Неделю назад, как раз после рождественского концерта, Куро Карасуба поймал Гила, когда тот пытался незаметно пробраться в комнату после полуночи. Куро, конечно, тут же напустил на себя строгости и, встав в позу, начал отчитывать Гилберта за беспечность и растление малолетних, вот только в этот раз он промахнулся — с Феликсом Гилберт не виделся уже почти три недели.

— Не беспокойтесь, — отмахнулся Байльшмидт. — После вашей лабораторной у него нет времени на занятия со мной.

Куро улыбнулся — от этого в груди Гилберта проснулось предчувствие большой беды. Он нахмурился и вопросительно уставился на Карасубу.

— Славно, — сказал тот. — Значит, я могу попросить вас об ответном одолжении?

Гил хотел бы отказаться, но не мог — у Куро на руках были все карты. Мало того что он не стал рассказывать Гаю или того хуже — журналистам — об отношениях Гила и Феликса, так он еще и действительно неплохо помог Гилберту, и тот сам это признал только что.

— Конечно, — оскалился Гил.

Внутренний голос, забитый и слабый, в этот момент совершил самоубийство. Тогда Байльшмидт еще не знал, какие последствия за собой повлечет это «конечно» — ну что, в самом деле, мог попросить у него Куро? Приготовить обед или сводить в дорогой ресторан? Купить костюм? Прикрыть на работе, когда ему потребуется срочно отлучиться?

Не сходить же на свидание, ну!

— Насколько мне известно, до меня с вами жил предыдущий учитель естествознания, — осторожно начал Куро. — И вы с ним были довольно близки.

Гилберту показалось, что его сердце перестало биться. На лбу выступил холодный пот. Ведь не свидание же?..

— Думаю, я мог бы закрыть глаза на ваши прошлые ошибки, если бы вы, — Куро замялся, слегка покраснел и отвел взгляд, — познакомили меня с ним.

Что?

— Что? — только и смог выдохнуть Гилберт.

— Я долгое время искал встречи с мистером Брагинским, — пояснил Куро. — Он признанный специалист в области синтетической биологии, многие из его работ вызвали большой резонанс в научных кругах, и мне бы хотелось лично обсудить с ним некоторые вопросы. Это возможно, Гилберт?

Это не было возможным. Нет-нет, никак нет, просто невыполнимая задача. Нужно сказать Куро забыть об Иване, не искать с ним встречи и заняться чем-нибудь своим.

— Великий я может все, — подмигнул он вместо это.

И вот теперь — он оказался здесь. В паршивом баре рядом с «Кагами», пьет дешевое пиво и слушает, как Куро Карасуба — сосредоточенный строгий мужчина без тени улыбки — льнет к Ивану, словно влюбленная девица.

Встретить Брагинского почти через год оказалось не так тяжело, как Гилберт себе представлял. Страх перед ним отступил, беспокойство за Феликса и Лизхен тоже больше не тревожило душу, а обида — что сбежал, не сказав ни слова на прощание, и даже открытки затрепанной потом не прислал — уже прошла и отдавалась только сдавленной болью в груди.

Гил старался не думать о том, что вместе со всеми этими чувствами, спрятанное в глубине души и запертое на сто замков, теплится еще одно, забытое и отчаявшееся найти выход. Иван не выглядел тем же человеком, что был год назад. При первой встрече он смерил Гилберта беглым взглядом, равнодушным и пустым, и тут же обратил все свое внимание на Куро — они обсуждали последние публикации друг друга, спорили в терминах, которые Гил посчитал бы нецензурными, и, кажется, за пять минут общения успели стать лучшими друзьями.

А теперь, когда Куро предложил Ивану найти более уединенное местечко, Брагинский почему-то посмотрел не на Карасубу, а на Гилберта. В его глазах больше не было аметистового блеска болезни, он казался абсолютно нормальным, таким, каким Гил впервые встретил его, и — ох, господи, — он смотрел на него таким взглядом, что у Гилберта все туже сжимался узел внизу живота.

— Думаю, ваш блок прекрасно подойдет, мистер Карасуба, — мягко произнес Ваня, не сводя глаз с Гилберта.

— Пожалуй, вы правы, — отозвался Куро и тоже посмотрел на Гила. — Вы ведь не будете против?

Весь его вид говорил, что у Гилберта нет выбора.

— Развлекайтесь, — вяло махнул рукой Байльшмидт. — Я еще посижу.

Куро понимающе улыбнулся, мельком оглянувшись на девушек за соседним столиком, на которых весь вечер пялился Гил, и отошел за верхней одеждой — начало января совсем не располагало к прогулкам в одной только белоснежной рубашке. Ваня тоже посмотрел на девушек, хмыкнул и повернулся к Гилберту. Тот видел в его глазах желание сказать что-то — нестерпимое, жгучее, рвущееся на свободу, — но Брагинский молчал, а Гил не мог смотреть на него слишком долго. У них вообще было не так много времени — Куро уже возвращался с пальто в руках.

— Удачи, — одевшись, бросил Карасуба.

— И вам того же, — отсалютовал Гилберт, поджав губы.

Ваня молча кивнул ему. Гил проводил взглядами их спины, и только когда за ними закрылась дверь, позволил себе выругаться сквозь зубы. Облегчение обрушилось на него удушливой волной — он понял, насколько сильно беспокоился и нервничал, как переживал, боялся, сдерживался и волновался. Весь этот проклятый вечер он дышал через раз.

Гилберт поднялся из-за стола — больше его там ничего не держало и, что бы себе ни надумали Куро и Ваня, он не собирался провести ночь в компании одной из тех девчонок. Он просто прекрасно понимал намеки, и если кому-то нужно было провести пару часов наедине — что ж, он не против напиться до поросячьего визга за это время. А делать это лучше всего прямо за барной стойкой — там, по крайней мере, всегда есть тот, кто наполнит опустевший бокал.

— Рассчитайте столик, пожалуйста, — он тряхнул головой в приблизительном направлении. — И еще пиво для меня.

И как он все-таки докатился до такого?

Гилберт снова подумал о Феликсе — он перевернул его жизнь с ног на голову, разрушил идеальный мир, ворвался, как сметающий все на своем пути шторм. Почему Гил вообще поддался его очарованию? Что такого было в Феликсе, чего не было у Гилберта?

Тогда у них с Ваней как раз были трудности в отношениях — если, конечно, можно так выразиться. Ваня боролся со своим жутким альтер эго, а Гилберт в это время трахал все, что выглядело привлекательнее его покойной бабушки, вместо того, чтобы помогать Брагинскому. Звучит даже хуже, чем было на самом деле, но у Гилберта были причины так поступать — по крайней мере, он мог убедить в этом себя. Иван, в конце концов, тоже не был ангелочком, а под конец и вовсе с катушек съехал — один только случай с Яо чего стоил.

Гилберт не позволял себе думать, что бы изменилось, не будь он таким повернутым на себе кретином — может, он сумел бы помочь Ване преодолеть его болезнь и спас жизни десятку тощих кошек, обтянутых линялой шерстью; может, Ване не пришлось бы увольняться из «Кагами» и уезжать в Россию; может, они все еще были бы вместе. Но Гил никогда не клялся Брагинскому в вечной любви и верности — и не заставлял того клясться в ответ. Требовать от него невозможного было бы просто несправедливо.

А Феликс появился в его жизни как раз в тот момент, когда Гилу это было необходимо больше всего — тогда без видимых причин снова вернулся Иван, он бил и насиловал Гилберта, и тот думал, что Ваня больше никогда не вернется. Ему так хотелось, чтобы хоть кто-то снова смотрел на него влюбленными глазами, так хотелось обладать кем-то, быть кому-то нужным, что когда Лукашевич исполнил все его желания одним взглядом — он просто не смог устоять. Потом вернулся Ваня, в какой-то момент все стало хорошо — они пытались вместе победить его болезнь, Гил подбадривал Ваню, тот боролся с кошмарами и почти не спал… Байльшмидт забыл о Феликсе, но ровно до тех пор, пока снова не поссорился с Ваней — в этот раз по своей и только своей вине. Он тогда поссорился вообще со всеми своими друзьями, а Лукашевич как будто только этого и ждал — ворвался к нему с поцелуями, смотрел шальными глазами и подставлялся так страстно и охотно, что у Гила снесло крышу. Феликс помог ему помириться с Родерихом и вдруг оказался хорошим другом, на которого Гилберт всегда мог положиться. Другом, который нуждался в Гиле так же, как тот — в нем. В таком положении все оставалось до следующего появления Ивана — потом начались побои, снова насилие, снова боль, и Брагинский каким-то образом снова узнал об измене. Гил не мог подвергать Феликса такой опасности, не мог показать перед ним свою слабость. Они практически не встречались и, стоило только Ивану исчезнуть на пару дней, как Лукашевич снова пришел к Гилу — он всегда приходил к нему сам. Тогда они крупно поругались, и именно тогда Гилберт впервые задумался о том, что своими неосторожными словами и поступками сам подвел себя к этой черте. Он потерял Ваню, он потерял все, что было ему дорого, и он не хотел потерять и Феликса тоже.