Феличиано невольно улыбнулся, глядя на брата. Он действительно изменился с тех пор, как напуганный и ужасно уставший вернулся домой после той памятной ночи, но эти изменения нравились Феличиано. Ему нравился новый Ловино, нравилась его новая манера говорить, его новое отношение к жизни и к людям, к себе. Ему нравилось, что Ловино теперь думает над своими словами и поступками, нравилось, что он стал достаточно смелым, чтобы признавать свои ошибки, и достаточно сильным, чтобы исправлять их. Феличиано нравилось, что Ловино, кажется, действительно повзрослел и теперь не нуждается в ком-либо, чтобы двигаться дальше. А еще ему нравилось свое собственное отношение к Ловино.

Это уже не была та горячая, страстная любовь, от которой он задыхался год назад. Это не было влечение, терзавшее его раньше каждую ночь, не была страсть, наполнявшая все его картины в то время. Это было что-то новое – или, скорее, очень старое, настолько, что и забылось давно — из далекого-далекого детства. И это новое чувство нравилось Феличиано — впервые с тех пор, как он вообще задумался о своих чувствах к брату, оно ему нравилось.

— Готов? — Ловино смотрел на Феличиано и нервно топал ногой.

— Ве-е, конечно, братик! — просиял тот, надевая свою маску.

Вместе они спустились вниз и, не сообщив Гаю, вышли из дома. Феличиано оглянулся, надеясь увидеть дедушку в одном из окон, но на кухне никого не было, а окно в кабинет оказалось закрыто ставнями. Это был настолько тревожный знак — даже более тревожный, чем те, что они уже получили от Гая лично, — что Феличиано невольно и сам сник, поддаваясь настроению Ловино.

— Думаешь, мы правильно поступили? — остановившись недалеко от дома, так что их уже не было видно, но не так далеко, как хотелось бы Ловино, спросил Феличиано.

— Конечно, нет! — фыркнул тот. — Каким нужно быть придурком, чтобы отдать блокнот с подсказками прямо ему в руки!

— Прости, братик, я…

— Молчи, — перебил Ловино. — Самый главный придурок здесь все равно я, раз позволил этому случиться, ясно?

— Д-да, — робко кивнул Феличиано. — Только я все равно…

— Не хочу ничего слышать, — Ловино зажал уши руками. — Ты так хотел показать мне свою драгоценную Венецию, а вместо этого ноешь из-за какого-то пустяка! Меня это не волнует. Раз уж я здесь, несмотря на все опасности, может, все-таки попробуем ненадолго забыть о Гае?

— Хорошо, — Феличиано кивнул, подумав, что как бы грубо ни звучал Ловино, с его словами невозможно не согласиться. — Ве-е, — повеселев, протянул он, — ты прав, братик! Есть столько всего, что я хотел бы тебе показать! Давай начнем с площади Сан-Марко, потом прогуляемся до Гранд-канала, пройдем по набережной до Арсенала, а там…

— Ладно-ладно, веди, — Ловино поднял руки, как бы сдаваясь, и закатил глаза, но Феличиано заметил улыбку, мелькнувшую на лице брата, и это окончательно вернуло его в норму.

Беспечно щебеча что-то про историю Венеции, услышанную во время открытия Карнавала, попутно прерываясь на комплименты всем прохожим в костюмах и масках, Феличиано повел Ловино в сторону главной площади. Они петляли узкими улочками и пересекали мосты достаточно долгое время, так что пару раз Ловино порывался спросить дорогу или купить карту, но все-таки вышли на площадь откуда-то из-за угла большого красивого собора, и от открывшегося вида у Феличиано как в первый раз захватило дух. Был вечер, большинство туристов и просто любопытствующих уже разошлись, а оставшиеся собрались в противоположной части площади возле сцены, так что шумная толпа не грозилась вот-вот раздавить его. Сиреневые облака, протянувшись между лагуной и все еще голубым небом, словно бы затягивали, погружали куда-то вглубь, в самую суть Венеции, и у Феличиано едва хватало сил, чтобы сдержать себя и не броситься домой за альбомом.

— Красиво, — совсем рядом выдохнул Ловино, и наваждение исчезло.

— Ага, — с понимающей улыбкой кивнул Феличиано, и продолжил свой рассказ.

Они вернулись домой затемно, поужинав перед этим в просторном кафе с живой музыкой и вкуснейшим клубничным коктейлем, оба уставшие настолько, что едва хватало сил добраться до кроватей, но довольные — еще сильнее.

— Слушай, братик, — дождавшись, пока Ловино промычит что-то с вопросительной интонацией, Феличиано продолжил. — Я все хотел спросить… как думаешь, то платье, которое мы нашли на чердаке, бабушкино?

Ловино долго не отвечал, но Феличиано знал, что он не спит.

— Вряд ли оно мамы, — наконец, медленно и задумчиво ответил он. — Но Гай никогда не рассказывал нам о бабушке. В детстве я даже верил, что это Экхарт, а потом решил, что она просто была какой-нибудь стервой, бросившей его с ребенком на руках.

— А может ему слишком тяжело о ней говорить, потому что он до сих пор ее любит? — немного мечтательно протянул Феличиано.

— Глупости, так только в кино бывает, придурок, — отмахнулся Ловино. — Тем более, он же с… ты знаешь, — он сделал неопределенный жест рукой и смущенно уткнулся в подушку.

Феличиано и сам понимал, что обсуждать отношения Гая слишком неловко и неприлично, но что-то в этой истории не давало ему покоя.

— Разве он стал бы хранить ее платье, если бы не любил? — возразил он.

— Может, оно там вообще случайно оказалось. Сам посуди, мы ведь не нашли других ее вещей.

— Если только…

— Если только?

Феличиано сглотнул, понимая, что все это время мешало ему спокойно заснуть. Вот оно — разгадка, ключ от всех дверей, ответ на все вопросы.

— Если только тот блокнот, который мы нашли, действительно принадлежит Гаю, — шепотом выдал он.

— Но ты же сам говорил, что там его рисунки, — Ловино даже приподнялся на кровати, всматриваясь в силуэт брата. — И…

— И надписи на немецком, сделанные кем-то другим, — продолжил за него Феличиано.

— Ну конечно! — воскликнул Ловино. — Теперь понятно, почему он так взволновался, когда его увидел. И спрятал… Конечно, он спрятал, этот старик никогда не позволит кому-то узнать свои слабости! Сокровище, которое оставила после себя бабушка… Мы должны, Феличиано, ты понимаешь?

— Должны что? — взбудораженный реакцией брата, тот тоже сел в кровати.

— Должны получить этот блокнот обратно.

— Но мы ведь улетаем уже завтра! — вдруг вспомнил Феличиано. — Мы не успеем…

— Попытаемся, — перебил его Ловино. — Вставай, мне понадобится твоя помощь, — он нашел свои штаны и футболку и, одеваясь продолжил. — Сначала проверим, спит ли Гай. Будет неприятно, если он застукает нас, но он наверняка уже лег, старики всегда соблюдают режим, — Ловино приоткрыл дверь и выскользнул в коридор, шепотом продолжая. — Ключ от ящика он должен держать при себе, поэтому придется обыскать его комнату. Я этим займусь, а ты будешь караулить и, если Гай вдруг проснется, дашь мне знак.

— Какой знак?

— Придумай что-нибудь, — отмахнулся Ловино. — Пошли, только тихо.

Он оказался прав, и Гай действительно уже спал. Феличиано присел возле постели дедушки, внимательно вглядываясь в его лицо, пока Ловино, стараясь не сильно шуметь, искал ключ в его вещах. Часы, которые Гай снял перед сном, громко тикали на тумбочке, Феличиано казалось, что их грохот способен мертвого из могилы поднять, и каждый тик вздрагивал и сильнее всматривался в Гая, надеясь увидеть признаки пробуждения до того, как тот откроет глаза и увидит его, но дедушка спал сном младенца, и когда Ловино выдохнул тихое «есть», он с облегчением покинул свой пост и выскользнул из спальни следом за братом.

— Ну и спрятал же он его! Представляешь — в футляре от очков, в портфеле! — возбужденно поделился Ловино.

— Ве-е, — удивленно протянул Феличиано. — Разве дедушка Гай носит очки?

— Нет, зато футляр — носит, — фыркнул Ловино. — Может, вообще специально его для этого купил, откуда мне знать, чем он занимался, пока нас тут не было!

Пробраться в кабинет оказалось легче, а уж вскрыть замок и подавно. С блокнотом в руках, Ловино уже собирался вернуться в их комнату, когда Феличиано неуверенно спросил: