У Телегина была феноменальная память, в ячейках которой хранились тексты всего прочитанного. У Киры Берёзкиной не было ничего, кроме красоты. Красоты и опыта сорокачетырёхлетней женщины, прошедшей через мясорубку интриг модельного бизнеса. Четырежды она была замужем, имела тайных любовников, знала особенности эпохи социализма, криминала и устаканившихся двухтысячных.

Разумеется, она не собиралась повторять свои ошибки по второму разу. Товарищу Лужину дана решительная отставка. Через пару лет он попросту разорится на первых кооперативах, будет пытан паяльником, выброшен из квартиры и оставшуюся жизнь будет побираться по помойкам. То есть, на счёт помоек она точно не знает, но что-нибудь в этом роде, совершенно определённо.

О чём, о ком, о каких ещё женихах можно рассуждать, если её первая любовь, её первый настоящий мужчина… это… Нет, не может быть. Но всё равно, кто бы он ни был, наверняка, если бы не эти подонки, она прожила бы с ним долгую и счастливую жизнь. Как это удивительно! Ведь он точно напоминал ей кого-то, и она никак не могла вспомнить, кого именно, пока дежурная не прочла фамилию в больничном журнале… Какое странное совпадение. И как нелепо всё закончилось.

А теперь, в этот раз, у неё только одна задача, одна мечта: найти его и заставить полюбить снова. Если это вышло один раз — у сопливой не сформировавшейся девчонки — то неужели она не сделает это сейчас, в полном цветении! Если он позвал её первый, значит он увидел в ней что-то привлекательное. А теперь, с такой внешностью, она сама может сделать первый шаг навстречу. Она владеет искусством любви так, как ни один самурай не владеет своим мечом. Её потайные мышцы могут сжиматься столь сильно и работать столь изощрённо, что ни один мужчина, раз оказавшись с ней в постели, уже никогда после не взглянет на другую…

Нужно только найти его. Но если это невозможно, если он умер или любит другую, нужно найти того, другого, который вонзил нож, скальпель в тело её возлюбленного. Найти доктора Борга и убить его. Человек, который бьёт другого человека скальпелем в живот, не должен быть доктором. Он должен быть по меньшей мере мёртвым.

У Телегина был «Генеральный секретарь».

Берёзкиной владели любовь и месть.

Но что же такое особенное было у Гусева, благодаря чему он мог бы строить свои красивые планы? У него был абсолютный слух и навыки игры на фортепьяно. Но у него не было абсолютно никаких планов на будущее.

По своей сути Гусев был легкомысленным разгильдяем; именно этим объяснялось его невезение в делах, требующих усидчивости и серьёзного подхода. После армии он кое-как закончил институт Культуры и получил высшее образование. Но теперь он не собирался ни в армию, ни в институт. Возникали какие-то идеи по поводу кооператива, заведомо крупного выигрыша в спортлото (в 87-м, заполняя карточку, он ошибся на две цифры) — всё это маячило в весьма отдалённом будущем. Он понятия не имел, что будет завтра, а потому решил расслабиться и просто плыть по течению. Эту свою жизненную позицию, как и многие другие слабовольные лентяи, он называл дзен-буддизмом.

Раньше, чем Гусев собрал свою группу «Корни» на репетицию, его вызвали на халтуру. Халтурой называлось не левое выступление, на котором можно немного заработать, а ночная сессия записи ради искусства. На этот раз позвонил Дюша из «Аквариума»: Курёхин в отъезде, студию могут прикрыть, новый альбом горит.

Партия сказала «надо» — комсомол ответил «есть».

Студия запрятана в специально вырытом солдатами рока погребе под Дворцом пионеров. Днём гениальный Андрей Тропилло ведёт там кружок звукозаписи, а вечером все скидываются на бутылку сторожу и переносят аппаратуру в подполье. Начинается запись звука на огромные студийные бобины.

Записывают едва проклюнувшийся «День Серебра». Слова, музыка дописываются на ходу. Но Гусеву не надо ничего объяснять, у него клавишные партии отскакивают от зубов. Он играет, как ему кажется самому, не хуже Курёхина. Разве что, местами, тремоло не так быстро.

— Хорошо стал играть, — повернувшись к нему, заметил Тропилло.

Но комплимент Гусева не обрадовал; странно как-то сказал, удивлённо, что ли. Наверное, он всё-таки хотел сказать «по-другому стал играть». И музыканты поглядывают неодобрительно. Хорошо играть можно по разному. То, что годится для «Виртуозов Москвы», для «Аквариума» не катит. Звук должен рождаться на лету, упоительно, круто, завораживающе, иначе слушателя не вставляет.

— Что сыграем? — БГ смотрит на музыкантов.

— Это… «Иван-чай» хорошая песня, — влезает Гусев на свою голову. Блин, она ещё не написана. — То есть, эта… — (Вспоминай 84-й, идиот!) «Два — двенадцать — восемьдесят пять — ноль шесть»! Тоже хорошая песня, бодрая…

Пауза.

Ё-моё, прямо в названии дата — восемьдесят пятый, декабрь. Сын, что-ли, родился… Его ещё и в проекте нет. Да, точно, альбом называется «Дети Декабря», опять прокололся. БГ смотрит нехорошо, пристально.

— «Сны о чём-то большем»! — опять не угадал?..

В голове мелькнуло. Не успел понять, что именно. Подумаешь, царь русского рока… Что же это было?..

— «Пока не начался джаз», — командует БГ, и Гусев едва успевает догнать свою партию.

Под утро расходятся недовольные. Командир сказал, что придётся писать всё снова. Легоко догадаться, что Гусева не позовут. Будут дожидаться Курёхина. Пару остановок в метро по пути за компанию с басистом.

— Слушай, Фан, почему такая лажа, почему он недоволен?

— Не знаю… — Фан выкручивается, — ну ты как-то странно играешь. Так, чересчур…

— Чересчур хорошо или плохо?

— Хорошо, хорошо.

Фан мучительно ждёт своей остановки.

— Лучше Курёхина, что ли?

Фан припёрт к стенке, надо отвечать.

— Как «лучше-хуже»? По другому. Ну вот в прошлый раз ты играл как, допустим, Петя Подгородецкий.

— Это же круто.

— Это круто… А сегодня — вроде как ещё лучше. Как…

— Ну я понял примерно. Как Ливон Аганезов.

— Как старый еврей-виртуоз на свадьбе, — решился сказать правду Фан, потому что подъехали к его станции.

— Спасибо за откровенность…

— Не переживай, старик!

Осторожно, двери закрываются. Старик…

Нет, он не старик, он это докажет. Особенно этому… зазнавшемуся царю русского рока. Даже разговаривать не захотел, как будто не человек, а музыкальный автомат. С Курёхиным он так себя не поведёт. Тот вроде как кардинал, БГ его ещё и боится. А Гусева, или как там его, можно надкусить и выбросить. А плод — да-да! — может оказаться весьма ядовитым… В голове опять мелькнуло что-то яркое, приятно удивившее, но всё ещё неопознанное. Гусев замер и напрягся. Но тут электричка подъехала к его станции.

Вечером Гусев собрал на репетицию свою группу. Здесь он главный, здесь никто не скажет, что он играет как старый еврей на свадьбе. В группе, кроме него, ещё трое: гитарист, басист и ударник.

Гитарист — Гена Крюков, по прозвищу, естественно, Крюк. Но чаще его зовут Лохматый Чёрт. Он старше, безумнее и волосатее всех в группе. Запиливает тяжёлый блюз так, что душа в пятки. Он же поёт — хрипло, на английском языке. То, что на английском, вообще-то не факт — скорее всего, имитирует; английского он, кажется, вообще не знает, а в школе учил немецкий. Сидит на игле. Но пока ещё вменяем, с ним можно плодотворно работать. Совершенно непонятно, откуда он берёт деньги.

На бас-гитаре играет Кирилл Басс. Уникальное совпадение названия инструмента и фамилии не случайно. Скрипач с фамилией Скрипка, полковник Полковников — они на каждом шагу. Мальчик с фамилией Бойцов не вырастет искусствоведом, а Чебурашкина не добъётся успеха в бизнесе.

Постоянного барабанщика ещё нет. Для комнатных репетиций вообще не нужен, а концерты случаются столь редко, что можно пригласить любого. В ленинградском рок-н-ролльном подполье не принято отказывать братьям по оружию.