— Услуга за услугу, — невинно обронил Феликс, томно прикрывая глаза. — Типа, твоя очередь… чего ты хочешь?
Байльшмидт не успел даже толком вздохнуть, снова попадая под чары Феликса — тот, по его мнению, тратил силы не за тем и не для того, но и сдержаться Гилберт не мог. Он ответил такой же пошлой животной улыбочкой и наклонил бокал, все еще наполненный темно-красной жидкостью, незамедлительно принявшей в свои объятия его пах.
— До капли, — выдохнул он, прикрывая глаза и чувствуя, как мягкие губы ложатся на приподнявшийся в ожидании неземного удовольствия член.
Гил не знал и не хотел знать, где Феликс научился так сосать, но уже спустя несколько минут всем, что связывало Байльшмидта и реальный мир, был лукавый взгляд потемневших зеленых глаз. Спустя еще пару движений ловким язычком, Феликс причмокнул губами, касаясь головки, готовый принять все в себя, но Гилберт грубо дернул его за волосы, снимая с члена, и парой резких движений рукой закончил начатое, излившись Феликсу на лицо и грудь. Тот облизнулся, убирая ближайшие ко рту капли и рукой вытирая лицо. Теперь им, по сценарию, предстояло передохнуть и хорошенько потрахаться, чтобы закрепить эффект и больше не вспоминать друг о друге. Но по лицу Гилберта, уже прояснившемуся после испытанного физического и эстетического оргазма, читалось совершенно иное.
— На сегодня хватит, — отрезал он ледяным тоном, смерив Феликса странным взглядом, в котором не было ни ожидаемого презрения, ни противопоказанной сегодня нежности. — Одевайся и уходи. Если вернемся вместе, могут пойти слухи.
— Окай, учитель Байльшмидт, — Феликс пожал плечами — на них до сих пор горели следы недавнего безумия — и накинул на себя рубашку.
Гилу нужно было навести хотя бы относительный порядок в комнате: убрать следы вина с белья и пола, проветрить помещение, отнести бутылку с бокалами — не забыть вымыть их — обратно на кухню… А потом можно будет подумать и о том, что заставило его сказать именно эти слова, а не те, какие желали сорваться с языка. Он хотел распрощаться навсегда… Но «на сегодня» значило, что они могут повторить этот опыт в будущем. И он, и Феликс понимали это, так же как и то, что это будущее не заставит себя долго ждать.
***
— Где ты был? — со скамейки, озаренной розовыми лучами заходящего солнца, навстречу Феликсу поднялся темный силуэт.
Лукашевич не видел отдельных черт, но прекрасно знал, кто это.
— Ты… типа что, ждал меня здесь весь день? — пытаясь отмахнуться от мыслей о значимости такого далеко не просто дружеского жеста, пораженно вдохнул он.
— Где. Ты. Был? — в голосе звенела сталь, и она была лучшим ответом на все вопросы, которыми еще мог отвлечь Ториса от основной темы Феликс.
— Ну… я, типа… — Торису врать было намного сложнее, чем Гилберту, легко купившемуся на похотливые взгляды и многозначительные улыбки. — По д-делам ходил, ага, — он подошел, устало и измученно улыбаясь, а затем, поддавшись дурацкому порыву из прошлого, обвил руками шею Ториса, крепче прижимаясь к его груди и глотая невесть откуда взявшиеся слезы.
Лучший в жизни день? Ха! Давно пора принять к сведению одну простую мысль, закрепленную в «Законах Мерфи»: «Все, что хорошо начинается, кончается плохо».
Хотелось извиниться и все-все ему рассказать, а потом снова извиниться, и долго еще стоять на коленях и повторять, как заведенный, одно лишь «прости», но Феликс молчал, чувствуя, как Торис такими родными и знакомыми руками невесомо гладит его по спине и плечам, недавно покрываемым жадными поцелуями, гладит, даря мгновенное успокоение, которое Феликс так жаждал получить от Гилберта. И Феликс только всхлипывал, не в силах уже остановиться.
__________
¹Whatʼs your name (англ.) — Как тебя зовут?
²How are you, Felix? Did you miss me? (англ.) — Как ты, Феликс? Скучал по мне?
³Well… What do you… have in your view? (с ошибкой, англ.) — Ну… Что вы имеете в своем зрении?
⁴You had to say «what do you mean». How dare you come to my lesson having such bad knowledge! Itʼs excellent! Come to the blackboard. (англ.) — Тебе следовало сказать «что вы имеете в виду». Ты посмел явиться ко мне на урок с такими ужасными знаниями! Это же великолепно! К доске.
========== Действие пятое. Явление IV. Свет в конце тоннеля ==========
Явление IV
Свет в конце тоннеля
С безответной любовью в своей жизни сталкивался каждый. Каждый знает, как это чувство мучительно больно с садистским удовольствием раздирает грудь, царапая ее короткими ногтями, больше выдавливая сердце, чем разбивая его, как обычно пафосно выражаются. Каждому знакомо то чувство в груди, заставляющее чуть ли не самолично царапать ее, лишь бы избавиться от тянущего ощущения, никогда не испытывать чего-то подобного. Каждый помнит, как его ломало в те дни, заставляя слезы литься если не из глаз, то просто из мыслей, складывая пополам и вырывая крики из страдающего, измученного сердца. Безответную любовь переживал почти каждый. И тот, кто с ней не сталкивался, все-таки не самый счастливый на свете человек. Потому что из безответной любви каждый выносит свои уроки. Да, она корежит душу, да, она приносит страдания, да, она сбивает с мыслей и не дает покоя, да, она долго преследует и крепко стискивает когти, чтобы выскользнуть можно было, лишь разорвавшись на кусочки и собравшись заново с другой стороны. Это все она. Но речь не об этом.
Проснувшись в одно прекрасное утро после особенно кошмарной ночи в одиночестве без того любимого-единственного предмета своего поклонения — а может даже и после бурно проведенной с ним и завершившейся в его объятиях, — понимаешь, что все. Закончилось. Закончилось, и ничего больше нет, и не будет. Ничего больше не тянет в груди, ничего больше не терзает беспрестанно, мешая нормально дышать, ничего больше не давит на многострадальное сердце. Все прошло. И чувство это — прекрасно.
Звонок будильника пронзил серую тишину утра, резко оборванный в своем стремлении нести людям точность и грустную правду. Потянувшись и привычно не спеша открывать глаза, Брагинский перевернулся набок, ощущая странное покалывание в кончиках пальцев. Он громко зевнул, широко открыв рот, быстро перебрал в уме все дела на сегодня и позволил чуть слезящимся глазам наконец открыться. Прямо перед ним, на кровати напротив, бессовестно дрых, даже не раздевшись с вечера, Гилберт; его грудь медленно поднимала и опускала руку, лениво, почти картинно покоящуюся на ней, тогда как другая рука, совершенно неестественно вывернувшись, возлежала на полу; ресницы трепетали, подтверждая хрупкость покоя, а из чуть приоткрытого рта на раскрасневшуюся щеку стекала слюнка; волосы, растрепавшись, лежали на подушке творческим беспорядком и на фоне белой ткани казались совсем прозрачными. Ваня улыбнулся, радуясь, что Гилберт все-таки дома, что он не сбежал, ибо вчера ночью, по крайней мере, до тех трех утра, до которых его ждал Брагинский, он появиться не соизволил.
И вот тут он заподозрил что-то неладное. Он прекрасно помнил, что совершенно спокойно прождал Гила чуть больше чем дофига времени, так же спокойно лег спать, а проснувшись сейчас с утра, даже не почувствовал желания убивать и каких-либо порывов гнева вырваться на свободу. Ваня глубоко вздохнул, проверяя свои ощущения, и со счастливой улыбкой расслабленно прикрыл глаза: кажется, отпустило. То, что он сейчас испытывал, наслаждаясь полным контролем рассудка, хотя и ощущая на себе все тот же взгляд из неизвестности, вполне сравнимо было с тем, что испытывают люди, освободившись от оков безответной любви.
Он знал, что отголоски еще будут его преследовать, долго и неотступно, не был уверен, сколько продлится его счастливая свобода, но пока он точно знал, что может общаться с Гилбертом без риска сорваться, Ваня был спокоен.
Когда Иван вновь открыл глаза, он сразу столкнулся с изучающим прищуром. Гилберт, заметив, что его взгляд поймали, полностью развернулся к Ване, приподнимаясь и опираясь головой на согнутую руку. Он ждал каких-то слов или действий от Брагинского, но тот только лыбился чему-то своему и смотрел до боли ласково, как будто из-за пелены личности Ивана проступили черты того, кого Гил, как оказалось, любил. Так и не дождавшись реакции на его величество, Байльшмидт раздраженно вздохнул.
