Особенно тяжело было, когда он не мог заснуть. Борясь с безумием, он боролся и со сном, но тем самым как раз давал туману внутри больше свободы, то есть помогал ему распространяться, отдавал тело во власть сумасшедшей части себя. Тогда он скорее спешил скрыться в лаборатории, где поутру, очнувшись, находил жутко изувеченные тела крыс, лягушек, а иногда даже кошек. Откуда он брал последних, Иван вспомнить не мог, но точно знал, что никогда не держал их в лаборатории. Ему приходилось второпях вытирать кровь, стирать одежду, чтобы никто ничего не заподозрил, надевать на лицо невинную улыбку и, подавляя желание тумана расхохотаться, бежать в свою комнату. Где Гилберт, либо беспокойно дремавший на стуле, либо нервно курящий на кухне, тут же срывал одним своим видом все предохранители в душе Брагинского. Утро, день, вечер, ночь — неважно. Осталось до начала уроков три часа или меньше пятнадцати минут — все равно.

Грубо схватить, стараясь причинить как можно больше боли каждым прикосновением, вжать в стену, специально впечатав в нее лицом, ногтями расцарапать кожу, чтобы потом можно было упиваться чужой кровью… Никаких предварительных ласк и поцелуев, он просто срывал белье, сдергивал штаны с трусами вниз, раздвигал Гилберту ноги, зажимал рукой рот, чтобы не были настолько слышны крики, и брал то, что, как он считал, было ему положено. И каждый раз с болью, каждый раз Гил давился слезами и ломал ногти о стену.

А по ночам, сонно прикрывая глаза, он украдкой смотрел на Гилберта, сжавшегося в комок, смотрел и чувствовал, как жгучая пелена слез застилает глаза. Он не плакал. Но он действительно жалел и каждый раз просил прощения у Байльшмидта, только так, чтобы тот не слышал. И черт знает, что или кто помогало Ване, но Гил никуда от него не уходил. Несмотря ни на что он оставался рядом, поддерживал, отдавался и лишь сильнее стискивал зубы, когда очередная пощечина опаляла его алебастровую кожу, оставляя на ней горящий красным след искренних чувств.

Ваня уже не мог вспомнить, почему это с ним случилось. Он только знал, что виной всему был Гилберт и какая-то девушка, с которой сам Байльшмидт точно никогда не был знаком до того самого дня. Логическая цепочка сейчас, утром, когда он мог соображать, выстраивалась легко, да только поверить в возможность подобного Брагинский не мог. Да, Гилберт никогда не говорил ему о своих чувствах, не позволял этого сделать и самому Ване, но эти самые чувства виделись в каждом его поступке. Разве мог он действительно изменить ему, Ивану Брагинскому, с какой-то незнакомой девицей? Конечно, Ивану далеко было до скромности Гила, но он искренне полагал, что может доставить партнеру достаточно удовольствия. По крайней мере, достаточно, чтобы не желать новых ощущений. Впрочем, добавляла сумасшедшая часть его, неожиданно пробуждаясь, сейчас он давал ему как раз те самые «новые ощущения», так что Байльшмидт, должно быть, доволен.

Иван потянулся, разминая затекшую от бездействия спину. Ну, началось, проснулась, тварь. Значит, оставалось только скорее решить, чем он будет заниматься сегодня с ребятами на уроках, чтобы не сорваться на ни в чем не повинных детях. В понедельник первый урок был в его собственном первом «А» классе, им предстояло продолжить изучать достаточно легкую для восприятия тему «Бесполое и половое размножение». На сегодняшнем уроке Ваня планировал поведать детям о мейозе и, если времени хватит, об образовании в организме половых клеток. Ему нужно было поскорее объяснить им оставшийся материал, чтобы выкроить урок на повторение перед итоговой контрольной работой, но с таким объемом материала на всего два урока в неделю это было практически невозможно. Вторым и последним на сегодня уроком было занятие в третьем «А», где ребятам предлагалось углубить свои знания по ботанике, тщательно изучая систематику растений. Хорошо, что в этом семестре они ограничились изучением классов, контрольная была им не страшна, но вот как его дети будут дальше классифицировать растения, ведь в скором времени им предстояли лишь практические в лаборатории, Ваня представить не мог.

Брагинский нехотя поднялся с кровати, ощущая, как при взгляде на спящего Гилберта внутренний туман начинает клубиться сильнее, стараясь за как можно меньший срок добраться до головы, чтобы захватить разум. Заваривая себе чай, он вспоминал, что еще предстоит делать сегодня. Ване не приходилось работать так много, как, например, Гилу или Бервальду, у которых в день бывало по шесть уроков, плюс дополнительные. За домашними работами ребят он тоже не сидел подолгу, лишь иногда был завал с лабораторными. Тот же Байльшмидт, возвращаясь вечером в их комнату, часто вместо ужина садился за проверку домашних работ, которая могла продолжаться до полуночи и даже дальше. Хотя в прошлом году учителей английского было трое, что существенно облегчало Гилберту жизнь.

Умывшись, Ваня отправился в комнату, чтобы одеться, и попутно заметил, что Гил уже успел куда-то испариться. Только перед дверью он, наконец, вспомнил, что еще ему предстояло сделать сегодня, в понедельник.

Классный час.

Поэтому будильник прозвенел так рано. В школу к половине девятого. Нужно прочитать родному классу наставление на день грядущий и обсудить текущие проблемы, которые дети будут решать сами, оставаясь после уроков в другие дни по мере необходимости. Ваня ругнулся, в спешке натягивая костюм. Еще был шанс успеть хотя бы на десять минут, но надежды таяли с каждой неудачной попыткой попасть ногой в штанину.

И все-таки он не успел. Когда Иван, распахнув двери, ворвался в класс, директор уже начал свое короткое еженедельное обращение к ребятам по радио: он просил всех заниматься усерднее, чтобы не завалить скорые экзамены по профильным предметам и контрольные, которые хоть и были легче, но все равно наводили такой же ужас. Первый «А» с удивленными взглядами, а кое-кто и с язвительными смешками обратили внимание на учителя, который, стыдливо склонив голову, легко улыбнулся и прошел на свое место дожидаться начала урока.

— Здравствуйте, ребята, — поздоровался он, когда директор в последний раз пожелал им учиться усерднее. — Простите за сегодняшнее опоздание, заработался вчера ночью и пропустил будильник. Скоро прозвенит звонок, но у нас есть немного времени, чтобы обсудить текущие дела.

— Мы все обсудили, учитель, — кашлянув, подал голос Альфред, ослепительно улыбаясь.

— Правда? — Иван удивленно приподнял брови и строго глянул на Альфреда. — Рад, что вы у меня такие самостоятельные, но мне тоже не помешает быть в курсе.

— Оу, извините, — тот рассмеялся и поднялся со своего места, как при ответе на уроке. — Мы решили начать заниматься усерднее, чтобы улучшить результаты предыдущих экзаменов. Еще обсудили, что будем готовить на новогодний концерт: я, Йонг Су и Андресс участвуем в спектакле от драмкружка, а некоторые ребята готовят танец. Списки мы подадим немного позже, когда окончательно установится состав.

— Это все? — Иван раскладывал на столе необходимые для урока материалы во время доклада, и только сейчас снова посмотрел на Джонса.

— Ну, на самом деле, нет, — виновато улыбнулся тот.

— Альфред! Эй, ты совсем? Упал, что ли? Заткнись! — тут же раздалось изо всех уголков класса, и Иван вынужден был даже шикнуть на ребят.

— Что такое, Альфред? Что еще случилось? — с нажимом поинтересовался он.

— Не надо, Ал! Это неважно. Зачем? — снова послышалось отовсюду.

— Да ладно вам! — за друга вступился Йонг Су. — Мне кажется, учитель Брагинский должен знать наше мнение. Все-таки нехорошо обсуждать человека у него за спиной.

— Гомики! Конечно, вступайся за своего любовника. Педик! — заорали с задних парт.

— Замолчите все! — крикнул Иван, заставив ребят притихнуть, испуганно вжимаясь в стулья: иногда поразительная способность тумана наводить ужас на окружающих приходилась как нельзя кстати. — Меня не волнует, что у вас там случилось. Чтобы больше я подобного не слышал, — ледяным тоном продолжил он. — А теперь достали тетради, учебники, начинаем урок. На прошлом занятии я рассказывал о бесполом и половом размножении. Тут кто-то хотел поговорить, я слышал. Прошу к доске, молодой человек.