— Думаешь, он не заметит, что блокнота нет?

— Я позабочусь о том, чтобы он не заметил, — самодовольно ухмыльнулся Ловино. — Иди в комнату, а я верну ключ на место.

Феличиано взял блокнот, который, он был уверен, Ловино не хотел бы вообще выпускать из рук, и вернулся в свою постель. Он покрутил книжицу, рассмотрел все следы, оставленные на ней временем, но нигде не увидел зацепки. Вздохнув, он раскрыл блокнот на первой странице, и его сердце снова сжалось от рисунка и подписи под ним.

Была ли связь между картинками и истертыми буквами на развороте? Как все это может однозначно указывать на какое-то место в пусть и не очень большом, но все-таки городе? А что, если эту связь может увидеть лишь тот, кто лично знает автора и пережил с ним что-то вместе? Что, если без Гая им никак не разгадать эту загадку?

— Я тут подумал, — матрац слегка продавился, когда Ловино сел рядом, и это отвлекло Феличиано от размышлений. — В любой задаче у тебя есть условие — некоторые исходные данные, на основании которых ты можешь сделать закономерные выводы. Потом из этих выводов получить новые и так далее, пока не дойдешь до ответа. Я имею в виду, — заметив непонимание на лице брата, пояснил он, — что нечто не может появиться из ниоткуда. Всегда есть отправная точка — условие, указывающее на что-то явно или не очень.

— Ве-е, звучит разумно, — кивнул Феличиано. — Но это загадка, придуманная давным-давно нашей бабушкой, которая тогда была совсем молодой. В ней может и не быть логики, которая есть в математике.

— Ну, должно же быть хоть что-то! — Ловино лег рядом с Феличиано, заглядывая в блокнот через его плечо. — Какая-то деталь, отличающая один разворот от другого… Может, что-то незначительное или наоборот — слишком очевидное. Должен же где-то быть ключ!

Феличиано сглотнул, почувствовав, как взволнованно забилось его сердце.

— «Дом», — сказал он. — Не ключ, а «дом».

Он снова открыл первый разворот — рисунок «Кагами» с подписью на итальянском. Он отличался от остальных. Текста на немецком не было. Ловино понял все с одного взгляда и сглотнул, а Феличиано почувствовал, как брат стискивает его плечо.

— Сокровище не в Венеции, — выдохнул он. — Оно в «Кагами».

Феличиано не знал и не хотел знать, как Ловино это удалось, но ни его, ни Гая дома не было почти до самого отправления. Когда пришло такси, он с тяжелым вздохом покинул дом и долго смотрел на город, тающий вдали. Было солнечно, воды лагуны переливались и блестели, а Феличиано мысленно уже представлял, как будет каждое утро смотреть на солнце, встающее над ними, и рисовать бесконечность набросков в попытках хоть частично уловить ту самую атмосферу, которая навсегда покорила его сердце.

Ловино нетерпеливо ерзал, совсем не разделяя страдания брата. Он уже предвкушал, как найдет сокровище, спрятанное в «Кагами», и будет безбедно прожигать всю оставшуюся жизнь вместе с Тони в его дурацком ресторанчике в солнечной Испании. С сокровищем под боком он был согласен на все, что угодно, даже на это. Впрочем, и без сокровища тоже.

Япония встретила их серым небом, мелким противным дождиком и ветром, бросающим его прямо в лицо. Феличиано был согласен с погодой, но в возвращении в «Кагами» — домой, поправлял он себя — тоже были свои плюсы. Плюсы готовили что-то, скорее всего, съедобное на кухне, так что аромат разносился на весь коридор, и подпевали популярной песне, доносящейся из телевизора.

Таким Феличиано никогда бы не смог представить Людвига, если бы не был с ним знаком, но он был, и поэтому имел полное право приходить без приглашения — хотя Людвиг и ворчал, что он путается под ногами, но не выгонял и позволял помочь себе с готовкой. Вообще, он и сам неплохо справлялся, но все его блюда казались Феличиано слишком пресными и состояли из одной картошки, так что он добавлял больше специй, сыр, томаты и зелень, превращая обычный холостяцкий ужин в нечто менее холостяцкое.

— Как поездка? — спросил Людвиг перед тем как приняться за еду. — Понравилось на Карнавале?

В его взгляде мелькнуло что-то такое, от чего Феличиано захотелось соврать. Людвиг был не из тех, кто легко замечает ложь, если она не касается жизненно важных вещей или не настолько очевидна, что ее смог бы разглядеть даже невинный младенец, так что он бы точно не обратил внимания на эту, но Феличиано знал, что будет чувствовать себя виноватым, если сделает это.

— Все прошло отлично, — он расплылся в улыбке. — Спонсор выделил «Кагами» даже больше, чем планировал, но это заслуга дедушки Гая. Я бы и сам заплатил любые деньги, если бы он убеждал меня так же!

— Директор выдающийся человек, — кивнул Людвиг. — Меньше, чем за тридцать лет сделать из «Кагами» то, чем она является сейчас — дорогого стоит. Если бы он не умел получать деньги, мы бы сейчас здесь не сидели.

— Это точно, — пробубнил Феличиано с набитым ртом.

— Кстати, ты ведь собирался рисовать в свободное время, — Людвиг снова посмотрел на него своими пронзительными светло-голубыми глазами, и Феличиано почувствовал, что ему не позволят вечно уворачиваться от ответа. — Покажешь потом?

Раньше он бы уже давно показал Людвигу свой альбом, еще до того, как тот сам попросил, но сейчас в нем было много — слишком много — рисунков, набросков, эскизов, Венеции, его настоящих чувств и мыслей. Много рисунков Ловино — как он склонился над учебниками, как дремлет в своей кровати, закинув руку за голову, как сидит на окне с книгой. И все это — вперемешку с Венецией, с сотнями одних и тех же зданий с разных ракурсов, с тысячами улочек, в которых так же легко заблудиться, как и в настоящих. А еще там, в этих эскизах, было много его самого — настоящего, беззащитного. Так много его.

— Конечно, — натянуто улыбнулся он, стараясь скорее снова занять себя едой.

— А твой… брат? — Феличиано не смог удержаться от умиления, когда заметил на щеках Людвига легкий румянец. — Он не доставлял проблем?

— Ве-е, конечно нет, — он с глупой улыбочкой потрепал Людвига по голове. — Он сильно изменился с тех пор и стал намного сильнее. Мы помирились, и я все ему рассказал.

— Все? — как будто автоматически переспросил Людвиг, и только тогда Феличиано понял, что еще не рассказывал ему о своих новых чувствах. — Значит, вы теперь? .. — по-своему трактовав его молчание, продолжил Людвиг, отчаянно краснея и отводя глаза.

— Не-е-ет, конечно нет! — с трудом заставив себя легкомысленно рассмеяться, протянул Феличиано. — Я больше не влюблен в него, а он в меня никогда и не был. Так что мы с ним теперь… обычные братья, наверное?

Даже он, погруженный в собственное беспокойство, взволнованный и нервный, заметил, с каким облегчением вздохнул Людвиг. И это облегчение наполнило его сердце привычным теплом. Чувства, которые всколыхнула в его груди Венеция, заставили Феличиано ненадолго забыть, каким опьяняющим и сладким может быть осознание того, что ты небезразличен тому, кто тебе дорог, и ему почему-то стало казаться, что любить одновременно Людвига и Венецию он не может. Но Людвиг — его покрасневшие щеки, горящие глаза и неловкие попытки поддержать разговор, высказанные таким тоном, будто он командир взвода, а Феличиано — его самый непутевый солдат, — снова напомнил ему, что это значит: вернуться домой.

— Тони посоветовал показать блокнот драмкружку, — вместо приветствия выдал Ловино.

Он лежал на кровати и разглядывал рисунки на страницах. Феличиано переоделся и подсел к нему.

— Я перепробовал все возможные варианты, но найти в Интернете что-то хоть близко похожее на отгадку не получилось, — вздохнул Ловино. — Так что я спросил у него, а он сказал, что драмкружок всегда поможет. Но мне так не хочется делиться с кем-то сокровищем…

— Лучше поделиться, чем вообще его не найти, — задумчиво протянул Феличиано.

— А что, если это касается только нашей семьи? Не хотелось бы, чтобы все увидели коллекцию гомосексуального порно Гая, или что там еще он может так усердно прятать.

— Мы все еще можем отказаться от этой затеи, братик, — пожал плечами Феличиано. — Но что, если где-то в «Кагами» действительно спрятано настоящее сокровище?