— Кто там? — испуганно оглядевшись по сторонам, спросил Артур в зал.

— Это просто ветер, — пропел ему на ухо Феликс, и Артур эхом повторил его слова.

Альфред на секунду отвлекся, чтобы привести в порядок свой костюм — приближался момент его выхода, и ему меньше всего хотелось испортить Артуру удовлетворение от постановки своим неопрятным видом.

— Энн, Энн, — увиваясь вокруг Артура нараспев произнес Феликс. – Энн, ты влюбишься.

Плавная мелодия сменилась стуком копыт и колес по дороге, и Альфред, глубоко вдохнув, крикнул:

— Энн! — а потом вышел из-за ширмы.

— Это ты, Том? — Артур повернулся к нему вполоборота, дожидаясь момента, пока Альфред подойдет ближе.

Даже на генеральной репетиции, он не надевал парик и не подводил глаза, но сейчас, на выступлении Альфред впервые смог оценить, насколько сильно преобразился Артур: длинные волосы парика падали на шею, зрительно делая ее тоньше, темная накидка скрывала ширину плеч, а пышный подъюбник скрадывал отсутствие бедер. Темные ресницы подчеркивали глаза, делая их куда более выразительными, и Альфред чуть снова не забыл свои слова, когда подошел достаточно близко, чтобы все рассмотреть.

— Кто же еще? — с совсем не той интонацией, которую они репетировали, выдохнул он.

Артур незаметно пихнул его локтем под своей накидкой, но Альфред успел заметить боковым зрением, каким теплом отражается золотистый свет софитов в его глазах, и с трудом сдержал улыбку. Все время, пока он был на сцене, он не мог перестать хотя бы украдкой смотреть на Артура, и, поймав в какой-то момент ответный взгляд, подмигнул, чтобы насладиться румянцем, проступившим на щеках. Он был уверен, что Керкленд потом строго отчитает его за непристойное поведение, но в тот момент это не имело никакого значения. Едва ли не впервые в жизни он был счастлив, что влюблен.

Покинув сцену, Альфред благодарно кивнул Мэттью, который протянул ему свою бутылочку с водой, и растянулся в самой широкой улыбке, на которую только был способен. Скоро ему вновь предстояло выйти на сцену, чтобы вместе с Энн и Сеси отправиться на танцы, так что Ал пристально следил за происходящим на сцене, но понимающий взгляд Мэттью, прожигающий ему спину, он все-таки заметил.

— Только не говори ничего, — шепотом взмолился он. — Я сам не понимаю, что творю!

— Не иначе, в меня вселилась апрельская ведьма, — донесся со сцены голос Артура, и Альфред кивнул головой в его сторону.

— Не иначе, — улыбнулся Мэтти.

Когда старый оркестр заиграл непринужденную мелодию, а исполнитель затянул: «Long, long ago…»¹, Альфред, вместе с остальными участниками постановки, вышел на сцену и, неловко сблизившись с Артуром, увлек его в танец. Они сделали круг по сцене, прежде чем пришла пора говорить. Во время танца Альфред и Торис поменялись партнерами, так что теперь рядом с ним был Феликс.

— Какой сегодня чудесный вечер! — воскликнул он.

— Ты какая-то странная, — когда Артур не был так близко, Альфред вполне справлялся со своим волнением и говорил, убедительно играя свою роль.

На волнах танца говорить плавно и расслабленно получалось будто само собой. Альфред смотрел в зеленые глаза Феликса, точно так же подведенные сегодня, но не видел в нем того, что было в Артуре. Ничего не шевелилось в груди, наполняя ее теплом, не заставляло сердце биться вдвое чаще от приятного волнения, охватывающего каждую клеточку его тела. Альфред не врал ни Артуру, ни Йонг Су, ни самому себе, когда утверждал, что он не гей. Он до сих пор им не был.

— Почему ты пошла со мной? — перед ним снова был Артур, его волосы слегка растрепались от танца, а на щеках расцвел румянец.

— Я не хотела.

Но какое было дело его сердцу до того, считает он себя кем-то или нет? После всего, через что он прошел, чтобы быть с ним рядом, Альфреду и самому стало все равно. Просто Артур был — такой, каким он был всегда: циничный, острый на язык, вспыльчивый и замкнутый, немного резкий, иногда излишне строгий, с вечно растрепанными волосами и густыми бровями, гордый и постоянно чем-то недовольный. Он был, и Альфред знал, что должен быть рядом.

— Хватит, — все еще не разжимая рук, Альфред подвел Артура ближе к краю сцены, а остальные танцующие пары, кружась в танце, скрылись за кулисами.

Они остались вдвоем, лицом к лицу. Артур держал в руке один конец шали, которой раньше укрывался Феликс, а тот, стоя на краю сцены, сжимал другой ее конец.

— Энн, — Альфред произнес чужое имя точно так же, как если бы звал Артура по его собственному, и тот неуловимо дрогнул в его руках. – Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь.

— Я знаю, — отозвался тот.

В постановке их диалог был всего лишь фоном для речи Феликса, но Альфред словно бы не слышал его реплик. Только сейчас он понял, что в словах, которые Том говорил Энн, было слишком много того, что он сам хотел сказать Артуру.

— И я знаю, — продолжал он. — Я опять в тебя влюблен. — Феликс прижался спиной к спине Артура и простонал свои слова. — А я боюсь тебя любить, ты опять будешь меня мучить.

— Может быть, — Альфреду показалось, что Артур легко качнул головой, но в это время вновь заговорил Феликс, плавно опускаясь на пол по спине Артура.

Остальные слова уже не вызывали такого отклика в его сердце, так что Альфред смог произнести их так, как хотел бы услышать Артур, но с каждым мгновением его волнение все сильнее нарастало вновь. Альфреду показалось, что Керкленд тоже нервничает, но тот ничем не выдавал своих настоящих эмоций — только комкал в руке краешек шали да избегал смотреть ему в глаза. Они оба знали, какая сцена последует за всеми этими разговорами.

— Я устала, — присев на пол, всхлипнул Феликс. — Не могу больше. Силы кончаются. У меня всего на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот так странствую… Но на прощание…

— …на прощание, — повторил Артур и, вытянувшись на носочках, замер в нескольких сантиметрах от лица Альфреда.

Его дыхание опаляло Алу щеки, а глаза были прикрыты, так что он не мог видеть, с каким выражением тот на него смотрит. Альфред, конечно, тоже не видел, каким бесконечным сожалением и какой невыносимой тоской наполнились его глаза, но он с трудом боролся с желанием податься немного вперед, и, длись это мгновение чуть дольше, точно не выдержал бы. Но секунду спустя Артур отстранился, выпустил из пальцев многострадальную шаль и, вскрикнув, убежал.

Освещение на сцене немного потеплело, и Альфред понял, что теперь к синим «ночным» прожекторам добавился пурпурный. Двигаясь под плавную музыку, звучавшую вначале, Феликс читал свой финальный монолог. Свет менялся в ритм его слов и постепенно становился все более глухим и красным.

— Том? — тихо, но достаточно, чтобы быть услышанным во всех концах зала, спросил он, приблизившись к Альфреду.

Джонс разгладил скомканный листок бумаги и с улыбкой показал его Феликсу. Тот осторожно провел тыльной стороной ладони, в которой был зажат конец шали, по его щеке, и свет в зале окончательно погас.²

Спустя мгновение он вновь загорелся, в этот раз уже полностью, и драмкружок — то есть Артур Керкленд с друзьями, как было записано в программе концерта — вышел на сцену для финального поклона. Альфред сжимал руку Артура в своей руке, и думал, что если бы с ними не случилось всего того, что было, он никогда не смог бы принять свои чувства к нему.

Если бы он не увидел, как Артур позволяет Франциску обнимать себя тогда, в первый учебный день, то не думал бы об этом все оставшееся время, не думал бы об Артуре так много. Если бы не согласился помочь Йонг Су с возвращением Кику, то не остался бы тогда с Артуром наедине, не почувствовал бы, как в тот момент в кладовке, кому принадлежит и всегда принадлежало его сердце. Не захотел бы с ним подружиться, если бы Артур не показал свою искреннюю улыбку в тот день, когда они искали сопровождающего для несостоявшейся поездки к морю. Альфред бы даже не подумал, что захочет защищать Артура, если бы однажды Франциск не ушел, дав им возможность пообедать вдвоем, и уж точно никогда бы не узнал, как приятно прижимать его к себе, если бы Артур не навестил его, когда он заболел прямо перед выступлением. Если бы не магическое обаяние Рождественской ночи, Альфред ни за что не решился бы попробовать его губы на вкус в первый раз, прикрывшись случайностью.