Он в последний раз переплел руки с Кику, а потом, медленно отступая, скрылся за кулисой. Хонда в это время уселся на спину Тони, и они помчались с одного края сцены на другой, а потом зачитали свои реплики и закончили действие.
Облегченно вздохнув, Ловино выбрался из своего временного убежища, обрадованный тем, что сегодня ему не придется больше напрягаться. Конечно, он знал, что рано или поздно Артуру надоест мучить ребят, и они приступят к репетициям последних действий, но все равно это оказалось неприятным сюрпризом для него и его страха сцены.
— Гораздо лучше, чем в прошлый раз, — удовлетворенно кивнул Артур. — Учите слова, читайте дома перед зеркалом или соседом, старайтесь вжиться в роль. Скоро Рождество, а у нас слова не все выучили, — он выразительно посмотрел на Антонио и Хенрика — те периодически путали свои реплики и тормозили репетиции.
— Три месяца — это, по-твоему, скоро? — беззаботно улыбнулся Тони, а Ловино раздраженно прикрыл лицо рукой.
— Конечно, скоро, придурок томатный! — зашипел он, отвешивая Тони подзатыльник. — Нам еще столько всего сделать нужно, что можем и не успеть.
— Именно так, — согласно кивнул Керкленд. — Так что учи, Антонио, — он вежливо улыбнулся и, повысив голос, обратился уже ко всем. — Спасибо за игру, все свободны. Ловино, сегодня ведь ваша очередь прибирать зал? — Артур вновь обратился к ним. — Ключи на столе, рядом с синей папкой, не забудьте вернуть на место. Ну, удачи. До завтра!
Распрощавшись с ребятами, крайне довольными своей сегодняшней игрой, Антонио и Ловино принялись за уборку. Все как обычно: Ловино подметал зал, расставлял стулья, выкидывал мусор, пока Тони, что-то напевая под нос, возил по полу мокрой шваброй, стирая грязь. Они молчали, да и говорить Ловино совсем не хотелось. Правда, если раньше это не напрягало Антонио, то сейчас почему-то действовало на нервы — как будто что-то изменилось с тех пор, как они в последний раз смеялись вместе. Покончив со своей частью работы, Тони вернул ведро и швабру в кладовку и выудил оттуда вместо них любимую гитару.
Присев на край сцены, он взял первый аккорд, вслушиваясь в медленно тающие звуки, и бросил пристальный взгляд на Ловино — тот так и замер со стопкой бумаг в руках. Музыка полилась невесомыми аккордами, переливаясь в пальцах Антонио и не сразу, но принимая узнаваемые очертания. Когда Тони начал петь, его низкий голос стал еще ниже, обратился бархатной пеленой, которая полностью перекрыла доступ кислорода к легким. Ловино никогда не слышал этой песни полностью или в оригинале, но Каррьедо частенько напевал ее себе под нос, улыбаясь своим мыслям. Ловино отложил бумаги и подошел ближе к Тони, остановившись в шаге от него, как раз когда тот начал петь припев.
— If I could, then I would
Iʼll go wherever you will go
Way up high or down low
Iʼll go wherever you will go¹.
Он прищурился и, кажется, полностью отдался во власть музыки. Антонио пел в полный голос — пел только для одного человека, своего единственного слушателя, для того, кому он готов был петь вечно.
В такие моменты пропадало раздражение, и Ловино хотелось вечно слушать Каррьедо — его прекрасный голос с едва заметной хрипотцой, чудесные слова незнакомой песни, плавные переливы музыки, срывающиеся из-под терзающих струны пальцев. Ловино хотелось раствориться в этом волшебном ощущении, забыть обо всем на свете.
— Iʼll go wherever you will go-o-o, — протянув последнее «о», Тони еще раз ударил по струнам и откинулся на пол, стараясь восстановить дыхание, сбившееся с непривычки.
Иллюзия рассеялась, и как бы Ловино ни хотел продлить мгновения своего счастья, это было не в его силах.
— Закончил голосить? — он попытался звучать так же раздраженно, как и обычно, но вышло не слишком убедительно. — Убирай гитару и пошли, я спешу.
— Что-то ты стал часто куда-то спешить, — приподнявшись на локтях, заметил Тони. — Неужели за братом следишь? — он рассмеялся и вернулся на пол.
— А ты больно неторопливый! — вспылил Ловино. — Может, тебе ничего и не надо, а мне еще уроки делать и ужин готовить.
— Странно, я думал, Феличиано тебе готовит, — протянул Антонио. — Но ничего страшного не случится, если мы посидим здесь полчасика вдвоем, верно? Не волнуйся.
— Я не волнуюсь! — зло прошипел Варгас — больше всего его раздражало, когда Тони обращался с ним, как с ребенком. — Оставайся сколько влезет, а я — домой! — он резко развернулся с твердым намерением покинуть зал, но Каррьедо ловко подскочил за ним следом, чудом не повредив гитару, и удержал за локоть.
— Что-то случилось? — Тони перехватил Ловино за плечи, чтобы тот не сбежал, и серьезно посмотрел на него. — Расскажи, я ведь тебе не чужой, — и сквозила в его словах какая-то детская обида на несправедливость, на злую судьбу — обида эта копилась уже очень давно, собиралась из мелочей по кусочкам.
Если кто-то и мог этого не заметить, то только Ловино. Грубо скинув со своих плеч теплые руки, он попытался отодвинуть Антонио — он перегородил ему путь, — но тот был элементарно сильнее.
— Тебя это не касается, — отрезал Варгас, не замечая, с какой обидой смотрел на него Тони. — Это мое личное дело, понятно? — нахмурившись, резко добавил он.
— Нет, — мотнул головой Антонио и слегка встряхнул Ловино. — Непонятно, почему ты не хочешь рассказать мне о своих проблемах. Я же беспокоюсь за тебя, как ты не понимаешь? — он едва сдержался, чтобы не закатить глаза от медленно, но верно усиливающегося раздражения.
— Мне не нужна твоя опека! — вспылил Ловино, попытавшись снова вырваться. — Мне не пять лет, сам могу со всем справиться! Пусти!
— Не пущу! Пока не скажешь, что случилось, я тебя никуда не отпущу, — Тони поджал губы — его терпение заканчивалось, а Варгас по-прежнему вел себя, как упертый баран.
В голосе Антонио заиграли редкие для него нотки угрозы и злости, а взгляд стал непривычно серьезным. Он давно смирился со ссорами с Ловино — это было неизбежно, — но в этот раз тот превосходил все его ожидания. Тони никак не мог понять, в чем дело: то ли проблема действительно серьезная, то ли Варгас снова нашел пустяковый повод для обид.
— Я не обязан перед тобой отчитываться. Ты мне не папочка, — резко выдохнул Ловино.
Теперь он говорил тише, но почти шипел от злости.
— А кто я тебе? — Тони стиснул плечи Ловино, и тот поморщился от боли.
Он зло исподлобья посмотрел на Каррьедо, но Тони только непонимающе приподнял брови. Он никак не мог осознать, почему Ловино — его Ловино, с которым его так много связывало, — сейчас молчал. Пауза затягивалась, но никто из них не пытался ничего предпринять. Судорожно соображая, Антонио наконец сформулировал ответ на свой вопрос, и это заставило его губы чуть дрогнуть в какой-то неуверенной, недоверчивой улыбке. От обиды, которую он так долго копил и сдерживал, его глаза потемнели. Антонио покачал головой, но уверенность в своей правоте крепла с каждой секундой — особенно когда Ловино, заметив перемены в лице Тони, резко отвел взгляд в пол и, думая, что делает это незаметно, крепче сжал руки в кулаки.
Антонио разжал руки, как-то обреченно опустил плечи и растерянно посмотрел на Ловино. Тот не спешил пользоваться моментом и не уходил, он тоже понимал, что сейчас происходит нечто, чего до сих пор не было. Варгас не испытывал боли или чувства вины, к горлу не подступал комок, а в глазах его не стояли слезы, и сердце никак не изменило свой обычный ритм, но что-то внутри кричало, что это неправильно, что так не должно быть, что нужно скорее извиниться, сказать что-то успокаивающее, разрушить подозрения Тони… Ловино не был бы самим собой, если бы прислушался. Злость мешала ему мыслить разумно, шептала в самое ухо, что он должен сделать Каррьедо как можно больнее — только тогда он поймет, что Ловино уже давно не ребенок и его не нужно опекать, что не стоило приставать со своими расспросами.
— Кто? — тихо повторил Антонио в последней отчаянной попытке развеять свои сомнения. — Кто я для тебя, Ловино?
