Натюрморт выходил из рук вон плохо, куратор даже сделал Феличиано замечание и сказал сосредоточиться. Варгас и правда витал в облаках. Вот же перед ним бутылка из мутного зеленого стекла причудливой формы, дыня, ковбойская шляпа и сухие цветы на грязной драпировке. Почему на бумаге только мутные пятна, а перед глазами Людвиг? Тут он разминает волейболисту спину, после того как тот тренировал подачи в течение часа, здесь приобнимает за плечи легкоатлета, помогая принять правильную позицию для броска, а теперь ощупывает икры бегуна, который жаловался на боль в мышцах. Так нельзя! Это неправильно.

Это неправильно?

Людвиг был его учителем. Разве правильно испытывать по отношению к нему такие чувства? Феличиано всегда играл влюбленного для Ловино, но в какой-то момент маска настолько срослась с его настоящим лицом, что снять ее оказалось невозможно. Были ли его чувства искренними, или он просто заигрался до такой степени, что сам себе поверил? У него не было ответа на этот вопрос. У него не было ответов ни на один из вопросов, которые касались Людвига и его собственных чувств.

— Бра-а-атик, — Феличиано уткнулся лицом в клавиатуру, когда на экране появилось изображение Ловино. — Я так устал!

— Не ной, — хмуро отозвался тот. — Наслаждайся школьными годами и все такое.

— Что-то случилось? — Феличиано с трудом приподнял голову, чтобы взглянуть на брата — тот был растрепанный, с темными подглазинами и без майки.

— Ты разбудил меня в шесть утра, придурок! — вспылил Ловино. — Мы тут, чтобы ты знал, работаем, а не фигней страдаем целыми днями. Ты хоть представляешь, во сколько я лег?

— Ве-е-е, — виновато протянул младший. — Прости-прости, совсем забыл про разницу во времени. Тогда позвоню позже…

— Вот еще, — махнул рукой брат. — Рассказывай давай. Сейчас, только выйду.

Он зевнул и, судя по шуму и мелькающей нечеткой картинке, утащил ноутбук — или планшет — на кухню. Появился Ловино спустя пару минут с дымящейся кружкой в руках.

— Ну так что там? — снова зевнув, спросил он.

— Ундокай, — со стоном выдохнул Феличиано. — Все тренируются, готовятся, мы в клубе тоже рисовать нормально не можем — все им плакаты нужны, рисунки на костюмах, транспаранты всякие… — он замолчал, не решаясь продолжить.

— Если это все, то я спать, — заявил Ловино.

Феличиано сник. Почему бесчувственному старшему братцу вдруг понадобилось стать таким проницательным?

— Не все, — признался он. — Людвиг…

— Ох, так ты разбудил меня, чтобы пожаловаться на своего бойфренда?

— Мы не в таких отношениях, ты же знаешь, — вяло возмутился Феличиано.

— Я бы на твоем месте радовался, — хмыкнул Ловино.

— Не могу, — признался Феличиано. — Он все время занимается с другими учениками, готовит их к соревнованиям, помогает им, дает советы. И совсем забыл про меня. Я думал, мы друзья, а оказалось…

Ловино смотрел на него, как на полного кретина, и Феличиано чувствовал его скептицизм даже через монитор ноутбука и тысячи разделявших их километров. Потом брат тяжело вздохнул — так тяжело, словно имел дело с непроходимым идиотом, — и приложил ладонь к лицу в красноречивом жесте.

— Я даже не знаю, стоит ли мне это комментировать, — наконец выдал он.

У Феличиано задрожали губы. Ловино был прав — нечего тут даже обсуждать. Все на поверхности настолько, что даже слепой младенец — и тот бы разобрался. Но это ведь была лишь одна сторона, малая часть проблем и вопросов, на которые Феличиано хотел, но не мог получить ответы. Обсуждать остальные он бы не решился ни с кем — даже с Ловино.

— А чем ты занимаешься, братик? — через силу улыбнувшись, спросил он.

Тот неопределенно махнул рукой и зевнул.

— Кучей взрослых дел, — ответил он. — Кто бы мог подумать, что для открытия долбаной пиццерии нужно собрать столько бумаг!

— Ве-е, так ты все-таки…

— Спи, идиот, — прошипел Ловино, поднявшись из-за стола — теперь Феличиано мог видеть, что его брат в одном белье. — Да. Да, скоро. А теперь проваливай, — он снова рухнул на свое место. — Извини.

— Передавай ему привет, — несмотря на всю головную боль последних дней Феличиано не смог сдержать улыбку.

— Сам передавай, если так хочется, — покраснел Ловино. — Тоже мне, нашел посыльного.

— Так значит, все хорошо?

Он не мог не спросить — летом эти двое были в ссоре, и на каникулах Феличиано не то что не видел Тони, он даже спрашивать о нем у брата боялся. Причину он, однако, узнал. Из первых рук она звучала примерно так: «Этот придурок полнейший кретин, и я не собираюсь терпеть его идиотские капризы!» Путем долгих наблюдений и кропотливого сбора информации эти превратилось в: «Тони хочет уйти с работы, на которую его устроил отец, и переехать в Валенсию, чтобы там открыть свой ресторан».

— Как видишь, — Ловино снова посмотрел куда-то в сторону. — Может, вам без меня пообщаться? Так вали спать, придурок! — он вернулся к Феличиано. — Тебе привет. И наверное, я пойду. Этот идиот не может заснуть один.

— Конечно, — Феличиано кивнул. — Спасибо, братик!

Ловино закатил глаза, махнул рукой на прощание и отключился. Феличиано снова остался один в пустоте и темноте. Он сидел на кухне — там в такой поздний час уже никого не было, и он мог не бояться, что разбудит соседа. Единственным источником света была синеватая подсветка ноутбука, но после разговора с братом Феличиано закрыл его. Из окна на него смотрели звезды — их почти не было видно из-за стекла и освещения на улицах, но Феличиано знал, что они там, сверкают в черном небе — как россыпь жемчуга на бархате.

Нормально ли это — любить своего учителя? И настоящие ли это чувства или он просто вбил их себе в голову? А что сам Людвиг чувствует по отношению к нему? Что, если для него Феличиано — лишь один из множества подопечных, которым он дарит свое внимание? Должен ли он пытаться что-то изменить? Стоит ли признаться, чтобы больше не мучить себя и Людвига? Не сделает ли он все только хуже? А если даже Людвиг испытывает те же чувства — что им делать дальше? Если кто-то узнает — какими последствиями это грозит им обоим? Стоит ли оно того? Есть ли у них вообще какое-то будущее?

Столько вопросов — и ни одного ответа. Феличиано вытер слезы и, прихватив ноутбук, отправился к себе. Старший братец верно говорил: «Вали спать». Во сне мысли не преследуют нескончаемым потоком, и сомнения не обуревают душу. Во сне он может быть счастлив. Во сне они могут быть вместе.

***

Утром на тренировке все вышло из-под контроля. Людвиг оставил Феличиано тренироваться одного — тот пожал плечами и начал разминку, как делал это обычно. Мюллер в это время занимался с несколькими парнями из клуба легкой атлетики: засекал время, за которое те пробегали дистанцию, подбадривал и контролировал, чтобы неопытные школьники себя не покалечили. Феличиано закончил и присел на траву, наблюдая за занятием, — или, вернее сказать, за Людвигом. Он мог видеть только его спину: мышцы перекатывались под тонкой тканью футболки, и Феличиано хотелось потрогать — провести ладонью по лопаткам, сжать плечи, помассировать, чтобы Людвиг расслабился, прикоснуться губами… Нет, стоп. Это было совершенно лишним и неуместным.

Если что-то и имеет право называться неправильным — так это сексуальные фантазии с участием собственного учителя.

Феличиано сглотнул. Несмотря на всю неправильность, такие мысли ему нравились. В них не было сложных вопросов, философских размышлений на небольшой семинар и сомнений. Зато в них было удовольствие — и больше, пожалуй, ничего. Ничего лишнего.

Когда Людвиг подошел к нему, Феличиано думал, что было бы здорово однажды попробовать его кожу на вкус. Интересно, каково это? Поцеловать, укусить, лизнуть — позволить себе хоть что-то большее, чем просто смотреть. Людвиг протянул ему руку и что-то сказал — Феличиано не слышал за своими мыслями, и вместо того чтобы подняться, по-детски ткнулся носом в раскрытую ладонь. У Мюллера была сухая жесткая кожа с мозолями, его рука пахла песком и кофе, и его пальцы дрогнули, как будто он чесал собаку за ухом, когда Феличиано щекой прижался к ним.