Журналистов уважают и угощают изрядно, чтоб писали сладко о гостеприимстве рестораторов. Столы ломятся от яств. Икорка красная, паэлья, балычок-с, коньячок-с, вина французския «Романе Конти Гран Кри», «Шато Кардюс Мэдок», марципаны, маринованные каре ягненка с майораном, телячьи почки соте, чураска, карпаччо с шалфеем и трюфелями, грибочки. Я, недавний постоянный потребитель каши, просто ошалел от гастрономической роскоши московской потребительской корзины, в то время как для гордого и сытого столичного журналиста все это кажется скудной, жлобской подачкой. Но уминают они всю эту нехитрую снедь с превеликим удовольствием и сноровкой.

Москва. Апрель. 2001 год.

Сунгоркин, без всяких колебаний, подписал мою заявку на командировку в Великобританию, где я должен был преобразиться в нелегального мигранта. Я облегченно вздохнул. Наконец-то у меня будет настоящее, серьезное задание, а не какие-то там сиськи-пиписьки, бессовестно постыдные, роскошные фуршеты, а будет прекрасная тема, интересная жизнь, необычное приключение, деньги, Beatles, леди, виски, эль, Темза-речка, Тауэр, Тетчер…

У меня был выбор, куда поехать гастарбайтером: Италия, Португалия, Испания, Греция, США. Но из всех чужбин предпочел я старую добрую Англию. Музыку Британии я боготворю. Если меня «кинут», то хоть музыку живую английскую послушаю, посмотрю на собор Святого Павла, поброжу по Трафальгарской площади да посижу где-нибудь на лавочке в Гайд-парке.