— Русский, ты чего там застрял? — почти невесомой ладонью Гил больно ткнул Ваню в плечо, обращая на себя внимание.
— Полегче, — холодно сверкнул глазами тот, и от его взгляда Гилберт как-то затравленно вздрогнул.
Он тут же отступил от Брагинского, весь сжался, будто уменьшаясь в размерах. Отвернулся, спрятал руки в карманы, слегка ссутулился, пытаясь стать незаметным и невинным. Не помогло. Иван помнил все, что случилось недавно — это его восхищение женскими формами. И Иван, в отличие от Вани, подобного не прощал. Гилберт уже знал, что его ждет дома, а недвусмысленный шлепок по заднице только укрепил подозрения. Он заметил, как Иван маниакально поблескивающими глазами оглядел улицу, как будто пытаясь кого-то найти, и только потом пошел в кафе. Гилу не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Правда, в помещении тот вел себя еще более странно — постоянно озирался, захотел сесть в самом углу, чтобы иметь полный обзор небольшого заведения. К удивлению Гилберта, на него сегодня обращали подозрительно мало внимания — видимо, остатки разума все еще удерживали сидящего перед ним Ивана от обычных процедур. Брагинский не стал ничего заказывать, но, чуть ли не крича, потребовал от Гилберта заказать себе всего что ему хочется. Пришлось заказывать и есть. Давиться, но есть, чувствуя на себе яростный взгляд родных васильковых глаз.
Гилберт давно понял, что тот, кто сидит сейчас перед ним, бьет, кричит и ненавидит — не его Ваня. Для собственного удобства он стал называть эту часть личности Брагинского Иваном, более официально, подчеркнуто-вежливо и важно, потому что этот был воистину важным — ну повелитель мира, не иначе. Иван твердо верил, что все должны ему подчиняться и бояться его, при этом сам он тоже постоянно чего-то, а точнее, кого-то боялся. Это было странно — наблюдать, как тот, кто издевался над тобой секунду назад, сжавшись в комок, невнятно хныкает о том, чтобы оно от него отстало, чтобы оно убиралось подальше и никогда больше не приходило в его жизнь. Судя по тому, что Брагинский продолжал себя так вести — его собственные глюки его не слушались, предпочитая нападать в самые неподходящие моменты. Один раз они даже застигли его врасплох в самый ответственный момент их интимной близости.
— Пошли домой, — прожевав безвкусный десерт и запив его горьким чаем, глухо попросил Гилберт.
— Тебе понравилось? — проигнорировав его предложение, Иван брезгливо кивнул на опустевшую тарелку с, возможно, вкусным блюдом.
— Да, спасибо, — Байльшмидт также давно понял: с Иваном лучше не спорить и не говорить ничего, что могло бы его разозлить.
— Не смей мне лгать! — прикрикнул тот, звонко ударив его по щеке. — Собирайся и проваливай.
Без лишних пререканий Гил схватил свою куртку с вешалки и пулей выскочил из кафе, игнорируя изумленные взгляды работников и других посетителей. Он знал, что Иван сейчас неторопливо натягивает свое пальто и расплачивается за ужин. Потом он пойдет домой и, если Гилберта там не окажется, отправится прямиком к Элизабет. Он сразу предупредил Гила, что если тот посмеет сбежать — его любовнице достанется втрое больше. Откуда Брагинский узнал о его связи с Лизхен, Гилберт даже не догадывался, хотя он понял, что узнал Иван о ней уже после того, как появился на свет — и это помогало Гилберту не чувствовать себя таким виноватым. Понять это не составило труда: сначала она была просто загадочной ею, и лишь потом начало звучать имя — Лиз, Лизхен, Элизабет.
Сейчас он быстро шел домой, молясь, чтобы Иван не догнал его по пути и не начал прямо в коридоре, без всякой подготовки. Это было как минимум больно и негигиенично, а нормально сидеть Байльшмидт потом не мог неделями. К счастью, этого не случилось. Видимо, Иван выбрал окольные пути, чтобы скрыться от загадочного преследующего его чудовища, а потому сильно задержался.
Только ввалившись домой, Гилберт сразу бросился в душ. Там уже стояло все, что было ему необходимо: смазка для облегчения проникновения, клизма, дабы хоть немного очистить себя и не вызвать лишней грубости со стороны Ивана, дилдо, чтобы растянуть отверстие… Быстрее, пока он не вернулся! Хоть и второпях, но Гил успел кое-как подготовиться к предстоящему кошмару, поэтому ворвавшийся в квартиру Иван с горящими фиолетовым демоническим огнем глазами не вызвал у него должного страха. Иван, также заметив это, подскочил к Гилберту, грубо кусая его губы, что значило в его исполнении наполненный нежной страстью поцелуй Вани.
Он терзал мягкие губы, упиваясь кровью того, кого любил и ненавидел, он отыгрывался на нем за пережитый страх, он заставлял Гилберта вбирать в себя весь испытанный им за сегодня ужас. И Гил принимал — потому что не мог ничего поделать, не мог бросить Ваню и подвести Элизабет. Ему просто некуда было себя деть, было больно, плохо, горько и тошно. Который раз он страдал под Брагинским, проклиная его несдержанность, и который раз чувствовал себя пустой, бездушной и никому не нужной куклой. Он не мог привыкнуть к такому отношению, не мог понять, отчего так резко меняется поведение Вани, ему, черт побери, было просто безумно страшно! Страшно за того, с кем он спал, за того, кто был ему дорог. Гил так беспокоился за него, что практически переставал замечать собственную боль, растворяясь в Ваниных чувствах, в его боли и его отчаянии. Гилберт не мог не страдать, когда у него же на глазах тот позволял так себя унижать. Он и хотел бы помочь, но все, что было в его силах, — просто безвольно отдаваться на растерзание его безумию, подставлять задницу, чтобы тот как можно грубее вошел в него, да плакать в подушку, сжав зубами кулак, чтобы не дай бог не выдать своих страданий.
А Иван был садистом, он любил, когда Гил страдает. Ему нравилось делать больно — и колючий высокомерный взгляд, полный высшего наслаждения говорил красноречивее всяких слов. Он бы с удовольствием обрядился в кожу, прикупил садо-мазо игрушек и опробовал их все одну за другой на Гилберте. Неизвестной оставалась лишь причина, почему он до сих пор этого не сделал. Видимо, тишина в ответ на грубости все-таки не удовлетворяла его фантазий и не стоила таких затрат. Потому Гил и старался кричать как можно меньше — дело было совсем не в соседях, которые, конечно, знали, в каких отношениях Гилберт и Иван.
— Ну что, хорошо подготовился, шлюшка? — ухмыльнулся Брагинский, демонстрируя ровный ряд зубов.
— Пошел к черту, — зло выплюнул Байльшмидт, чувствуя, как его рука крепче стискивает плечо.
Не мог не огрызнуться — и получил. Резко дернув на себя, Иван развернул его спиной к себе и с силой впечатал в стену. Скинув пальто прямо на пол, он холодными грязными с улицы пальцами прикоснулся к вмиг сжавшемуся от такого отношения колечку мышц. Разумеется, ужимки Гилберта вызвали в нем дух охотника, он, грубо прижав Байльшмидта к стене, резко протолкнул в него сразу два пальца, от чего на глазах того выступили тут же вытертые слезы. Нет уж, любоваться на свои слабости он этому Ивану не позволит.
Наигравшись внутри, Иван повернул Гилберта к себе лицом, тут же сильным толчком опуская его на колени. Простой и понятный знак — а противиться не было и нет никакого смысла. Чуть подрагивающими пальцами, он ловко расстегнул брюки Брагинского, бережно стягивая их вниз вместе с трусами, чтобы не причинить ему никакого дискомфорта. Сглотнув, он сразу взял в рот полувозбужденный член, принявшись активно работать руками и языком. Он чувствовал, как постепенно в его рту набухает и восстает достоинство Вани, чувствовал его вкус — родной и знакомый, но при всем при том он помнил, что сосет у Ивана, а тот никогда и не сделает ему хоть немного приятно за минет. Как и ожидалось, спустя какое-то время Иван просто грубо трахал его в рот, вцепившись в волосы и заставляя принимать в глотку до упора. А Гилберт — он ведь уже немного привык, приноровился. Спокойно вбирал в себя его ствол, умудряясь еще и приятно сделать — конечно, только чтобы этот ублюдок быстрее кончил и оставил его рот в покое. Только заканчивать тот и не думал, ему нравилось получать все за один раз.
