А это ещё что такое?! Телегин, оказывается, обнимает её за плечи. А Гусев положил руку на колено. Поглаживая, двигается выше, выше…

— Куда лезешь! — Кира ударила его по руке.

— Да ладно, не дури, киска.

— Убери, я сказала! — тут она заметила, что Телегин щупает её за грудь.

Пока она защищала девичью честь с левого фронта, Гусев залез под юбку и попытался раздвинуть стиснутые коленки.

— Дураки, мне нельзя, у меня месячные!

Аргумент никакой: во-первых, дело не в этом; во вторых, этого уже нет; в третьих… короче, в любой ситуации, даже в кино, есть варианты.

— Ну киска, ну пожалуйста, я не могу… — Гусев почти плакал. Он попытался взять её за шею и наклонить. На экране полыхнул взрыв, и Кира успела увидеть, что у обоих героев штаны расстёгнуты и что оба онанируют.

— Что… Что такое!.. С ума сошли?! — вскочила она с места и, споткнувшись, побежала к выходу. — Психи, идиоты…

На улице, чтобы запутать следы, пролезла в дырку решётки Таврического сада, оглядываясь, пересекла его боковыми аллеями и вышла с другой стороны. Порылась в вещах. Купальник, шапочка… нашла абонемент в бассейн. Понедельник, среда, пятница. Подходит. Он там. Можно даже не плавать. Просто посидеть на трибунах.

Кира вышла на Суворовский и села в троллейбус.

Это утро началось для Владимира Путина, по прозвищу Акула, в шесть утра. Ложился он рано, соблюдал режим и всегда хлопал рукой по будильнику минутой раньше звонка.

Сначала неторопливо потягивался, чтобы восстановить кровообращение в мышцах и суставах, потом делал дыхательную гимнастику и одновременно перемножал в голове произвольно взятые четырёх-пятизначные числа. Бодро вскакивал и, растворив окно, минут пятнадцать делал интенсивные силовые упражнения с гирями. Университет, борьба, плаванье, библиотека, потом дома позаниматься и почитать перед сном.

Душ, лёгкий завтрак, двадцать минут на повторение пройденного. Поцеловать мамочку в щёчку — и на улицу. До университета пешком по набережной и через мост, к стрелке Васильевского.

Вышел из парадной, поздоровался с сидевшей на скамейке дворничихой.

— Здравствуй Володечка, — отозвалась та, всхлипнув в платок.

— Вы плачете, Надежда Фёдоровна? — Владимир наклонился к женщине.

— Мурзик… не слез… Как вчера псина загнала, так и сидит! День уговаривала, ночь уговаривала…

На верхушке растущего в огороженном решёткой крошечного скверика на углу Гродненского переулка и Знаменской, сидит полосатый кот. Совершенно обессиленный, он только дрожит и едва слышно попискивает.

— К пожарным не пробовали обратиться?

— Да что с ними говорить, с пожарными! Они говорят, машин не хватает. Будто бы пожары горят, а они тушить не успевают.

Владимир снял куртку и пиджак. Одновременно ему показалось странным то, что вокруг как будто осень, на газонах подсохшая трава, а дерево, на котором сидит кот, роняет жёлтые листья.

— Подержите, Надежда Фёдоровна.

— Ты что, сынок, не думай даже! Я лучше им денег заплачу, пусть приедут. Сколько надо займу, колечко продам.

А юноша уже её не слушал. Прикинул острым глазом маршрут, подпрыгнул и уцепился за сук. Легко подтянулся, перекинул ногу, полез выше.

На уровне шестого этажа, когда ствол утончился и стало заметно покачивать, а опорами служили тонкие веточки, посмотрел вниз. Если сорвётся, девяносто пять процентов на то, что ухватится и удержится за нжние ветки. Плохо будет, если ствол сильно поведёт в сторону…

А вокруг сквера уже собирались прохожие. Надежда Фёдоровна металась в волнении, кричала, чтоб слезал, звала пожарных, милицию, скорую помощь.

Ещё немного… тщательно балансируя, соизмеряя лёгкие порывы ветра. Веточки под ногами уже трещат, но рука крепко сжимает ствол, который уже не толще рукоятки метлы. Если его качнёт, и он вовремя не отпустит ствол, верхушка уведёт его в сторону, обломится, и тогда он полетит на тротуар или стальную ограду.

Ещё метр-полтора — и вот они перед ним, полусумасшедшие кошачьи глаза. Как он остался жив, проведя сутки на тонкой и шаткой рогатине? Расстегнул верхние пуговицы рубашки. Протянул руку. Тщательно рассчитывая баланс, подхватил Мурзика под брюхо и сунул за пазуху.

Кот послушно обхватил талию дрожащими лапами.

И вдруг… Повело!

Владимир выпустил ствол, ломая ветки, проскочил несколько метров вниз, снова ухватился обеими руками. Качнуло туда, сюда, выровнялось.

Всё. Всё позади, полный порядок.

Спустился, спрыгнул на утоптанную землю.

Теперь пробиться через эту толпу, переодеть дома рубашку и — на лекцию.

Надежда Фёдоровна плачет, лезет целоваться.

— Хватайте, жить будет.

Счастливую дворничиху в обнимку с котом увели добрые соседи, а зеваки плотно окружили героя.

— Нет-нет, позвольте пройти. Ничего, не стоит… Нет-нет, я вообще здесь не живу…

Подъём в шесть часов, Владимир всегда хлопал рукой по будильнику минутой раньше звонка. Душ, лёгкий завтрак, двадцать минут на повторение пройденного. Поцеловать мамочку в щёчку, и на улицу. До университета пешком по набережной и через мост — к стрелке Васильевского.

Владимир вышел из парадной, поздоровался с дворником Степанычем. Всегда немножко датый, он щурился на солнышко, покуривал «приму» через короткий обгрызенный мундштук и чему-то улыбался.

— Здорово, Володька! — сказал дворник, обрадовавшись соседу. — Новость слыхал? — понизил он вдруг голос, — Брежнева кладут на операцию.

На улице было по-весеннему тепло и солнечно. Владимир снял куртку и сложил в округлившийся портфель. Догадавшись, что сценарий нехитрого анекдота предполагает диалог, послушно спросил:

— Зачем?

— Грудь расширять. Чтоб орденов ещё больше влазило!

Дворник хрипло засмеялся, а Владимир, тонко улыбнувшись из вежливости, кивнул и поспешил в университет.

По Неве маршировал парад-ледоход, от этого всем было торжественно и празднично. На льдинах катались птицы, звали на помощь надоевшие всем компании унесённых рыбаков. Отблески солнца впивались в глаза острыми весёлыми лучиками.

На спуске у воды собрались первоклашки. Они весело галдели и толкались.

— Поосторожней! — прикрикнул на них Владимир, но голос утонул в ледоходе.

Тут девчонка ударила мальчика портфелем по голове, выбежала на льдину, и её медленно понесло. Девочка, потеряв от страха голос, побежала обратно, перепрыгивая с одной льдины на другую, тут же кувырнулась в воду, забарахталась. Её красная курточка раздулась, удерживая голову над водой огромным воротником. Было страшно смотреть, как она плывёт вниз по течению, одна, в чёрной воде, затёртая льдами.

Маленький буксир-ледокол, ничего не замечая, оставил посередине реки полосу чистой воды шириной метров тридцать. Красный комок вынесло на это пространство; ещё минут десять, и будет поздно…

Владимир бросил портфель, скинул на ходу куртку и шапку, выбежал на мост и, успев заметить, что буксир даёт гудок и разворачивается, прыгнул в воду. Несколько десятков метров мощных гребков против течения. «Жива? Дыши ровно, не разговаривай!»

Вскоре их подняли на борт, девочку поднесли к угольной топке и растёрли. Она порозовела и открыла глаза.

— А я вас помню, — сказала она, глядя на Владимира. — Это вы прыгнули прямо с моста, я видела. А потом тащили за воротник. Вы такой мокрый… вам тоже было страшно?..

— Нет, — улыбнулся Владимир, — наоборот, даже приятно. Я хорошо плаваю.

Шесть часов утра. Душ, лёгкий завтрак, двадцать минут на повторение пройденного. Поцеловать мамочку в щёчку, и на улицу. До университета пешком по набережной и через мост — к стрелке Васильевского.

Февральский мороз ударил в ноздри и заставил чихнуть. Подняв глаза, Владимир увидел, что на скамеечке в сквере сидит кенгуру, работавшее у них дворником. На кенгуру была надета рваная ушанка, валенки, ватные штаны и бушлат. К скамейке была прислонена фанерная лопата для уборки снега, в руках оно держало платок, пахнущий пятновыводителем.