— Ты теперь ненавидишь меня? Презираешь? — Людвиг покачал головой. — Я тебе отвратителен? — снова. — Да скажи ты хоть что-нибудь! — всхлипнув, воскликнул Варгас.

— Возвращайся домой, Феличиано, — отозвался Мюллер.

Домой… Глаза Феличиано снова наполнились слезами.

Он не знал, где был его дом. Может, Флоренция? Там он родился и вырос, там жили его родители, а до брата не нужно было лететь на самолете добрую половину суток. Но он уехал оттуда так давно, что уже плохо помнил родные улочки, лица друзей и знакомых. Или Венеция? Место, где он мог рисовать сутками напролет, где не нужно было беспокоиться ни о чем, где вдохновение поджидало за каждым углом, и где Варгасу хотелось когда-нибудь умереть. Место, из-за которого он навсегда отказался от своей любви. Можно ли это назвать домом? А что, если он еще никогда не был или уже не будет дома? Куда ему возвращаться в таком случае?

— Куда? — Феличиано смог выдавить из себя лишь одно это слово, но за ним прятались миллионы вопросов, которые он бы хотел задать Людвигу, прежде чем они расстанутся навсегда.

Людвиг улыбнулся — болезненной, горькой улыбкой, как будто понимал намного больше, чем говорил, — и похлопал его по плечу. А Феличиано впервые в жизни почувствовал себя младше его.

***

Когда Андресс писал Хенрику, чтобы тот прекратил общаться с Халлдором, он действительно верил, что так будет лучше. Да, его терзали сомнения, да, ему было больно смотреть на брата, и, наверное, он самую малость ненавидел себя за то, что поступил так. Но это было правильным решением. Он знал это, он верил в это, и ничто, даже состояние Халлдора, не могли убедить Андресса в обратном. Хенрик причинил ему слишком много боли. Йенсенн давно отпустил то, что произошло между ними, отпустил свои чувства, отпустил боль и ненависть — он просто не хотел, чтобы Халлдор когда-нибудь почувствовал то же самое. Он боялся за младшего брата. Это вовсе не была ревность. Ведь не была же?

Кого ревновать? К кому? Когда один из них сломал тебе жизнь, а другой разбил сердце.

Халлдор сразу все понял правильно. Младший всегда отличался проницательностью, он умел читать Андресса как никто другой, и это было одной из многих причин, почему Йенсенн так сильно его любил. Поэтому, едва выйдя в тот день из душа, он сел на кровать — туда, где лежала до этого куртка Хенрика, — и посмотрел на Андресса тоскливым долгим взглядом. Он не стал задавать вопросов, а Андресс не стал ничего ему объяснять. Они знали друг друга слишком хорошо, чтобы нуждаться в словах.

Так, по крайней мере, думал Андресс — до тех пор, пока Халлдор не закрылся от него непроницаемой стеной. Вместе с равнодушием и отрешенностью к Халлдору пришла холодность — та, которой он всегда лишь подражал, глядя на Йенсенна. Он перестал разговаривать с Андрессом, перестал рассказывать о своих делах, мыслях и приключениях, перестал ждать, пока старший ляжет спать, прежде чем выключить ночник, перестал спрашивать совета в выборе книг и фильмов. Андрессу это не нравилось. Андрессу было больно и одиноко. Но он и так позволил себе быть слабым при Халлдоре слишком долго. Больше он не мог так его подводить. Если Халлдор решил, что ему будет лучше так — на расстоянии, закрывшись ото всех, — то Андресс не мог не принять его выбор. Они ведь братья, они будут вместе всю жизнь — еще успеют помириться. А пока он давал Халлдору время перерасти свои только-только начавшие зарождаться чувства к Хенрику и готов был ждать, сколько потребуется.

Андресс не ожидал, что его любимый младший братец окажется, в глубине души, таким вредным. Он делал назло Андрессу все — абсолютно все, что можно было сделать назло, он делал. Халлдор затаил на Андресса обиду, и Йенсенн оказался к этому не готов. Он пытался огрызаться на брата в его же тоне, пытался говорить, как строгий старший, пытался игнорировать его поведение и даже один раз решился на откровенный разговор, чего с ними не случалось с давнего детства. Все было тщетно.

Время шло, и постепенно, как Андресс и рассчитывал, Халлдор забывал о своих обидах. Они снова начали болтать — прохладно и язвительно, но, бывало, по несколько часов, — съездили домой на зимние каникулы и хорошо отдохнули в горах. На лыжах Андресс чувствовал себя свободным от любых тревог и проблем, а заново учить Халлдора кататься было еще и до боли прекрасно. Они даже держались за руки какое-то время! Андресс словно на неделю забыл, какая дыра осталась в его груди, когда Халлдор отверг его чувства, и потому возвращение в «Кагами» нагнало на него тяжелую тоску. Внутри было пусто и горько, а Халлдор частенько залипал в экран смартфона, хотя Йенсенн точно знал, что с Хенриком он больше не переписывался.

Они тосковали — по разным причинам, но вместе, и общее чувство как будто объединяло их.

В марте Андресс понял, что Халлдор переживал гораздо сильнее, чем пытался показать. Любая его попытка подготовиться к экзаменам оканчивалась полным провалом: он смотрел в экран или на исписанные страницы равнодушным пустым взглядом и пропадал где-то в своих мыслях. Андресс не знал, как помочь ему. Разговоры никогда не были их сильной стороной, разговоры никогда не были его сильной стороной, но сейчас Халлдору требовалось именно это — человек, с которым можно просто поговорить по душам. Он попытался попросить об этом Виктора — они с Халлдором до сих пор иногда играли вместе, но тот грубо послал его к черту и припечатал ворохом нецензурной брани сверху. В отличие от Халлдора Виктор не привык прятать свои эмоции, и он был действительно зол на Андресса. Был ли Халлдор зол на него так же?

— Тебе нужно заниматься более усердно, — сказал ему Андресс после результатов по естествознанию.

— Знаю, — кивнул Халлдор. — Прости, что подвожу тебя.

Он не смотрел Андрессу в глаза, и Йенсенн понимал, что брату стыдно не за то, что он его подвел, а за то, по какой причине это случилось. Ему и самому было стыдно за это.

— Я могу помочь тебе с подготовкой в следующий раз, братик, — предложил он.

— Не стоит, — махнул рукой Эрлендсон. — Тебе нужно хорошо отдохнуть перед своими тестами. Я справлюсь.

Его результаты по истории тоже были намного ниже ожидаемых. И по обществоведению, и по физике, и по японскому — по всем предметам, кроме, разве что, английского. От этого Андрессу становилось с каждым разом все хуже. В проблемах Халлдора он винил себя и только себя — только он был виноват в его расставании с Хенриком, именно он обрубил их связь, не дав ей перерасти во что-то более серьезное. Почему он вообще решил, что может распоряжаться судьбой Халлдора так, будто тот принадлежит ему? Возможно, ему стоило позволить брату совершить все те ужасные ошибки, которые совершил он сам? Возможно, Халлдор вообще не совершил бы их?

— Завтра математика, — застав Халлдора за бессмысленным разглядыванием пейзажа вместо подготовки, сказал Андресс, стараясь звучать строго.

— Угу, — отозвался Эрлендсон.

— Постарайся не завалить хотя бы ее, — Андресс не хотел говорить это таким тоном — просто сорвалось с языка, но Халлдор тут же вскинулся.

— Не завалю.

— Я не хотел тебя задеть, — осторожно прикоснулся к его плечу Андресс. — Прости.

— Все в порядке, — Халлдор поджал губы и снова отвернулся к окну. — Я справлюсь с этим.

Андресс понятия не имел, сколько раз Халлдор повторял себе эти слова. «Я с этим справлюсь», «я смогу это пережить», «переболею». Но он не справлялся. Это было очевидно, лежало на поверхности, и как бы Эрлендсон ни отрицал, факт оставался фактом.

— Получить высокие баллы очень важно для нашего будущего, — Андресс поднял руку выше и вплел пальцы в волосы брата. — Я не хочу, чтобы ты потом винил себя. Если тебе нужна моя помощь — только скажи. Я всегда буду на твоей стороне, братик. Я всегда буду рядом, — голос дрогнул — он так давно не произносил это имя, что забыл, как сладко оно тает на губах, — Халле.

Халлдор замер под его рукой. Андресс ощутил, как тот вздрогнул, напрягся, как будто своими словами он задел что-то важное, болезненное. Вскочив, Халлдор сверкнул на него глазами — блестящими, злыми, красными глазами — и выбежал прочь. Только через несколько непозволительно долгих мгновений Андресс понял, что произошло, но за братом уже хлопнула дверь.