Ловино настолько привык, что он всегда и со всем справляется своими силами — пусть неумело и неправильно, но зато сам, — что не задумывался, как сильно все изменилось с появлением Антонио и драмкружка в его жизни. Он считал, что быть таким довольно круто, а быть крутым всегда оставалось одной из вещей, к которым он стремился. Ловино не хотел признавать, что из него вышел скверный «крутой волк-одиночка». Не хотел признавать, что привязался к кому-то настолько сильно, что готов каждый день мучиться от невозможности вернуть прошлое, лишь бы только побыть с ними вместе еще немного.

— Как успехи? — вопрос Эдуарда отвлек Ловино от невеселых мыслей, и он бросил растерянный взгляд на палитру.

— Как видишь, не очень, — нахмурился он.

— Возможно, это не мое дело, — осторожно начал Эд, — но ты уверен, что это действительно то, что нам нужно?

Ловино вздохнул и покачал головой. Откуда он мог знать? Его бабушка, судя по всему, через что им пришлось пройти ради ее клада, была весьма эксцентричной леди, и если бы Ловино мог, он бы заменил это сочетание более нецензурным эпитетом. Кто знает, как хорошо она спрятала следующую подсказку.

— Я смотрел старые пластинки, которые уже лет сто никто не трогал, и в одном из контейнеров без подписи вместо пластинки лежала эта палитра, — Ловино снова повторил историю двухдневной давности, когда они с Артуром и Альфредом ходили в класс музыки. — Я не уверен, что это подсказка, но больше там ничего нет. Если это не она, то и сокровища никакого нет.

— В таком случае, у нас не так уж много вариантов, верно? — Эд вежливо улыбнулся, и Ловино захотелось отвесить ему подзатыльник.

— И что за варианты? — недовольно спросил он.

— Первый: подсказка спрятана под слоем краски, нужно только отмыть палитру — и все станет ясно, — не снимая улыбки, пояснил Эдуард, нравоучительно поднимая палец вверх. — Второй: следы краски — и есть шифр.

Ловино скептически хмыкнул. Ну да, в остатках дедушкиной мазни — он был уверен, что палитра принадлежала когда-то Гаю, иначе и быть не могло — скрывается местоположение клада.

— Тогда попробую ее отмыть, — он привстал со своего места и потянулся за палитрой.

— Нет, постой, — Эд перехватил его руку. — Я не шутил насчет шифра цветов. Тебе не кажется, что краска расположена слишком уж… систематично? Ты ведь часто видел, как рисует Феличиано, и должен заметить, если здесь что-то не так.

Ловино вспомнил рисунки брата, буйство красок и смешение оттенков на его палитре, вспомнил, как гармонично все цвета выглядели вместе, и снова перевел взгляд на стол. Эдуард был прав. Лежащей перед ними палитре было далеко до художественной гармонии. Он был настолько увлечен своими страданиями, что не заметил нечто настолько очевидное, не догадался даже просто показать находку брату — тот бы сразу понял, что краска была нанесена таким образом специально, а не осталась после того, как художник закончил картину. Как же ему было неловко…

— Ты прав, — Ловино с трудом заставил себя выдавить эти слова. — И как же расшифровать цвета?

— Шифр цвета, о котором я слышал, включает в себя кодировку цвета в палитре RGB¹, но твоя бабушка вряд ли имела в виду его, — снисходительно улыбнулся Эд. — Все должно быть намного примитивнее.

— Ох, ну извини, что моя бабуля не написала более мудреных компьютерных загадок специально для тебя! — огрызнулся Ловино: вот он, яркий пример того, что в драмкружке полно личностей, с которыми он предпочел бы никогда не пересекаться. — Если все так «примитивно», может, ты уже и разгадку знаешь?

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — Эд примиряюще поднял руки. — Я хотел сказать, что в то время таких технологий еще не было, поэтому разгадка вряд ли включает в себя кодировку цветов в компьютере.

Ловино только махнул рукой. Он и так прекрасно понял, что имел в виду Эдуард, но слова сорвались с языка немного раньше.

— Проехали, — вздохнул он. — Как нам расшифровать ее?

— Не знаю, — Эд пожал плечами. — Я мог бы помочь, если бы дело касалось расчетов или известных алгоритмов, но тут, кажется, нужен более творческий подход.

— Примитивный творческий подход, — пробормотал Ловино, и Эдуард смущенно улыбнулся, вновь возвращаясь к работе за ноутбуком.

Ловино не считал себя ни творческим, ни примитивным, но остальные все еще развлекались на сцене, и помощи ждать было неоткуда, поэтому он взял чистый лист бумаги и нарисовал круг, символически изображавший палитру. Немного подумав, он добавил изображения пятен краски и подписал, какой цвет им соответствует. Получилось мелко и неразборчиво, так что Ловино переписал все цвета в столбик и, подумав, перевел на английский. Большим недостатком было то, что он не знал названий всех оттенков, и «blue» у него значились все цвета в диапазоне от голубого до темно-синего. Вот если бы Феличиано был здесь… Ловино хлопнул себя по лбу и вскочил с места, прихватив палитру.

— Я к Феличиано! — уже у выхода бросил он.

Эдуард в очередной раз был прав, проще этого шифра и быть не могло. Ловино и сам удивился своей рассеянности: целый час пялиться на эту треклятую палитру и не догадаться выписать названия цветов – нет, он что, действительно такой тупой? Да любой нормальный человек в первую же очередь проверил бы, нельзя ли составить из названий цветов какое-нибудь слово! Но он снова был слишком занят собой, жалел себя, бедного-одинокого, и совсем забыл о том, что его, вообще-то, уже лет тридцать дожидается сокровище — и Феличиано, не тридцать лет, немного поменьше, но тоже ждет, совсем один в своей мастерской. Разве для этого он уже столько времени ездил к психологу? Чтобы продолжать жалеть себя и вечно копаться в прошлом? Он же изменился, черт побери! Не пора ли, наконец, показать это всем остальным?

К его удивлению в мастерской, помимо Феличиано, было еще несколько человек. Перед ребятами на столике стояла ваза с каким-то цветком и композиция из фруктов, а куратор клуба ходил между ними и делал редкие замечания. Ловино не сразу заметил Феличиано, тот сидел с противоположной от входа стороны, спрятавшись за своим мольбертом, а когда заметил — было уже слишком поздно.

— Вы что-то ищете, молодой человек? — куратор уже стоял возле него, с любопытством разглядывая неожиданного посетителя.

— Нет, — смутился Ловино. — То есть да. Я хотел поговорить со своим братом.

— В таком случае, вам лучше подождать окончания занятия, ребята сейчас сосредоточены на работе, и, отвлекая их, вы можете сбить настрой, — мужчина сделал приглашающий жест. — Осталось не так много времени, но вы тоже можете попробовать.

— Я лучше просто посижу, — вежливо отказался Ловино и присел за заваленным инструментами столом.

Как он мог забыть, что у кружка рисования сегодня занятие? Конечно, Феличиано часто пропадал в мастерской, и она, фактически, стала его вторым домом, но это было не только его место, другие ребята тоже занимались здесь, и приходить вот так, без предупреждения, было неправильным. Как будто он просто никогда и не знал, чем жил его брат все эти годы.

Взглядом Ловино невольно возвращался к картине на стене. В ней явно прослеживался стиль Феличиано, тот и сам признал авторство в их давешнем разговоре, но она была настолько непохожа на рисунки, сделанные в Венеции, что Ловино как будто видел перед собой двух разных людей. Первого — одинокого, непонятого и отчаявшегося найти хоть какой-то отклик подростка, а второго — сильного, полного и научившегося мириться с болью, еще не взрослого, но уже повзрослевшего. За всеми своими проблемами Ловино совсем не заметил, как сильно изменился и вырос его брат.

И вот теперь он ясно видел все изменения, знал, что послужило их причиной, и почти готов был принять их. Особенно зная, что это сделало Феличиано счастливым.

— Бра-атик, — протянули над самым его ухом, и Ловино вздрогнул. — Что-то случилось?

— Нет, конечно, с чего ты взял, — фыркнул он. — Мне нужна твоя помощь в поисках сокровища, если, конечно, тебе все еще интересно, что припрятала в «Кагами» наша бабка.