Механизаторы не стали нас бить. Видимо, что-то неуловимое в моем облике подсказывало, что это может для них трагически кончиться. Вечером, когда мы сидели в нашем трейлере и смотрели телевизор, парни осторожно спросили меня:

– А как ты относишься к Joint?

– У меня нет денег! – ответил я с надеждой.

– Мы угощаем! – сказали простодушно парни, заряжая мастырку. Мы двинулись раз-другой. Штук шесть долбанов выкурили. Словили балду, начали заразительно смеяться друг над другом, размазывая неуемный, бестолковый, абсурдный базар по стенке. Правда, я постоянно буксовал, поскольку и в нормальном состоянии не всегда втыкал, о чем они говорят. Но все равно было очень смешно. А потом парней пробило на еду, и тогда я понял, почему они после ужина еще набирают так много вкусных вещей. И пошло у нас полное зависалово, до пяти часов утра. Заземлились на три часа, не раздеваясь. А ровно в 8 часов, по английскому времени, нас поднял полицейский настойчивый стук в дверь трейлера, от которого сотрясались стены. Каждый удар отзывался болезненным эхом в моей многострадальной, тяжелой и мутной голове.

– А ну, бляди ленивые, подъем, суки! – кричал толстый детина в грязном спортивном костюме. Так неожиданно, брутально начался мой первый трудовой день в Англии.

В свете утренней зари я увидел, что вчерашние ракеты, напугавшие и насторожившие меня, были лишь всего частями огромных детских аттракционов, каруселей, надувные города, драконы, тир, автодром. Здесь все пространство до самого горизонта было уставлено различными аттракционами. Один из хозяев, огромный великан по имени Боб (это он обозвал меня утром «бляди ленивые»), строго покрикивал на нас, когда мы молча грузили в фургоны различные железяки, моторы, ведра, лопаты, сварочные аппараты, мотки электропровода, листы деревоплиты, обитой железом, деревянные чурки. Затем нас погрузили в маленький автобус с зарешеченными окнами, и мы отправились в долгое, многотрудное путешествие по Англии: Cryford, Backsly, Horsefeeld, Romford… (Простите меня, я могу ошибаться в правописании.)

Мы развозили и устанавливали по всей стране детские аттракционы в парках провинциальных городков и небольших английских деревеньках. А стоящие там аттракционы разбирали, грузили в фургоны и везли дальше, в другие деревни, чтобы английской детворе жилось как-то веселее, что ли. Неделю детвора радуется, катается, визжит, пищит, смеется, плачет от восторга, а потом мы привозим им другие аттракционы.

Я понял, почему мои друзья были такие чумазые. Все детали этих огромных механизмов были обильно смазаны машинным маслом и грязью сырых английских парков. Кроме нас в парках работали десятки других парней из других компаний. У них были свои аттракционы – у нас – свои.

– Они наши конкуренты? – спрашивал я.

– Нет! – отвечали мне парни. – Скорее они – партнеры. Мы делаем одно дело и не пересекаемся. У нас разные механизмы. У них бассейны, надувные городки, карусели, качели, тир, а у нас – автодромы, машины.

Наши механизмы были довольно громоздкие. Как только мы приезжали в какой-то городок, вся команда выпрыгивала из автобуса и начинала действовать четко и слаженно, как орудийный расчет. Каждый знал, что надо делать, и лишь только я бегал от одного к другому, пытаясь симулировать бурную деятельность. Хозяйский сынок, толстый мальчик двенадцати лет, взял меня под свою мощную опеку. Звали мальчика соответственно – Скотт. Это имя, как никакое другое наиболее подходило ему. Этот Скотт то и дело кричал мне: «Алекс! Возьми то! Отнеси туда! Принеси это!» Для него это была какая-то изуверская игра. Его, видимо, забавляла подобная покорность взрослого дядьки, поэтому иногда он просто прикалывался, заставляя меня унести в урну бумажные стаканчики и обертки из-под чипсов. Я его чуть было не возненавидел, но усилием воли быстро погасил это деструктивное чувство. Маленький ишшо для ненависти! Я даже умудрялся поговорить с ним, неся в руках чугунную болванку.

– Скажите, Скотт! Какие успехи у вас в школе? – спрашивал я, таская железяку и покраснев от натуги.

– А я не учусь! – отвечал малыш. – Работать лучше.

– Напрасно, Скотт! – говорил я охрипшим от натуги голосом. – Я вот, видишь, Университет закончил. И ничего! Учение, брат, – свет!

Меня поразило и то, что английские парни перед работой не дерябнули, не шарахнули, не вмазали, а лишь попили чайку. Какое-то издевательство над трудовым процессом! А работали они после чая без перекуров и перерывов. Ребята! Не ездийте на работу в Англию! Они тут без перерывов работают! Они не такие, как мы! Работайте дома!

Спать меня определили сначала с пацанами Доном и Роландом. Пацаны каждую ночь курили марихуану, смеялись, пердели и жрали. Я не мог спать в такой обстановке. Утром они, как ни в чем не бывало, просыпались и бодро шли работать. Я был вял, как голодный, упоротый зомби. Великан Боб в каждом городке имел знакомых баб и приводил их на ночь в наш вагончик. Ночью они занимались любовью, кряхтели, орали, визжали, скрипели, смеялись, ласкались, возились, боролись. И все – без меня! Утром я еле волочил ноги. Глаза слипались. Старина Боб был бодр, неистово груб и весел. Они вообще не знали устали, эти английские пареньки. Я же без сна стал слабеть и еще больше, чем прежде, возненавидел физический труд. Одно меня успокаивало: скоро этот Ад закончится, я улечу в Москву, в свой сераль, наберу пенную ванну, закрою очи, сделаю звук музыкального центра на всю мощность и буду дремать под сладкую колыбельную группы AC/DC.

Сказать, что после моего прихода дела у хозяина резко пошли в гору, было бы большим преувеличением. Я чувствовал, что толку от меня было мало. И, честное слово, мне было неловко. Эти парни сами легко справлялись с этой работой. Я был лишним на этом празднике труда. Поэтому в один прекрасный момент в городке Gravesend, стоявшем на берегу Темзы-матушки, меня с облегчением отдали (или продали?) другому хозяину, которому не хватало умелых рабочих рук. У этого хозяина был огромный автодром.

Наша задача с рабочим пареньком по имени Эндрю – уложить ровную основу, опалубку, которую потом накрыть металлическими листами 2 х 2 метра. Основу я с грехом пополам уложил, но когда стали носить тяжеленные листы, я понял, что судьба подкинула мне еще одно тяжелое испытание невыносимым капиталистическим трудом. Посмотреть, как работает русский, сбежались работники со всего парка. Комизм ситуации заключался в том, что Эндрю был крупным молодым малым, двухметровым жеребцом, из которого энергия била ключом, а я маленьким-худеньким, изнуренным голодом и болезнью российским мужичком. Эндрю легко вырывал лист из пачки, хватал его и несся вприпрыжку по полю. Я едва успевал подхватить лист с другой стороны и, спотыкаясь и шатаясь из стороны в сторону, словно гуттаперчевый Пьерро, волочился за ним, норовя упасть и уронить металлический лист себе на ноги. Первыми сдали мои пальцы. Они не могли держать тяжелый лист. И однажды я таки уронил лист. Эндрю грязно выругался, а публику это весьма развеселило.

– Дай передохнуть! – облизывая пересохшие губы, попросил я.

– Мы так до ночи будем укладывать! – возразил Эндрю. И мы снова бежали за очередным листом. Сердце мое отчаянно колотилось в груди, норовя выскочить навсегда. Нелепо было бы умереть здесь, на английской земле, в никому не нужной попытке доказать неизвестным, чужим, безразличным тебе людям, что ты сильный и мужественный. Я просил у Бога сил, чтобы не доставить радости охочей до забав английской публике и не упасть в грязь лицом. В какой-то момент я понял, что эти силы пришли ко мне и я не упаду. За мной стояла моя родина – Россия. Я вдруг понял, что это не простой звук и не старая отцовская буденовка, что где-то в шкафу мы нашли. Так, наверное, чувствуют себя спортсмены на международных соревнованиях. Стиснув зубы, я подхватывал железяку и бежал за Эндрю. Пот стекал с меня градом. Иногда прохладный ветерок с Темзы приносил мне какое-то облегчение. «Ветер с Темзы дул! Ветер с Темзы дул! Навевал беду!» – гудел в голове навязчивый мотив. Это был какой-то нелепый, неравный и жестокий поединок двух неплохих, в сущности, наций.