Ваня развел руками.

— Почему нет? Она славная и очень милая девушка. Все это делала ее болезнь, не Наташа. А болезнь мы смогли победить.

Хоть он и говорил про Наташу, все слова относились и к Ване тоже. Гилберт не мог перестать думать об этом: если бы он помог ему, если бы заставил пройти лечение — может, сейчас они бы не прощались навсегда?

— Черт, виски кончился, — он досадливо толкнул пальцами пустой стакан. — Сходим?

— Нет, постой, — Ваня, пошатнувшись, встал на ноги.

Он неровной походкой добрался до коридора, и через какое-то время оттуда раздался грохот. Гил тут же подскочил к нему, морщась от поплывшей картинки перед глазами. Пока он сидел, опьянение не чувствовалось так сильно, но сейчас ему хотелось только одного — склониться над белым другом и поделиться с ним сегодняшним ужином.

Брагинский сидел на полу, рядом с ним валялась его распотрошенная сумка, а в руках у него торжествующе поблескивала бутылка с прозрачной жидкостью. Гил, не удержавшись, сел рядом.

— Ты такой придурок, — он ударил Ваню кулаком в плечо. — Я думал, ты тут сдох.

— Я не настолько пьян, — рассмеялся тот. — Зато смотри, что у меня есть. Привез тебе настоящую выпивку, а не эти помои, которые ты называешь виски.

— Сделаешь из меня алкаша, как ты сам, — отозвался Гил.

— Тебе стоит попробовать, — Брагинский открутил крышку, но на горлышке стоял дозатор. — Вот черт. Пошли.

Он, опершись на плечо Гилберта, с трудом встал и протянул тому руку. Гил, конечно, не брал в расчет, что Ваня чертовски пьян, и поддался на эту провокацию — Иван, дернув его вверх, не удержался на ногах и прислонился к стене. Гилберт по инерции навалился на него.

Ванины голубые глаза блестели, совсем шальные. Он облизнул губы — рефлекторно, неосознанно, и Гил, так же не отдавая себе отчета, потянулся к ним.

Он так скучал.

Ваня отвечал — горячо, жарко, жадно, страстно. Он кусал Гилберту губы, прижимал к себе за бедра и, не стесняясь, трогал, гладил — везде, куда мог дотянуться. Гил пытался отстраниться, чтобы вдохнуть — воздуха катастрофически не хватало, он словно потерялся в собственных ощущениях и не мог понять, как вообще дышать, если тебя целуют так, — но Ваня цеплялся за него, стонал в губы и не давал от себя оторваться. Но Гилберта это почти не волновало — он был согласен и умереть вот так. Потому что рядом с ним был Брагинский, чертов русский, проклятый идиот, который свел его с ума, заставил пройти через самое пекло, а потом, когда пришла пора сказать друг другу «прощай» — трусливо сбежал.

Правильно сделал. Как же он, черт побери, был прав, когда отпустил Гилберта, когда дал ему время прийти в себя и позволил им обоим зализать раны. Как же он был прав!

Гил чувствовал, как ему в бедро выразительно упирается Ванин член, собственное возбуждение тоже давно просилось на свободу, и он потянул Брагинского за собой в комнату, где было бы намного удобнее, где была мягкая кровать и никто не мог их случайно увидеть.

Они рухнули на постель прямо в одежде, не отрываясь друг от друга. Ваня потянулся, чтобы поставить водку на стол, и оказался сверху. Зрачок почти скрыл за собой радужку, и на секунду Гилберту снова почудился аметистовый блеск на дне его глаз, но потом Ваня поцеловал его — как всегда целовал, — и все ненужные мысли отошли на второй план. Сейчас рядом с ним был Ваня — единственный и неповторимый, а Ивана с его грубым животным желанием обладать давно пора было забыть. Это просто имя — за ним давно нет ничего, что стоило бы всех страхов.

Нецензурно выругавшись сквозь зубы, когда Ваня прикоснулся к его члену, Гил потянулся к его ширинке. С трудом справившись с пуговицей — руки тряслись и не слушались, — он погладил Ваню в ответ. Тот застонал, навалился сверху, и его тяжелое дыхание опалило Гилберту шею.

— Черт, — прошипел Гил. — Стой, Брагинский, — Ваня промычал что-то. — Да стой же ты.

Он спихнул Ивана с себя и тут же столкнулся с его затуманенным, отчаянным взглядом. Гилберт и сам не хотел останавливаться — это было неправильно, нелогично и глупо. Отказывать, когда тот, о ком ты уже и мечтать не смел, сам лезет тебе в трусы, целует, стонет твое имя и, кажется, готов на все. Но он должен был остановиться — если бы он не сделал этого сейчас, потом бы точно не смог.

— Хочу тебя, — прошептал Ваня.

Гил застонал.

— Ты же понимаешь, что лучше этого не делать, верно? Сам упрекал меня, что думаю только членом, а теперь что?

— А теперь моя очередь, — заявил Иван и погладил член Гилберта — тот предательски дернулся от его прикосновения. — Я и так ждал слишком долго.

Он накрыл губы Гилберта поцелуем, и тот, плюнув на все, влажно ответил. Ему, в конце концов, не пятнадцать лет, чтобы трястись над каждым случайным сексом. Какая вообще разница, если наутро напоминать обо всем будет только саднящая задница?

Ваня двигался резко и нетерпеливо, и, черт, это было слишком больно с непривычки, но Гил стонал, как последняя шлюха, потому что это было именно то, что ему нужно. Он двигался навстречу толчкам, отзывался на каждое прикосновение, кричал в голос, ничуть не стесняясь спящего за стенкой Куро — о нем Гил даже не вспоминал. Ваня не сводил с него глаз, пьяных от удовольствия и алкоголя. Даже когда кончал, он не разрывал зрительного контакта, и только этого, да еще пары движений ладонью, хватило Гилберту, чтобы последовать за ним.

Перед тем как провалиться в забытье, уткнувшись носом Ване в плечо, Гил подумал, что не простит Брагинского, если тот снова уйдет, не сказав ему ни слова.

***

— Гил!

Феликс, пользуясь тем, что на улице в эти дни почти никого не было, замахал Гилберту со стороны парка. Он как раз возвращался из магазина, у него в руках был небольшой пакет, а Байльшмидт собирался в город — там у него были кое-какие дела. Лукашевич повис у него на шее и даже чмокнул в щеку, но Гил знал, что за этим больше ничего не стоит — счастливые искры в глазах Феликса яснее всяких слов говорили, что у них с Торисом все наладилось.

— Привет, мелкий, — Гил обнял Феликса в ответ — это уже вошло в привычку и тоже теперь ничего не значило. — Ты, как всегда, вовремя. Разговор есть.

— Круто, — тот показал ему большой палец. — Та же фигня.

Они дошли до ближайшей скамейки в парке и сели, не глядя друг на друга.

— Я слышал, учитель Брагинский приезжал, — начал Феликс, черт бы побрал его проницательность. — Ты теперь тоже свалишь из «Кагами»?

— И не подумаю, — фыркнул Гил. — У него работа с Куро намечается, так что это он, вроде как, собирается перебраться в Осаку.

Феликс болтал ногами в воздухе, разбрызгивая капли воды со своих сапог.

— Рад за вас, — кивнул он.

— У тебя тоже все в порядке? — Гил мог бы и не спрашивать — прогресс был на лицо.

— Ага, в полном, — подтвердил Феликс. — Значит… все, типа, кончено, да?

— Выходит, что так, — пожал плечами Гилберт. — У тебя есть Торис, а у меня… мне есть куда идти.

Феликс бросил на него быстрый взгляд из-под ресниц.

— Если бы все сложилось иначе, у нас могло бы что-нибудь получиться, — улыбнувшись, заметил он.

— Ага, не будь я старше тебя в два раза, — оскалился Гил.

— Не будь я умнее тебя в два раза, — парировал Феликс.

— Ох, заткнись! — Байльшмидт отвесил ему легкий подзатыльник.

Рассмеявшись, Лукашевич откинулся на спинку скамейки и глубоко, с наслаждением вдохнул, устремив взгляд в серое небо. Гил последовал его примеру. Свежий морозный воздух приятно охлаждал мысли, и повисшая между ними пауза не казалась неловкой. Они, кажется, оба собирались прощаться, но…

— Если тебе потребуется помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — сказал Гилберт, повернув голову, чтобы видеть лицо Феликса.

— Та же фигня, — тот повернулся к нему. — Позови, если снова надумаешь, типа, поплакать школьнику о своей нелегкой судьбе.

— Друзья? — Гил протянул ему оттопыренный мизинец.

Феликс повторил его жест и переплел их пальцы.