====== Глава 39. Личные дела ======

Это утро Хатаке Какаши встретил непривычно бодро. Солнце еще только показалось из-за горизонта, лениво расправляя затекшие лучи, а Копирующий ниндзя был уже на ногах и в полной боевой готовности. Да и неудивительно: ему предстояла дорога, а до отправления он еще хотел навестить Джирайю-сама в госпитале, чтобы получить последнюю информацию о состоянии его здоровья.

Улицы Конохи были пусты, жители еще только просыпались, сладко потягиваясь в своих теплых постелях, кое-кто из лавочников неторопливо копошился возле своих магазинов, открывая ставни, проверяя, все ли в порядке, выставляя товары. Редкие прохожие кивали Какаши, словно старому знакомому, тем самым принимая его в закрытый клуб ранних пташек Деревни Скрытого Листа. В госпитале также было безлюдно, только за стойкой регистрации отчаянно боролась со сном молоденькая девушка. Увидев Хатаке, она быстро пригладила волосы, мельком взглянула в свое отражение в стекле, отделявшем ее от посетителей, усиленно поморгала, чтобы проснуться, и расплылась в приветливой улыбке.

- Чем могу помочь? Вам нужна медицинская помощь?

- Нет, я пришел навестить одного пациента. – Единственный видимый глаз Копирующего с надеждой заглянул в темные глаза медработника.

Девушка удивленно подняла брови, на всякий случай бегло посмотрела на часы, висевшие на стене за спиной Какаши, и уверенно ответила:

- Часы приема с десяти, а сейчас еще и семи нет.

- Я знаю, – вздохнул джонин, – может быть, Вы пропустите меня в виде исключения? Мне надо срочно уйти из деревни на пару дней, но я должен знать, как себя чувствует Джирайя-сама. Это очень важно! – Он оперся локтями о разделявшую их стойку и, понизив голос до доверительного шепота, добавил: – Вы меня просто спасете!

Девушка заморгала и залилась краской, почувствовав на себе силу убеждения Копирующего, но не успела начать таять и уступать, как из глубины коридора раздалось:

- И куда это ты собрался, Какаши? – Цунадэ быстрым шагом направлялась к ним, уперев руки в бока и сдвинув брови.

- У меня личные дела, Цунадэ-сама... – ляпнул он первое, что пришло в голову. – Миссий и срочных дел на ближайшие три дня у меня нет, так что я подумал, что могу отлучиться.

- Какаши, не юли! – Хокагэ раздраженно прикрыла глаза. – Какие у тебя могут быть личные дела?

Хатаке обиженно потупился: почему у него не может быть личных дел? Но главное, как он мог так просчитаться и не подумать, что Цунадэ будет дежурить у постели Джирайи и придется с ней объясняться. Надо было подготовиться, придумать отговорку, ну, или проскользнуть более незаметно. Бросив на Хокагэ затравленный взгляд, он бегло отметил залегшие под ее глазами тени и усталое, бледное лицо.

- Это очень важно, мне надо уйти из деревни на пару дней, по личному делу, – честно признался Копирующий. Врать не достойно шиноби.

Цунадэ смерила его сердитым взглядом, под которым Какаши ссутулился и опустил глаза.

- Хорошо, я даю тебе два дня! Но только два! – она угрожающе повысила голос. – Послезавтра чтобы как штык!

Хатаке послушно кивнул и направился было к выходу, однако на полпути остановился.

- Цунадэ-сама, как там Джирайя-сама?

Она с секунду изучала его неуверенно мявшийся в дверях силуэт, затем тяжело вздохнула и едва слышно ответила:

- Так же...

Хатаке опустил взгляд, кивнул и поспешно вышел.

Цунадэ привычным жестом открыла дверь в палату и вошла. Это движение было знакомым и отработанным, доведенным до совершенства, как у любого опытного медика. Ни одного лишнего напряжения мускулов, ни одной лишней мысли, ни одного лишнего нервного импульса. Она делала это бессчетное количество раз в своей жизни. Но сейчас дверь именно этой палаты она открывала иначе, не как врач. Скользнув взглядом по лежавшему на кровати больному, она отвернулась, задвинула дверь на место и некоторое время стояла, прижавшись лбом к холодной стене и закрыв глаза. Видеть его таким было непривычно. Каждый раз, когда она входила в палату, ей требовалась пара минут, чтобы прийти в себя.

Джирайя лежал неподвижно, вытянувшись во весь свой огромный рост. Непослушная грива седых волос обнимала его фигуру, острые лохмы отбрасывали тень на лицо. Некогда сильные руки теперь безжизненно лежали поверх одеяла. Цунадэ болезненно поморщилась, заметив, что левая рука неестественно вывернута, словно у тряпичной куклы, и вспомнив, что это она сама забыла поправить ее, уходя. Мужественное лицо Отшельника казалось почти старческим, обветренная загорелая кожа была испещрена морщинками и мелкими шрамами, волевой подбородок покрыт седой щетиной. Она помнила, как потрясающе оживляли это лицо глаза, искрящиеся озорством, излучающие тепло, лукаво прищуренные. И улыбка, открытая, честная, заразительная. Она надеялась, что увидит его снова полным сил. Она заставляла себя в это верить.

Цунадэ терялась в этой палате. Неподвижный, статичный Джирайя был каким-то чужим. Она привыкла к урагану, бесконечному неустанному движению. Хотелось плакать от бессилия и безысходности. Там, за стенами этой палаты она была сильной и активной, но здесь, рядом с ним, ей как никогда хотелось ощутить его защиту, подчиниться его воле, стать бесконечно слабой и капризной. Такой, какой она могла быть только рядом с ним. И, как ни удивительно, даже зажатый в тонкой прослойке бездумного существования, уязвимый, требующий заботы Джирайя был ее опорой. Он оказался той осью, вокруг которой она вращалась, точкой отсчета, задававшей всю ее систему координат. Ориентиром в пространстве и времени, которому она безгранично доверяла, от которого начинала движение.

Сделав несколько шагов, она присела в кожаное кресло у окна. Этот предмет мебели был излюбленным объектом Джирайи в ее кабинете. Он всегда садился только в него, с очевидным удовольствием устраивался, слегка посуетившись, и иногда ей казалось, что он остается так надолго только потому, что не хочет покидать свое уютное местечко. Кресло очень подходило ему. Такое же видавшее виды, слегка старомодное, немного странноватое, удивительно крепкое и бесконечно надежное, а в чем-то вздорное и скрипучее. Цунадэ перенесла его в палату друга почти сразу. В нем думалось и говорилось легче, они, казалось, становились ближе, как будто были на одной волне. Оно хранило его запах и тепло.

Она знала, что сейчас больше ничего не могла сделать. По непонятной ей причине Пейн не нанес ни одного действительно смертельного удара, который бы задел жизненно важные органы. Однако состояние продолжало оставаться серьезным: Джирайя не приходил в себя, сознание было будто бы травмировано, а система циркуляции чакры – совершенно разрушена, вероятно, из-за потока сильнейшей чужеродной внутренней энергии, пропущенной через его тело при помощи пресловутых черных штырей. Ей оставалось только ждать и верить, что он справится. Цунадэ знала, что надо с ним больше говорить, знала, что он все слышит и что эти самые разговоры держат его, словно тоненькие ниточки, не дают улететь, как воздушному шару. Она была безмерно благодарна Наруто, который просидел здесь весь предыдущий вечер и говорил, говорил, пока не пересохло горло, изливая на учителя поток сознания.

Она тоже постарается, будет приходить так часто, как только сможет, устраиваться поудобнее, забравшись с ногами в кресло, и рассказывать. Чтобы было легче, она закроет глаза и представит, что они сидят в ее кабинете, распивают спасенную от вездесущей Шизунэ бутылочку саке и беседуют, непринужденно, увлеченно, легко.

Так, как они всегда говорили, пересыпая сомнительными шутками и туманными намеками серьезные мысли. Всего за полчаса разговора они могли пройти весь спектр отношений от спора к согласию, от ссоры к примирению, от ненависти к любви. Они кричали и шептали, обвиняли и прощали, грустили и смеялись.

Она представит, что он отвечает ей, ехидно подкалывает, ласково ворчит, невозмутимо грубит, говорит пошлости с неповторимой нежностью в голосе. Она будет додумывать за него слова, воссоздавая в своем воображении диалог, обманывать себя настолько, что поспешно распахнет глаза в надежде натолкнуться на ехидный прищур темно-серых глаз и кривую ухмылку... Но его неподвижное лицо снова вернет ее в реальность. И она уйдет, чтобы вернуться вновь.