– Папа, ты покрасил Барби в черный цвет?

– Я хотел внести элемент красоты, чтобы ты произвел сравнение и по этому принципу тоже.

Из спины Барби с плантации торчал шнурок, и я за него дернул. «Математика – это скучно. Давай займемся шопингом», – пропищала кукла. Я вернул все игрушки на кухонный стол, в их болото, снова придав им позы убегающих от погони.

– Я выбираю Кена и Барби.

Тут отец потерял всякую научную объективность и схватил меня за грудки.

– Почему? Почему? – вскричал он.

– Потому что у белых людей всего больше. У Гарриет Табмен – газовый фонарь, палочка да компас, а у Кена с Барби есть и багги, и катер. Что тут сравнивать?

На следующий день отец сжег в камине все свои исследования. «Публикуй или погибнешь» – это следовало понять еще на первом курсе. Мало того, что в колледже у отца даже не могло быть своего парковочного места с именной табличкой, а курсовая нагрузка – о-го-го какая, его социальный эксперимент над сыном провалился. Я оказался статистической погрешностью, разбившей его надежды относительно всей черной расы в целом и меня в частности. Он заставит меня взрослеть. Деньги на расходы, которые прежде называл «позитивным стимулом», переиначил в «реституцию». Он все еще утверждал, что просвещение дается нам через книги, но вскоре после эксперимента с куклами у меня появились первая в жизни лопата, вилы и бритва для стрижки овец. Отец потрепал меня по щеке и отправил в поля, прицепив к комбинезону вдохновляющую цитату Букера Ти Вашингтона[28]: «Набирай полное ведро, пока есть вода».

Если на небе есть рай для тех, кто изо всех сил старался попасть туда, как старался мой отец, значит, должен быть и журнал по божественной психологии для публикации всех неудачных экспериментов, неподтвержденных теорий и отрицательных результатов. Это гораздо важнее, чем писать об универсальных лечебных свойствах красного вина только потому, что мы сами вбили это себе в голову.

Далеко не все мои воспоминания об отце – плохие. Хотя я и был его единственным сыном, мой отец, как и другие черные мужчины, был отцом многих. Можно сказать, что его детьми были все жители Диккенса. С лошадьми он управлялся не очень, зато слыл в городе Заклинателем ниггеров. Если какой-то ниггер «совсем рехнулся, твою же мать» и возникала необходимость уговорить этого человека слезть с дерева или с моста над эстакадой, отца звали на помощь. Он хватал свою настольную книгу «Планирование изменений»[29] Бенниса, Бенна и Роберта Чина (недооцененного у нас китайского психолога американского происхождения, которого отец в глаза не видел, но считал своим учителем), прыгал в машину и уезжал на вызов. Другим детям перед сном читали сказки, а мне – главы из этой книги. Например, такую: «Использование практикующими психологами различных моделей окружающей среды для разных систем». Никем другим мой отец и не был, кроме как практикующим психологом. Не случалось такого, чтобы он хотя бы раз не взял меня на заклинание ниггера. По дороге на место он гордо заявлял, что черное сообщество, как и он сам, – это КНД.

– «Когда напишешь диссертацию»?

– «Крутые, непокоренные, добрые».

По прибытии на место отец сажал меня на припаркованный поблизости минивэн или на крышку мусорного бака и вручал блокнот, чтобы я все записывал. Вокруг раздавался вой сирен, слышался чей-то плач, под подошвами замшевых отцовских ботинок хрустело стекло, и я тогда очень за него боялся. Но отец подходил к тем, к кому остальные боялись подойти. С лицом, преисполненным печали и сочувствия, с обращенными к небу ладонями, в точности как у фигурки Иисуса на нашем ветровом стекле, отец шел к какому-нибудь безумцу со зрачками, раздробленными на атомы под воздействием полутора литров «Хеннесси», заполированных дюжиной банок легкого пива. Словно не замечая, что рабочая униформа бедолаги вся измазана фекалиями вперемешку с раздробленными мозгами, отец обнимал этого человека как старого друга. Люди думали, что ему удалось подобраться так близко благодаря его бесстрашию, но все дело было в отцовском голосе. У него был ду-воповский бас, фа диез. Густой низкий голос, как у «Файв Сэтинз» с их колдующей песней «In the Still of the Night», от которой девочки-подростки пятидесятых впадали в нирвану. Но варвара можно усмирить не столько посредством музыки, сколько грамотной десенсибилизацией. Отцовский голос усмирял исступленных, помогая им спокойно посмотреть в глаза собственным страхам.

Когда я учился в школе, по вкусу граната, вызвавшего слезы в моих глазах; по тому, как летнее солнце окрашивало наши волосы в красно-оранжевый оттенок; по тому, как восторженно звучали слова отца, когда он говорил про «Доджер-стэдиум»[30], белый зинфандель и зеленый закат, которым он любовался с горы Уилсон, я знал, что Калифорния – особенный край. И если призадуматься, то двадцатый век был более-менее терпим только из-за того, что было создано в гаражах Калифорнии: и компьютеры Apple, и планшет Boogie Board, и гангста-рэп. Кстати, на одном из заклинаний ниггеров, спасибо отцу, я оказался свидетелем зарождения гангста-рэпа. Одним ранним холодным утром в гетто, двумя кварталами от места, где я жил, Карл «Кило Джи» Гарфилд – дымящаяся трубка с крэком в руке – вывалился из своего гаража, накачанный дурью из своих запасов и меланхолией Альфреда Теннисона, и с прищуром уткнулся в свой черный молескин. Это был пик эры крэка. И я, десятилетний мальчишка, наблюдал, как Кило Джи[31] забрался в багажник своего навороченного желтого пикапа TOYOTA (на заднем борту имелись вмятины, поэтому «TO» и «TA» были просто закрашены краской, и оставалось одно лишь приветственное YO) и принялся во всю глотку зачитывать собственные строки, сбитый пятистопный ямб, отбиваемый ударами револьвера тридцать восьмого калибра с никелевым напылением по обшивке и выкриками-мольбами матери скорее спасать свою черную задницу и бежать домой.

АТАКА ЁКАРНОЙ БРИГАДЫ[32]

Когда прибывший на место происшествия спецназ занял позиции за машинами и кипарисами, то полицейские тихо укатывались от смеха, прижав к груди автоматы, и были даже не в силах прицелиться.

И тогда мой отец Заклинатель ниггеров с разлитой на лице блаженной улыбкой прошел сквозь полицейский заслон, приобнял несчастного наркодилера, укутал его в свой твидовый пиджак, нашептывая ему на ухо какое-то важное заклинание. Кило Джи растерянно заморгал, как лопух, зачарованный гипнотизером индейского казино, и покорно вручил отцу револьвер и ключи от своего сердца. Полицейские уже были готовы произвести арест, но отец движением руки остановил их и попросил Кило Джи договорить стихотворение, вместе с ним заканчивая строки, как будто знал слова: