Они гуляли по парку, Родерих рассказывал о своей насыщенной школьной жизни, Элизабет делала вид, что внимательно его слушает, и они, в общем-то, прекрасно проводили время, наслаждаясь обществом друг друга. Прогулка по чудесному пышущему летней зеленью парку приносила обоим изысканное эстетическое удовольствие. Это было не самое красивое место в городе, но здесь можно было расслабиться, вдыхая аромат почти лесной и свежий, закрывая глаза от света солнца и мечтая о чем-то неземном и прекрасном. Как будто бы погружение на дно океана, когда снизу видны только блуждающие солнечные блики и бесконечная синь над головой. И дышать нечем — от счастья, конечно.

Разве могло что-то испортить этот прекрасный день? Ну конечно! Могло ли вообще быть иначе? Кто бы мог подумать, что не только Родерих выберется из тесных стен школы, чтобы расслабиться сегодня. У учителя английского, например, не было ни одной свободной минутки на этой неделе: подготовка, проверка, подготовка, сон, и — невероятно — снова подготовка. Гилберт так уставал, что у него едва хватало сил просто на нормальный сон. И вот — чудесный летний денек, солнышко светит, птички поют, ни облачка на горизонте, ни директора за поворотом. Так почему бы не прогуляться? Естественно, по ближайшему парку, чтобы быстро вернуться в случае чего. Классика жанра: они не могли не встретиться.

— Родерих! — окликнул того Гилберт, издалека заметив друга. — Ты ли это?

— Кого я слышу, — улыбнувшись, Эдельштайн обернулся на голос. — Гилберт, наконец сбежал от директора?

— Что это за принцесса рядом с тобой? — как будто не замечая его, поинтересовался Гил и галантно поцеловал Элизабет руку. — Я Гилберт Байльшмидт, друг Родериха, тоже преподаю в «Кагами». Позвольте поинтересоваться вашим прекрасным именем, миледи?

— Ее зовут Элизабет. Элизабет Эдельштайн, — сухо улыбнувшись, ответил за чуть смущенную Лиз Родерих. — Моя жена. Я рассказывал тебе о ней.

— Ох, поверить не могу! — Гилберт обаятельно улыбнулся. — Вы еще прекрасней, чем он описывал! Ты сильно кое-что преуменьшил, Роди, — выразительно глянув на бюст Элизабет, подмигнул Байльшмидт.

— Ну что вы, хватит меня смущать, — наконец подала голос Лиз. — Приятно познакомиться, Гилберт, не хотите прогуляться с нами?

— Думаю, у него другие дела, Элизабет, — с нажимом глядя на Гила поверх очков, встрял Родерих.

— Нет, совершенно никаких дел, — улыбаясь во все тридцать два, поспешил оборвать его тот. — С удовольствием к вам присоединюсь.

— О, это прекрасно, — радостно воскликнула Лиз, словно почувствовав, что ее наконец перестанут усыплять скучными монологами о тяжести учительского бремени.

— Да, прекрасно, — скривился Эдельштайн и неприятное предчувствие отозвалось болью в животе.

— Я знаю поблизости замечательный… — Гил на секунду прикусил язык: он знал неплохой паб совсем рядом, но выбирать приходилось из приличных мест. — Неплохой ресторанчик. Может, посидим? Что-то на улице становится слишком жарко.

Родерих закатил глаза, подавляя тяжкий вздох. Он-то понимал, что жарко стало вовсе не на улице, а у кое-кого в воображении и, скорее всего, в штанах. А Лиз — его Лиз! — словно какая-то девчонка-старшеклассница, повисла на этом деланном джентльмене и совершенно забыла, что он так и не рассказал до конца историю о том, как один нерадивый ученик писал сочинение по картине.

Уже сидя в ресторане, прохладном, кстати, и довольно приличном для Гилберта, он размышлял, какого дьявола тогда обернулся. Байльшмидт рассказывал что-то Элизабет, та заливисто хохотала, и им не было никакого дела до Родериха и его терзаний.

А после сытного обеда Гил и Лиз выразили коллективное желание отправиться в парк аттракционов. Двое, как известно, больше одного, и Эдельштайну пришлось уступить, несмотря на то, что после еды полагался получасовой отдых. Добираться они решили пешком — ведь погода такая прекрасная, тем для разговоров столько, что хоть всю жизнь болтай, да и парк совсем недалеко. Родерих чувствовал себя одиноким, хотя общались они вроде бы втроем: смеялись над шуточками Гила, обсуждали тяжести холостяцкого быта и жизни с Иваном, которого Эдельштайн хоть и уважал, но недолюбливал. Отношения Гилберта с Иваном слабо утешали Родериха: судя по тому, как тот смотрел на Лиз, про своего «мужа» он благополучно забыл.

— Сначала пойдем на эту карусель, как тебе? — азартно поинтересовался Гилберт у Элизабет.

— Тогда потом сразу на башню, — кивнула та.

— Ммм… Как думаешь, сначала на гигантские качели, а потом на горки или наоборот? — задумался Гил.

— Я за качели, — Лиз подняла руку вверх, активно голосуя за предложенный вариант. — А потом картинг! И горки, конечно.

— А напоследок главный номер — колесо обозрения, — Гил дал Элизабет пять, и они вместе захохотали.

— Родерих, а ты что думаешь? — с очаровательной улыбкой обратилась к нему она.

— Мне все равно, — безразлично пожал плечами тот. — Я не очень люблю такие развлечения, просто посижу тут, подожду, пока вы наиграетесь.

— Дедушка, может, нам тебе бинокль купить, чтобы ты следил за нами? — детским голоском пропел Гил, вызвав у Лиз приступ хохота. — Не боишься, что мы с твоей благоверной наделаем милых глупостей?

— Я полностью ей доверяю, — нахмурился Эдельштайн. — Она умеет постоять за себя. Не думай, что раз Лиз дурачится, как ребенок, то она так же беззащитна.

— К несчастью, свою любимую сковородку я оставила дома, — примиряющее улыбнулась Элизабет. — Так что твоей жизни ничего не угрожает.

— Вот уж точно, к несчастью, — кивнул Родерих.

***

— Ух! — Лиз плюхнулась рядом с Родерихом на скамейку, отнимая у Гилберта бутылочку с газировкой. — Это просто восхитительно! Если бы у нас в Венгрии такие были в мои годы…

— Венгрии? — Гил неуверенно посмотрел на Эдельштайна, ожидая объяснений.

— Элизабет родилась там, — незамедлительно пояснил тот.

— Ага. И, если бы у меня в городе были все эти штуки, точно не уехала с отцом в Германию, — рассмеялась Элизабет, поправляя густую русую шевелюру.

— Отдохнула? — Байльшмидт протянул ей руку, вытаскивая на свет заходящего солнца — оно окрасило ее волосы в рыжие и золотые цвета. — Нас ждет картинг.

— Ой, подожди, Гил, — она обернулась к Родериху, улыбаясь своей очаровательной улыбкой. — Купи нам мороженого, окей?

— Конечно. Развлекайся, милая, — он потянулся к ее губам, но Лиз, развернувшись, уже догоняла Гилберта.

Эдельштайн со смиренной печалью посмотрел ей вслед, выдавливая из себя слабую улыбку. Она хотя бы не скучает и проводит с ним некоторую часть своего времени. Хорошо, что Лиз так быстро нашла себе друга, ведь он очень беспокоился, как она будет уживаться с соседями — слишком своенравная и боевая. Все ведь замечательно — так почему же ему живот скрутило от волнения? Ведь и Гилберт в отношениях, и она замужем — все же хорошо.

Родерих сходил к ближайшему лотку за мороженым для себя и друзей, а они тем временем уже закончили очередное маленькое приключение и были готовы пуститься на поиски новых. Им предстояли американские горки, от одного вида которых у впечатлительного Родериха захватывало дух.

— Ну, идем? — горящими глазами просверлив Гилберта, взволнованно и нетерпеливо спросила Элизабет.

— Это будет что-то, — отвечая ей таким же взглядом, пообещал тот, и они снова скрылись в постепенно редеющей толпе, оставляя Родериха в одиночестве.

Он внимательно следил, как люди рассаживаются в змееподобный вагон, и пытался отыскать знакомые родные черты и белую макушку более высокого, а стало быть, и более заметного Гилберта. Родериху показалось, что они сели на передние сиденья, а ведь это были самые страшные места. И вот наконец поезд тронулся. Медленно подъезжая к первому крутому спуску, он заставлял сердца пассажиров замирать от ужаса и восторга. На секунду змей остановился, и головной вагончик угрожающе накренился вниз. Эдельштайн мог поклясться, что видел, как Гилберт открыл рот, готовый закричать, и сильнее вцепился в поручень. Еще секунда — и поезд уже мчится на полной скорости, срывая вопли, утопая в улюлюканье и адреналине.