Светлая комната кажется безопасной, но чувство, что нечто из темноты гостиной наблюдает за тобой, давит, заставляя бояться все сильнее, вынуждая трястись от страха, внимательно вглядываясь в сплошную черноту. Зловеще скрипит монстр, разгуливая в пределах досягаемости света. Пока лампа горит — ты в безопасности. Но стоит лишь на шаг войти во мрак, и это жуткое создание уничтожит тебя, обглодает кости, не оставив и кусочка для опознания. Оно будет медленно наслаждаться твоими мучениями, а поскрипывающие под его тяжестью половицы начнут виновато внушать тебе, что стоило просто остаться у себя, послушавшись их, и не лезть туда, куда не просят.
И хотя все мы сталкивались с подобным, нам не приходилось жить с этим чувством постоянно. Трудно даже представить, что может испытывать тот несчастный, постоянно ощущая на себе голодный, полный желания убивать, взгляд. Он медленно, но верно сходит с ума. Его разум просто не выдерживает всего того, что ему приходится ежедневно переживать. Ему кажется, что он сошел с ума, когда начал ощущать себя чьей-то жертвой, оказался под присмотром чудовища. Но на самом ли деле его дорожка свернула не туда именно в тот момент? Быть может, чудище действительно существовало, и сдвиг начался только в тот миг, когда он решил, что все это ему кажется?
Добавив к этому еще и безумную ревность, день изо дня превращавшую самого несчастного в подобие монстра, мы получим вполне достоверную картину одного добродушного русского парня, в короткий срок превратившегося в настоящее чудовище, так же неотрывно следящее за каждым шагом своего возлюбленного, как и тот монстр, что следил за ним. Иван Брагинский, очень приятно.
Благо, спустя какое-то время ревность поутихла, стала настолько незначительной, что он смог справляться с собой, если хорошенько настроится утром и не столкнется с обездвиживающим взглядом чьих-то внимательных глаз. Тогда он становился прежним собой — уверенным, добрым и искренним Ваней, безумно влюбленным в самодовольного немца-альбиноса, учителя английского, своего соседа — в Гилберта.
Проснувшись ранним утром, Ваня неспешно потянулся, чувствуя, как жизненные силы с удвоенным рвением проникают в каждую клеточку его воистину могучего тела. День предстоял непростой, но совсем не из-за его загруженности или тяжести материала. Все мальчишки сегодня будут стоять на ушах, обсуждая, кто, куда, с кем и для чего. Многие вообще решат прогулять занятия, поэтому он искренне сочувствовал Карлосу, которому предстояло отлавливать особенно нетерпеливых ребят на входе и доступно объяснять каждому, почему следует пока попридержать свои неуемные желания в штанах и дождаться окончания занятий. Да и сам он, чего греха таить, в предвкушении вечернего события, определенно будет с трудом сосредотачиваться на учебном материале. Нет, сегодня не предстоял конец света, это был всего лишь праздник для романтичных подростков с разбушевавшимися гормонами — день всех влюбленных. И Брагинский бы с удовольствием забыл о его существовании, если бы только Гилберт не пообещал этим вечером прогуляться с ним до тихой уютной кафешки.
Весь день он с нетерпением ждал этого волнующего события, ловил каждый случайный дерзкий взгляд Гилберта, его мимолетные прикосновения на переменах, он с трепетом вглядывался в родную фигуру — Гил беспечно болтал с Родерихом и понимающе хлопал того по плечу. Он ждал, ждал с таким нетерпением, как будто был пятнадцатилетним мальчишкой, у которого намечалось первое свидание в его жизни. Это заставляло его улыбаться и чувствовать себя по-настоящему счастливым. Разве может быть что-то лучше ожидания скорой встречи с любимым, предвкушения совместного времяпрепровождения, несомненно, буйного и веселого, ведь иначе с Гилбертом и не бывает? Конечно, он еще и ждал ночи, которую сам себе обещал сделать просто волшебной, самой лучшей в жизни Гилберта. А раз обещал — то сделает, что бы ни случилось.
После занятий он поспешил в их блок — нужно было еще привести себя в порядок, чтобы выглядеть перед Гилбертом безупречно. Пока Байльшмидт возился с документами в школе, Ваня быстро принял душ, освежая тело, почистил зубы, аккуратно причесался. Вывалив из своего шкафа все запасы более-менее приличной одежды, он долго не мог сделать выбор. Сначала хотел одеться более официально, чтобы это походило на настоящее свидание, но, вспомнив предпочтения Гилберта в одежде, все-таки отказался. Затем в ход пошло что-то более скромное, типа мягких свитеров и брюк, но это показалось Ване слишком неброским. У Гилберта всегда как-то получалось одеваться ярко, но со вкусом: не следя за модой, он следовал ей и ловил восхищенные взгляды, списанные, конечно, на его великолепие, а не банальное чувство стиля. Ваня же, обычно носящий либо что-то по-домашнему мягкое и теплое, либо строгие рабочие костюмы, этим чувством не выделялся, отчего и возникали тысячи вопросов по поводу сегодняшнего наряда. Довыбирался он до того, что с работы наконец вернулся утомленный Гил. Неопределенно махнув рукой в сторону давно забытой футболки на просьбу помочь в выборе наряда, он исчез в ванной комнате, откуда в скором времени донеслись звуки падающей воды и чудное пение его величества.
Футболка, выбранная Гилбертом, села аккуратно по фигуре, выгодно подчеркивая телосложение. Иван, удовлетворенно оглядев себя, приступил к подбору остальных элементов одежды. Черные брюки, больше похожие на джинсы, нашлись сразу — Ваня любил их и надевал иногда для выхода в город. Образ показался ему неполным, и завершил его появившийся на пороге комнаты Гил в одном полотенце: он выудил из своего шкафа черный кардиган с красными полосками на манжетах, поясе и воротнике, которые хорошо сочетались с аляповатыми узорами на футболке. Взглянув на такого себя, Брагинский даже удивился, настолько его образ стал современным и соответствующим стилю Байльшмидта.
Сам Гилберт тем временем не спеша рылся в своем шкафу, то и дело поглядывая на Ивана обеспокоенным взглядом. Ваня его волнения не разделял, хоть и знал, что в любой момент может утратить над собой контроль. Но он же решил, что сделает все идеальным, а потому никто, в том числе и он сам, помешать ему не могли. Черная футболка, красная толстовка с капюшоном, светлые прямые потертые джинсы — они удивительно сочетались с его образом, сразу объединяя их в ансамбль, что не могло не радовать. Мелочь, а приятно.
Сверху Иван накинул любимое кремово-серое пальто, замотался шарфом в цвет, а Гилберт остался верен легкой серой куртке. Вместе они вышли из общежития, неторопливо двигаясь в сторону кафе. По улицам сновали парочки влюбленных, девушки прижимались к своим парням, те пробовали приготовленный ими шоколад, шутили, осторожно опуская руки все ниже и ниже… Ване тоже хотелось обнять идущего рядом Гилберта, но он понимал, что делать это на глазах у всех — верх безрассудства. От этого ему становилось немного грустно, и единственным утешением оставались мечты о грядущей ночи, которым он с удовольствием предавался всю дорогу, пока непривычно-тихий Гилберт не стал, наконец, постепенно оживать.
— Вот это баба сейчас прошла, видал? — ударом в плечо напомнил он о своем существовании.
— Да-а, ничего, — задумчиво кивнув, Ваня мстительно ухмыльнулся. — Но ты у меня все равно лучше.
— Пошел ты, — беззлобно отмахнулся Байльшмидт. — Но буфера-то ее ты видел? Я бы их… Я бы в них!..
— Захлебнулся кровью из носа, — отвесив тому легкий подзатыльник, закончил Ваня. — Не зарься на то, что тебе не принадлежит, цени, что имеешь, — он поучительно вздернул вверх палец.
— Гляжу, натурал в тебе умер давно и надолго? — хмыкнул Гил. — Тогда прекращай пялиться на задницу той цыпочки, и пошли скорей, я страшно голоден! — он, схватив Ваню за руку, ускоренно потащил его в кафе.
— Сам виноват, — невинно улыбнулся Брагинский, не вырываясь и лишь послушно переставляя ноги.
Ведомые Гилбертом, они быстро приближались к назначенному месту, пока чей-то пронзительный взгляд не заставил Ваню замереть на месте. Оно было здесь, в городе, рядом с ними. Оно следило за каждым его шагом. И оно жаждало крови. Иван сглотнул, чувствуя, как к горлу медленно поднимается противный комок, а перед глазами появляется розовая пелена. Он не хотел снова терять себя, но страх, всколыхнувший и без того готовую сорваться с крючка ревность, не поддавался никакому контролю. Оно снова преследовало его, снова донимало своим присутствием. Оно готовилось к удару сегодня, в этот чудесный день, который он хотел целиком посвятить своему самому любимому непутевому созданию на планете.
