— Нет! — решительно тряхнул головой тот, не заметив, каким сразу резким и напуганным стал голос, лишь по реакции Феликса сообразив, что, наверное, звучало это почти как «отвали, козявка». — Мой сосед, он… мы…

— Типа, любовники? — понимающе улыбнулся Лукашевич, вновь приблизившись к Гилу.

— Типа… — эхом отозвался тот, кисло вздохнув.

— А у меня все соседи — тотально натуралы, — фыркнул Феликс, продолжив, наконец, застегиваться.

— Стой, подожди! — Байльшмидт вновь перехватил тонкие руки. — Есть одна идея… нужно позвонить, — он нашарил в кармане смартфон и, ткнув на экран, приложил его к уху. — Лизхен, привет, — дождавшись, пока гудки сменятся приятным голосом подруги, Гилберт отошел от Феликса. — Нужна твоя помощь, — Лиз что-то ответила, на что Гил растянулся в хищной ухмылке. — Да-да, спастись от сумасшедшего русского! — он рассмеялся, выслушивая ответ. — Не выделишь комнатку? Мне с мальчиком нужно позаниматься… английским, — она что-то долго говорила, судя по внимательной мине Гилберта — отчитывала, но потом лицо его просияло. — Я уже говорил, что люблю тебя? И не скажу, не бойся! Но ты просто чудо, золотой человек, лучшая девушка на свете!.. А? Да-да, скоро будем. Спасибо, детка, — Байльшмидт поскорее нажал на сброс, дабы не слушать, какой он хам и подлиза. — Видишь? Великий я решает все проблемы! — самодовольно задрав голову, он сам покивал своему неоспоримому величию и вновь снизошел к смертному, ради которого, собственно, все и затевалось. — Пошли, у нас есть комната на ближайший вечер.

Феликс искренне улыбнулся, по-своему хитро поблескивая глазами, и первым выскользнул за двери кабинета, показывая большой палец вопросительно уставившимся на него одноклассникам, которые до того что-то не очень активно обсуждали, устроившись на диване и, судя по всему, дожидаясь какого-то своего задержанного на уроке товарища. Следом за ним появился и Гилберт, постепенно остывавший и теперь судорожно соображавший, что делать дальше. Ответ-то был очевиден: послать Феликса куда подальше, но что-то внутри мешало. Какое-то упрямство, сломленная гордость… Ведь фактически тот сам себя предложил, а в сочетании с его внешностью отказ прозвучал бы весьма глупо. И уж что-что, а выглядеть глупо Байльшмидт не любил.

— Эй, Феликс, — он догнал его только на выходе, где тот остановился, чтобы переобуться.

— Да, учитель Байльшмидт? — Лукашевич поднялся на ноги и взглянул прямо Гилберту в глаза — их руки столкнулись, но никто не попытался одернуть свою.

И снова будто электрический разряд прошелся по телу Гилберта, заставляя прикусить язык, замолчать, забыть вообще о том, что он собирался сказать. Взгляд и прикосновение — почему какому-то сопляку этого оказалось достаточно для соблазнения его величества? Начала зарождаться досада, но не такая, какая бывала обычно в моменты унижения. От этой досады, от чувства, что тебя превосходит не просто кто-то там, а мальчишка, который и ударить нормально не сможет, внешностью более привлекательный, чем большинство девчонок, тот, кто по-английски и двух слов связать не может — от этого хотелось так ему вставить, чтобы он и думать забыл о своем доминировании, чтобы он понял, кто сверху, кто лидер, кто самый великий. Раз уж Гил не мог ничего противопоставить его обаянию — почему бы, рассуждал он, не ответить грубой силой?

— Ничего, — он тряхнул головой, убирая непослушные белые прядки, и снова придал лицу непринужденный высокомерный вид. — Идем уже.

Байльшмидт схватил Феликса за руку, так удачно оказавшуюся совсем рядом с его собственной, и потащил следом за собой к выходу. Он шел большими, широкими шагами, так что Феликс едва поспевал за ним, но возражать не спешил. Сейчас, чувствуя на своем запястье мертвую хватку, он абсолютно отчетливо осознавал, что отвертеться просто так не удастся, что уже не сбежать, что Гилберта переубедить больше возможности не будет.

На улице было светло и жарко, ведь время едва подобралось к четырем, но тем не менее солнце, плавно склонившееся к западу, и пронизывающий насквозь ветер создавали странную атмосферу неотвратимости чего-то жуткого. Возможно, Лукашевичу все это просто чудилось: остальные ребята радовались жизни, смеялись и нежились в солнечных ваннах, совершенно не замечая никаких дурных предзнаменований, но для него это определенно что-то значило. Зачем? Зачем он снова сделал это? Зачем снова соблазнил какого-то, по сути, совершенно чужого мужчину? Ведь Торис… Нет, сейчас лучше не думать о Торисе, наивно дожидавшемся его на их месте.

Иди к себе, сегодня я не приду.

Потому что все из-за него. Не надо было просить остаться друзьями, зная, какую боль это причинит Феликсу, не надо было пытаться, если не был уверен в своих чувствах, не надо было обещать всегда оставаться рядом, если знал, что это невыполнимо. И сейчас, общаясь как ни в чем не бывало, не надо было делать вид, что ему не наплевать. Потому что это ранит. И хочется снова чувствовать себя хоть немного, хоть капельку, хотя бы пару минут — нужным.

Лукашевич улыбнулся, устремляя взгляд в небо. Все хорошо. Так будет лучше для них обоих. Так он сможет продержаться еще немного, а потом… Потом он всегда сможет найти себе кого-нибудь еще. За своими размышлениями Феликс не замечал взглядов, которые украдкой бросал на него Гилберт. Странных изучающих взглядов, а вовсе не раздевающих и полных невыносимого желания. Гил не был глупцом, он многое понимал, а когда Феликс зачем-то уставился на небо — принял окончательное решение. Если ему настолько нужно от чего-то отвлечься, что он переборол свой страх и решился на подобное, не использовать его в своих целях будет глупостью. После того, что он натерпелся за все время жизни с Иваном, чувство, что кто-то в тебе искренне нуждается, что кто-то действительно тебя хочет, дарило если не райское наслаждение, то умиротворение точно.

Феликсу нужно было быть чьим-то, а Гилберту — обладать кем-то. Они оба просто хотели вновь хоть ненадолго ощутить себя «как раньше». Они оба понимали, что дальше этого ничего не зайдет. Но короткая передышка в бесконечной борьбе — это то, что необходимо было им обоим.

— Вы вовремя, я как раз собиралась уходить, — Элизабет встретила их мягкой улыбкой прямо на пороге.

Как назло, она была обворожительно прекрасна в этот вечер: легкое пестрое платье из невесомой ткани чуть ниже колена, выгодно подчеркивающее тонкую талию и пышную грудь, поверх — жакет из плотной ткани, на ногах — почти обычные туфли. В волосах заколка-цветок, макияж — вечерний, слегка размытый. Все, чтобы создать вокруг себя романтичный флер таинственности. Очевидно было, куда она уходила, и Гилберту от этого почему-то было даже не обидно, а… странно.

— Спасибо, выручила, — он искривил губы в неизменном оскале, а руками подтолкнул вперед Феликса, который почему-то спрятался за его спиной. — Это мой ученик, Феликс. Феликс, это моя хорошая подруга Элизабет.

— Ну… типа… приятно познакомиться, — промямлил тот, теребя край своей рубашки и старательно отводя глаза.

— И мне приятно, — кивнула Лиз, потрепав его по голове и наклонившись к уху Гилберта, чтобы прошептать неслышно: — Хоть бы для вида учебники взяли…

Байльшмидт встрепенулся, краснея, и оглянулся на Элизабет, но дверь за ней уже стремительно закрывалась, оставляя на память лишь слабый аромат духов и отголосок ее смеха. Гил вздохнул, прислонив руку ко лбу в известном жесте: нет, ну это ж надо!.. Феликс тем временем, не стесняясь, разулся и прошел вглубь квартиры, изучая комнаты.

— Ого! Тотально крутая тетка! — он аж присвистнул, остановившись в дверях одного из помещений, которое Гил признал кухней.

Сложив два и два, он поспешил туда, чтобы посмотреть, какой сюрприз подготовила Лизхен. На столе стояла бутылка вина с прилагающейся стеклотарой и запиской. На бумаге были написаны два слова: «для храбрости» и подмигивающий смайлик. Сглотнув, Гилберт криво усмехнулся и искренне понадеялся, что она не наставила дома камер.

— Лизхен просто великолепна, — кивнул он.