Не знаю, сколько я спал, но проснулся я оттого, что меня трясли за плечо. Это была вчерашняя старушка. Она принесла чай с молоком в большой кружке и нарезанную буханку серого хлеба. Фигура, еще недавно лежавшая напротив меня, оказалась жизнерадостным старичком в вязаной шапочке. Он мне озорно подмигнул и показал большим пальцем величайшее удовлетворение жизнью.

– Доброе утро! – сказал я ему вежливо. А он мне стал показывать знаками, что он немой. То-то я гляжу – молчком все со мной общаются! Возможно, это был какой-то священный обет. Самое невероятное, что случилось со мной за эту ночь, было то, что у меня прошла ангина. Еще вечером каждый глоток давался мне с огромным трудом и болью, а сейчас я с удивлением делал глотательные движения и совсем не чувствовал боли. И тогда мне открылась еще одна истина: я понял, что счастье – это все, что не Боль. Старичок после скромного завтрака остался подстригать кусты на кладбище, а я пошел странствовать по Англии.

Решение покинуть Лондон постепенно завладевало моим сознанием. В деревню! К свинюшкам, к индюшкам, к мулам и коням! На простор, на чистый, прозрачный воздух! Я выскочил, как угорелый, на трассу и стал тормозить автомобили, размахивая руками, словно раненая птица. Машины испуганно проезжали мимо, словно не замечая моих отчаянных взмахов. Солнце медленно сползало с неба к горизонту. Редкие автомобили останавливались, и тогда я коротко, взволнованно и сбивчиво объяснял водителю, что денег у меня, как ни странно, нет, и ищу я работу в деревне, на ферме. Но водителей моя история не растрогала до слез, никто почему-то не брал меня с собой. К тому же пошел сильный дождь, и я в одночасье промок до нитки. Тут, в Англии, то дождь, то, через минуту – солнце.

Меня ждала невеселая перспектива провести ночь под открытым небом. Но двадцать шестая машина неожиданно взяла меня на борт. Водитель, крупный английский крестьянин пятидесяти лет с обветренным мужественным лицом, внимательно посмотрел в мои честные глаза и, не заметив в них ни тени лукавства, запросто предложил мне поработать у него. Я не стал возражать. Крестьянина звали Мэл. Вдарили с Мэлом по рукам и выехали за город. Я любовался мелькающими за окном сельскими картинками: амбарами, ригами, конюшнями, теплицами. Все как у нас, только аккуратнее как-то. Коров на этих пейзажах я не наблюдал, но на просторах и сельскохозяйственных угодьях паслись кони и овцы.

– А что коровы? Как они? – не удержался я. Мэл насупился и промолчал. Я пожалел, что задал такой некорректный вопрос.

Мы ехали часа два. Кончились деревенские домики. Мы ехали среди полей. Я уже, мечтательно улыбаясь, представлял себя в поле, сытым, румяным, пахнущим потом, хлебом и рамой, поднимающим какую-нибудь зябь, с тяжелым кетменем, чизелем, груббером, с лемехом в конце концов, в мозолистых, натруженных ручищах.

– Вот мои угодья! – обвел рукой пространство вокруг Мэл. Я всматривался в сумеречное пространство, пытаясь разглядеть угодья. Но рассмотреть ничего не мог.

– А, простите, Мэл, мое любопытство: какие культуры вы выращиваете?

– Культуры? – Мэл вдруг оглушительно захохотал на английском. Такого заразительного хохота не мог бы вызвать даже Бени Хилл. – Вон! Вон мои культуры, – сквозь смех говорил он, тыча в окно корявым пальцем.

То, что я увидел, заставило меня содрогнуться от ужаса. За высоким забором в зареве вечернего заката маячили угрожающие силуэты огромных стратегических ракет типа земля-воздух-земля!!!

Мэл открыл небольшой трейлер и, пропустив меня в него, сказал коротко и понятно:

– Жди здесь!

Света в трейлере не было. Я сидел в темноте час или два, всматриваясь в окружающую действительность, пытаясь понять: во что это я вляпался и возможно ли отсюда будет убежать? Кругом я видел огромные, крытые автомобили-фургоны. Изредка я слышал неистовый лай собак. В большом трейлере напротив я видел женские фигуры. Похоже, они готовили еду. Женские фигуры меня несколько успокоили.

На некоторое время я провалился в темноту короткого беспокойного сна. Меня разбудили звуки подъехавшего автомобиля. В окно я увидел, как у подъехавшего к трейлеру маленького автобуса открылась задняя дверь с решетчатым окном и оттуда вывалились три темные фигуры. Две из них направились к моему убежищу.

– Включи свет! – крикнула одна фигура в темноту мужским голосом, входя в трейлер.

– Привет! – сказал я. Фигура вздрогнула от неожиданности.

– Роб? – спросила она меня.

– Да нет. Я не Роб, – ответил я. – Я – из Москвы. Работать здесь буду.

– Добре! – сказал парень по-английски. Мы познакомились в темноте. Его звали Роланд. В это время дали свет, который включался где-то на щите-распределителе, и я увидел пред собой совершенно чумазого паренька. Такими в учебниках истории рисовали дореволюционных шахтеров, полагая, что нет ничего чумазее на свете, чем российский дореволюционный шахтер. Сегодня я готов поспорить с этим утверждением. Похоже, теперь таким же чумазым предстояло стать и мне. Я с сожалением взглянул на свои новенькие джинсы, в которых я приехал соблазнять прекрасных англичанок, и спросил Роланда:

– А что вы добываете? Уж не гафний ли?

– Не, не гафний, – ответил паренек, сверкнув в улыбке белыми зубами.

– С кем это ты тут болтаешь? – спросил Роланда другой чумазый, как передовой шахтер Ньюкасла, парень, появившись в дверях. Это был Дон, мой новый коллега. Ребята небрежно умылись, не смыв и десятой доли грязи, после чего Дон принес долгожданную еду на огромных блюдах: мясо (говядина?) с макаронами. Это был неожиданный, непредсказуемый праздник, подаренный нам с плотью судьбой. Мне уже было все равно, чем я буду здесь заниматься, главное, что здесь неплохо кормили.

– А скажите, парни, – спросил я небрежно, лелея давнее заветное желание, – а где у вас здесь можно справить естественную нужду?

– Это не так просто, – серьезно сказал Роланд. Он достал лопату и поведал мне жуткую правду о справлении естественной нужды в этих местах. Здесь был строгий закон – закапывать продукты жизнедеятельности организма глубоко в землю далеко от жилья. Да, ребята, я никогда не увидел здесь туалетов, но зато встречал задумчивых людей, идущих куда-то с лопатами. Так, наверное, и надо относиться к своему дому.

Потом мы с парнями пошли в деревню, прогуляться. Деревня называлась South Ockendon. Небольшая такая деревенька, пять тысяч всего населения. Деревенька, конечно, несколько отличалась от многочисленных российских деревенек. Не было тут крытых соломой мазанок и согбенных в три погибели морщинистых старушек в старомодных ветхих шушунах из плюша, укутанных в любую погоду в теплую шаль. Но что особенно меня удивило и потрясло – это наличие огромного спортивно-оздоровительного комплекса Sweeming pool с бассейном, тренажерным залом, полем для гольфа. К этому спортивному комплексу подъезжали уставшие после молотьбы, силосования и скирдования деревенские девчата, белокурые Брюнгильды, на «Хондах» и «Ягуарах» и скрывались в его недрах, чтобы смыть с себя трудовой пот, прилипшую ботву и крошки макухи и заодно поправить свое пошатнувшееся здоровье на тренажерах.

Мы посидели с моими новыми друзьями в деревенском пабе. Выпили по паре кружек темного, крепкого эля. Поболтали за жизнь. Роланд и Дон, восемнадцатилетние пареньки, приехали сюда из соседней деревушки, потому что там не было для них работы, и вот уже год вкалывают на барина. Потом мы пошли в магазин. Парни набрали всякой вкуснятины. Я сразу не понял, для чего: ведь мы прекрасно поужинали и попили пивка.

– Нам нужна пища. Мы пока еще растем! – рассмеялись пацаны.

Лишь потом до меня дошел эзотерический смысл такого почтительного отношения к еде. Местные деревенские парни-механизаторы подозрительно провожали нас взглядами.

– Ты драться умеешь? – спросил Дон.

– Нет, – ответил я серьезно. – Я убиваю сразу. Без драки.