— Приятно знать, что не я один тут пытаюсь мыслить здраво, — улыбнулся ему Керкленд.

Когда дверь в шумный зал драмкружка закрылась за его спиной, Ловино втянул голову в плечи и с силой втянул в себя воздух.

При поступлении в «Кагами» он думал, что обойдется без всех этих бессмысленных сборищ, что справится в одиночку и не будет скучать, проводя вечера в одиночестве, но потом в его жизни появился Тони и принес с собой театр. Ловино никогда не задумывался, почему он продолжал посещать встречи драмкружка, даже когда хотелось все бросить и никогда не вылезать из-под одеяла. Он не играл на сцене, не делал костюмы, не работал над оформлением, только помогал Антонио дорабатывать сценарий, иногда заменял Артура в роли постановщика и много вопил — по поводу и без. Он был такой занозой в заднице, что иногда сам удивлялся, как его все терпят. Но все равно продолжал приходить. А когда опомнился и попытался вернуть все назад — было уже поздно.

Ловино никогда бы не сказал этого вслух, но он любил драмкружок. И если раньше он мог позволить себе думать, что это все из-за Тони, то сейчас, когда Каррьедо даже близко не было рядом, оправданий больше не оставалось. Ему нравились шумные посиделки за обсуждением сценария и реплик, нравилось распределение ролей, первые репетиции, на которых и он, и Артур срывали глотки, нравились финальные, на которых они по сто раз прогоняли один и тот же момент, чтобы тот стал идеальным, нравилось волнение перед выходом на сцену, не своим — ну и что? — ему нравилось, как из обрывков на бумаге перед его глазами вырастает целый мир, наполненный искренними и не очень чувствами. Это был не один Антонио, это были не все ребята по отдельности — к некоторым Ловино до сих пор относился весьма скептически, — это был драмкружок, весь, целиком и полностью. Вот что любил Ловино.

И вот теперь — его последняя пьеса. Он должен был участвовать в ней, должен был, но он, черт побери, не участвовал, потому что весь последний год собирал себя по кусочкам в кабинете психолога и просто не мог посмотреть друзьям в глаза. Он не мог поверить, что все будет как раньше, только полный придурок вроде Тони мог бы поверить в такую чушь, но Ловино не был придурком и понимал, что что-то изменится. Боялся, что драмкружок перестанет быть для него тем местом, куда всегда хочется вернуться. И вот теперь — он здесь, а они — далеко впереди, репетируют его последнюю пьесу, пока он сбегает от них, лишь бы только не видеть всего этого, лишь бы не скучать так сильно, не чувствовать себя таким чужим и далеким.

Он с удивлением посмотрел на дверь перед собой — сам не заметил, как пришел к Феличиано в кабинет искусств, он же зал кружка рисования.

— Феличиано, — Ловино приоткрыл дверь и увидел брата, увлеченно пишущего какую-то картину за мольбертом. – Эй, — ему пришлось слегка встряхнуть брата за плечо, чтобы тот его заметил.

— Ве-е? — Феличиано непонимающе обернулся к нему, потом снова посмотрел на свою картину, а затем опять на него. — Братик?

— Ты не поверишь, что случилось, — натянув самодовольное выражение, заявил он, и рассказал брату о последних находках драмкружка. — Следующая подсказка где-то здесь, — он взмахнул рукой и невольно засмотрелся на картину на стене: прекрасный пейзаж, сочный и живой, яркий, но почему-то кажущийся слишком пустым, как будто важную деталь художник просто забыл нарисовать.

— Мне жаль, братик, но, кажется, вы ошиблись, — Феличиано заметил взгляд Ловино, и едва-заметно улыбнулся. — У нас здесь нет никаких кассет, только рисунки, и то — самые достойные, чтобы можно было на выставке вывесить.

— Может, в кладовке, или каком-нибудь еще укромном месте? — не сдавался Ловино. — Она должна быть здесь, других вариантов просто нет!

— Посмотри сам, если не веришь мне, — пожал плечами Феличиано. — Но я тут постоянно убираюсь, и если бы здесь была кассета, я бы ее нашел.

Ловино последовал совету брата и, пока тот дописывал картину, обыскал все уголки кабинета искусств. Но Феличиано был прав, кроме картин и предметов первой необходимости в классе ничего не было. Он уже собирался уходить, когда вдруг снова окликнул Феличиано.

— Это ведь твоя картина? — он кивнул на пейзаж на стене.

— Моя, — подтвердил тот.

— Почему… — Ловино замялся, не зная, как выразить чувства. — Почему она такая пустая? Сейчас все твои картины такие живые и объемные, а эта… красивая, конечно, но пустая.

— По-моему, ты и сам знаешь ответ, — грустно улыбнулся Феличиано.

И Ловино знал.

Новость о том, что кассеты в классе искусств нет, в драмкружке восприняли относительно спокойно. Только Альфред и Йонг Су разыграли очередную сценку, но к такому можно было уже и привыкнуть.

— Если честно, мы думали о том, что будем делать, если ты не найдешь кассету, — пояснил Артур. — Кое-кто просто не может взять себя в руки, пока где-то закопано бесхозное сокровище, и постоянно срывает репетицию, — «кое-кто» притих и на всякий случай отошел подальше. — С другой стороны… может, ты сам расскажешь? — Артур обернулся к Феликсу, который увлеченно рисовал что-то на альбомном листке.

— Эм, ну, типа… — растерялся тот, но, взглянув на картинку и набрав в грудь побольше воздуха для храбрости, затараторил. — Вот смотри. Первая подсказка — это песня и блокнот, так? — Ловино кивнул, пока не понимая, к чему клонит Феликс. — И мы, типа, находим кассету в библиотеке. Ну, ты понял? — он нахмурился, и Лукашевич, закатив глаза, пояснил. — Типа блокнот — это библиотека, а песня — кассета. Тогда получается, что сейчас кассета — это класс музыки, а песня — что-то связанное с красками. Теперь дошло?

— Но мы же вчера обыскивали класс музыки и там не было ничего… — начал было Ловино. — Вот черт, серьезно? — он поймал понимающую улыбку Артура и снова выдохнул. — Вот черт.

__________

¹Мне действительно нужно пояснять эту фразу? Все ведь смотрели «Gravity Falls» (если кто-то все-таки нет, то это замечательный диснеевский мультсериал про двух близнецов и кучу таинственных существ, среди которых гномы, зомби, мужикотавры и самый сексуальный треугольник вселенной, и да, это моя личная рекомендация к просмотру) и все знают, что там в конце заставки задом наперед говорится о том, какой шифр использовать, чтобы расшифровать послание в конце серии.

И да, может, это и прозвучит как оправдание, но я придумал все эти загадки и шифры задолго до просмотра GF!

========== Действие десятое. Явление VI. Сокровище ==========

Явление VI

Сокровище

Ловино упрямо вглядывался перед собой уже без особой надежды найти разгадку. Палитра лежала на столе прямо перед ним, он гипнотизировал ее взглядом добрых полчаса, и старался не обращать внимания на повседневную суету драмкружка, но все безрезультатно. Разгадка упрямо пряталась за старыми пятнами краски, ребята шумели и дурачились на сцене слишком громко и весело, а назойливый стук клавиатуры от сидящего рядом Эдуарда лишь подливал масла в огонь. Ловино отдал бы все на свете, чтобы сейчас веселиться вместе с ними, но он сам отказался, прикрывшись поисками сокровища, и теперь ужасно жалел. Нет, если бы ему предложили вернуться в прошлое и изменить свое решение, он ни за что бы не согласился, но представлять, как было бы здорово, если бы он присоединился к ним как обычно — как раньше было обычным, — ему ничто не мешало.

Одергивать себя от сожалений о прошлом уже вошло у Ловино в привычку, и иногда ему даже начинало казаться, что он смирился с произошедшим, но любая мелочь напоминала ему, насколько много он потерял, и душевное спокойствие летело ко всем чертям. Больше всего ему хотелось запереться в своей комнате и никогда не выходить оттуда, но что-то каждый день заставляло его ходить на учебу и занятия драмкружка, а по пятницам — ездить к психологу. Что-то, чего он отчаянно не хотел признавать, с чем боролся до последнего, но настолько важное — что перебороть это он не мог.

С самого детства он привык быть самостоятельным и высоко ставил свою независимость. Он всегда сам принимал все решения, не позволяя родителям контролировать свою жизнь, и иногда это приводило к весьма плачевным последствиям. Вступить в мафию, чтобы заработать себе на тот колледж, куда он всегда хотел поступить наперекор родителям, — почему бы и нет? А потом дедушке Гаю пришлось забрать к себе и его самого, и Феличиано, который наотрез отказался оставлять брата, и поступил Ловино в итоге в «Кагами», а совсем не туда, куда хотел. Он привык полагаться только на себя, и когда вдруг появился кто-то, кто хотел защищать и оберегать его, постоянно вмешивался в его проблемы, надоедал расспросами и не давал проходу, Ловино не смог так просто отказаться от того, кем был всю свою жизнь. А потом давился рыданиями, глядя, как ко лбу самого важного человека на свете приставили дуло пистолета. Ловино бы соврал, если бы сказал, что эта картина не преследует его в кошмарах до сих пор. А еще был Феличиано, похожий, но, в то же время, — полная противоположность ему самому. Феличиано, как и он сам, полностью полагался только на Ловино, и тот привык и к этому тоже, и использовал брата только для удовлетворения своих собственных потребностей. А потом у Феличиано появился кто-то другой, к кому он бегал изливать душу и с кем мог поделиться тревогами, кто-то не настолько зацикленный на своих собственных проблемах, чтобы поддержать его и помочь ему. И Ловино не смог смириться. К чему это привело — и так известно.