Что он сказал такого? Всегда спокойный и хладнокровный — с чего вдруг Халлдор выбежал в слезах? Что его так задело?

Это… это ведь не могло быть оно, верно? «Халле». Тот рычаг, болезненная точка, незаживающая рана, которой он вдруг, сам того не желая, коснулся. Это ведь детское прозвище Халлдора, да? У Андресса даже не было сомнений в том, кто называл Халлдора так. Простая логическая цепочка из двух звеньев: слышишь дурацкое прозвище — вспоминаешь Хенрика Хансена, слышишь Хенрика Хансена — вспоминаешь дурацкое прозвище. И нет на свете более простой логики, чем эта.

Халлдор оставил открытым ноутбук, и Андресс, проклиная себя и свое любопытство, кликнул по закладке социальной сети. Это было дурное влияние Хенрика — совать нос в чужую жизнь, пока другой не видит, — но Андресс не мог иначе. Диалог с Хенриком висел у Халлдора чуть ли не первым в списке. Йенсенн, сжав зубы, кликнул по нему и взглядом пробежался по датам последних сообщений — пусть мало и редко, но они переписывались и после того, как Андресс попросил Хенрика прекратить.

«Я скучаю».

«Хочу снова смотреть с тобой на звезды».

«Прости, что не могу быть рядом».

«Халле…»

Андресс чувствовал, как его медленно начинает трясти. Он был таким эгоистом. Он повел себя настолько гадко и отвратительно по отношению к своему единственному любимому человеку, что самому от себя было тошно. Как Халлдор вообще выносил его все это время? Андресс хотел сделать брата счастливым, но причинил ему столько страданий, хотел защитить его от всех бед, а в действительности только стал их причиной. Любовь, которую он так долго скрывал, уничтожал в себе и трепетно хранил — ненормальная, извращенная, болезненная любовь — принесла уже слишком много мучений им обоим. Как же давно ему следовало честно и прямо обсудить все — хотя бы самим с собой!

Он же ревновал! Ревновал так безумно и отчаянно, ревновал их обоих, своих самых любимых, самых ненавистных, самых родных, близких, настоящих, своих самых-самых! Закрывал глаза на все, прятал истину в глубине отчаяния и пытался казаться сильным, но на деле лишь только портил все и бежал от честных ответов. Халлдор ведь всегда пытался добиться от него этих слов, этих чувств — братец давным-давно все понял и пытался помочь Андрессу самому понять тоже. Но только как тут признаешь, если от одних только мыслей столько боли?

Почему несмотря ни на что он не мог ненавидеть их? Почему так отчаянно любил и желал счастья любой ценой — даже ценой самого счастья? Почему, чтобы все это осознать, понадобилось ранить самое дорогое, что у него было?..

Андресс набрал знакомый номер и вслушался в хриплые гудки. Его не беспокоило, сколько сейчас времени, спит ли Хенрик или работает, или, может, трахает очередную случайную подружку на ночь. Он знал, что на его звонок Хансен ответит — всегда, в любое время дня и ночи, в любом состоянии.

— Помнишь, ты просил дать тебе шанс? — резко спросил он, едва вместо гудков послышался какой-то далекий шум. — Это он. И если ты снова все испортишь, клянусь, я убью тебя.

Он сбросил вызов быстрее, чем Хенрик успел ответить.

Доверять Хансену после всего, что между ними случилось? Андресс вздохнул и вышел из блока, чтобы вернуть Халлдора домой. Он не думал, что когда-нибудь снова сможет смотреть на Хенрика без ненависти, черными когтями терзавшей сердце. Но ненависть прошла, как прошла и любовь. Он также не думал, что когда-нибудь сможет не любить Халлдора всем сердцем, так отчаянно, что грудь разрывалась от сдавивших ее эмоций. Теперь его любовь была другого сорта. Вместе они сломали его тело и искалечили душу — так почему он все еще хотел видеть их рядом с собой счастливыми?

Андресс знал ответ.

========== Действие тринадцатое. Явление VI. Разговоры под луной ==========

Явление VI

Разговоры под луной

У Артура было много поводов для беспокойства. Экзамены, выступление драмкружка, доработка их пьесы, проблемы семьи Альфреда, проблемы его собственной семьи, подготовка необходимых документов — слишком много проблем, чтобы добавлять туда еще одну.

Отношения никогда не были сильной стороной Артура. Хоть он и считал, что неплохо разбирается в людях и чувствах, собственный опыт говорил об обратном, и Артур прекрасно это понимал. Его отношения с Франциском вообще можно было поместить в учебники под заголовком «Почему нужно сказать нет коллекционеру-сексоголику до того, как вы потратите на него пять лет своей жизни», с Альфредом история вышла и того хуже — и в обоих случаях он не смог предпринять ничего, чтобы как-то помочь ситуации. Будь на его месте кто-то другой, Артур мог бы посмотреть на ситуацию иначе, дать совет, поддержать, но на его месте был он сам. И ничего не вышло. В теории все всегда казалось проще, а на практике… на практике Артур предпочел бы больше в это не лезть.

Он не хотел больше отношений, Альфред все еще был ему дорог, все еще был близок, но обстоятельства складывались против них. У них не было будущего — даже если бы у Альфреда не было невесты, если бы его отец по-прежнему был жив, им все равно предстояло пойти разными дорогами после «Кагами». Альфред все равно должен был взять управление фирмой отца и заботу о семье на себя, Артуру предстояло продолжать семейный бизнес на другом краю земного шара, и быть вместе они бы никак не смогли. Он повторял себе эти слова, внушал себе эти мысли, как будто чем чаще он будет их произносить, тем меньше они будут ранить, он был рад, что им с Альфредом удалось поговорить и снова стать друзьями, и он не хотел ничего кроме.

Артур думал об этом так, словно у него действительно был выбор.

Альфред ведь смотрел на него такими глазами — словно потерянный щенок на хозяина, — как Артур мог ему отказать? Сжимая Альфреда в объятиях, он не думал о том, какие проблемы и волнения последуют за этим, не думал, как будет бессильно кусать губы бессонными ночами, не думал, как пара месяцев превратит его жизнь в кошмар. Он думал о том, что Альфред горячий, и что его слезы намочили Артуру рубашку, и что он очень хочет поцеловать его, но не может, потому что момент не подходящий, — но точно не о том, как в марте после первой недели экзаменов поедет домой, и какие слова скажет ему Скотт.

Они встретились вечером, когда Скотт освободился от работы. Весь день Артур провел с мамой, рассказал ей о последних событиях в своей жизни, о пьесе драмкружка по его сценарию, о том, что, может быть, он не так уж бездарен, как думал раньше. Писать для Артура всегда было недостижимой мечтой. Типографский бизнес отца, огромное количество книг на любой вкус в доме, собственная любовь к выдуманным мирам и историям, в которых он мог быть кем угодно, — все располагало к этому. Но отец стоял на своем — типография была в первую очередь бизнесом и только краем задевала литературу. Артур не мог писать и вести дела такой крупной компании одновременно, так что просто в какой-то момент перестал это делать. Узнав, что он снова взялся за перо, мама, конечно, поддержала его, но и она, и Артур понимали, что будущего у его мечты нет, а пустые надежды рухнут, как только он выпустится из «Кагами». Наследником компании был Артур, а не Скотт — тот получил небольшой филиал, чтобы хватало на жизнь, но доверить ему дело всей своей жизни отец не мог.

В баре, где Артур и Скотт договорились встретиться, было многолюдно и довольно шумно. Скотт устало плюхнулся напротив, заказал пиво и только после этого обратил на Артура хоть какое-то внимание.

— Чего хотел? — небрежно бросил он.

— Стыдно это признавать, но мне нужна твоя помощь, — отодвинув свой бокал, начал Артур.

— Какая прелесть, — перебив, хмыкнул Скотт. — После стольких лет ты все такой же слабак.

Артур закусил губу и стиснул кулаки — нужно было держать себя в руках, тем более что Скотт язвил, скорее, по привычке, чем из желания действительно его обидеть. Они уже давно помирились и прошли ту стадию, когда разговаривать друг с другом было слишком неловко, и теперь вернулись к тому, как им обоим было привычнее всего.