Трогательная и непредсказуемая развязка так сильно впечатлила Халлдора, что он даже повернулся к Хенрику, не сдержав желание сказать хоть что-то, и заметил у того в глазах слезы. Такая реакция от вроде бы взрослого человека заставила его тихонько рассмеяться, и комок в горле, появившийся после последней сцены, куда-то исчез.

— Э-это не то, что ты подумал, — обнаружив, что за ним наблюдают, Хенрик тут же принялся вытирать слезы, но красные глаза и нос выдавали его с головой.

Это только сильнее рассмешило Халлдора, и он на какое-то время даже забыл, что смеяться вот так в присутствии чужого человека недопустимо для той модели поведения, которую он всегда выстраивал, глядя на своего брата. А Хансен обиделся, и даже не разговаривал с ним целых три минуты, пока они шли из кинотеатра к выходу из торгового центра. Халлдор уже думал извиниться за неподобающее поведение, но перед самым выходом Хенрик как ни в чем не бывало сказал, что забыл кое-что и попросил его подождать.

Он появился буквально через пять минут, а в руках у него был пакет из круглосуточного супермаркета, расположенного на цокольном этаже торгового центра. Халлдор подумал, что это, должно быть, пиво, которое, по словам Андресса, заменяло Хенрику воду.

— Будешь? — когда они проходили мимо уже закрытого катка, Хансен достал из пакета фруктовый лед в яркой упаковке.

Это было то самое мороженое, которое Халлдор часто видел в рекламе и фильмах, но никогда не пробовал вживую: голубой фруктовый лед на двух палочках, чтобы можно было разломить его на двоих. Он кивнул, даже не успев подумать, насколько неправильно соглашаться на такое, и Хенрик разломил лакомство.

На улице было довольно холодно, и мороженое только усиливало это впечатление, но Халлдор все равно чувствовал себя на удивление счастливым. Он знал, что будет делать дальше, человек, совершивший непростительный поступок, оказался очень приятным собеседником, а звезды на небе были такими яркими, что даже свет фонарей не мог затмить их сияния. И чем ближе они подходили к «Кагами», тем больше Халлдор чувствовал, что не хочет, чтобы этот вечер заканчивался.

Хенрик сделал для него то, чего никто не делал уже давно. Он снова позволил Халлдору почувствовать себя младшим братом – тем, кого любят, о ком заботятся и на кого не взваливают все свои проблемы разом. С ним было очень уютно, просто и тепло, несмотря на окружающий холод. Халлдор не боялся улыбаться рядом с ним, хотя поначалу это и смущало его. Украдкой глядя на него, отмечая про себя выразительные черты лица и своеобразную привлекательность, Халлдор подумал, что мог бы влюбиться в этого человека. Но Хенрик совершил ужасный поступок, и как бы сильно ни был виноват Андресс, Хансен все равно никогда не смог бы искупить свою вину в глазах Халлдора.

— Спасибо за сегодняшний вечер, — сказал тот, почувствовав, что слишком долго разглядывает Хенрика.

— И тебе, — тепло улыбнулся он.

Халлдор видел, что Хансен хочет сказать что-то еще, у него и самого сердце буквально из груди выскакивало от непонятных чувств и желаний, но они оба молчали.

— Кажется, я понимаю, почему Андресс так сильно в тебя влюблен, — Хенрик первым отвел взгляд и закинул руку за голову.

Почти сорвавшееся с губ «и я» замерло, так и не произнесенное вслух. Халлдору показалось, будто ему на голову только что вылили ведро ледяной воды. Он все никак не хотел понять, что имел в виду Хансен, но сказанные им слова вовсе не были двусмысленными.

— Влюблен? — переспросил он, надеясь, что ему показалось.

— Конечно, — но стоило только Хенрику взглянуть на Халлдора, как он понял, что именно только что сказал. — Подожди, он что тебе не?.. Ты не?.. — глаза, в которых еще минуту назад, кажется, отражалось все небо, сейчас выглядели настолько опустошенными, что Хансен испугался. – Ох, это не совсем то, что я имел в виду. Конечно, он тебя любит, ты же его брат. И его любовь… как к брату, и только…

Халлдор уже его не слушал. Все вставало на свои места: причиной, по которой Андресс не мог принять свои чувства к Хенрику и позволил ему сделать с собой все те ужасные вещи, был он — Халлдор. Только Андресса заботило вовсе не его отношение к однополым связям. Андресс испытывал к нему то же, что и к Хенрику.

— Так значит, все из-за меня? — он посмотрел на Хансена с таким отчаянием во взгляде, что тот сглотнул и быстро, порывисто прижал его к себе.

— Нет, — он почувствовал, как тот отрицательно качает головой. — Это не твоя вина. Просто я — мы с ним оба, вообще-то, — такие эгоисты… — его хватка стала еще крепче, и Халлдор понял, что он пытается сдержаться. — Прости, — слово сорвалось с губ, а следом за ним Хенрика задушили рыдания.

Он отстранился буквально через несколько минут, вернув самообладание, и улыбнулся, как будто ничего не случилось. Халлдор тоже постарался выглядеть спокойным, но то, что случилось между ними только что, было слишком интимным, чтобы он мог сохранять хладнокровие.

— Уже поздно, — заметил он. — Мне нужно идти.

— Конечно, — кивнул Хансен. — Доброй ночи.

— Счастливого пути.

Когда он прошел через ворота, Хенрик позвал его. Он стоял, прижавшись к резной ограде, и в его глазах отражался свет фонарей.

— Можно будет написать тебе еще раз? — крикнул он, когда Халлдор обернулся.

Странный вопрос, — подумал про себя тот. Для человека, который написал брату того, кого изнасиловал, спустя год, после того как это произошло, он был на удивление неуверенным в себе. Такая неуверенность не появляется сама по себе, как и желание продолжать общение, когда все вопросы, вроде бы, решены. Халлдор улыбнулся и кивнул, заметив, как просиял Хенрик.

Внутри было очень тепло, и ему нравилось это чувство. Что-то похожее он испытывал, когда Виктор хвалил его за хорошую игру, а еще раньше — когда Андресс заботился о нем. Не опекал, словно он и шагу ступить без него не может, а именно проявлял особое внимание, будь то кружка какао или снятый с себя шарф.

Он прошел в комнату, даже не потрудившись сделать свое лицо менее открытым и довольным, и это была вторая большая ошибка. О том, что она не первая, Халлдор начал подозревать, едва столкнулся с Андрессом взглядами. Настолько тяжелой и мрачной ауры вокруг своего брата он раньше никогда не видел.

— Я дома, — немного растерявшись, пробормотал он. — Что-то случилось?

— Заходил Вик, — холодно процедил Андресс, а Халлдор вмиг забыл обо всем, что хотел сказать ему, пока шел домой. — Ты не отвечал на его сообщения и звонки, вот он и решил проверить, все ли в порядке. Кажется, — в голосе мелькнула злая ирония, — вы с ним неплохо прогулялись, да, братик?

========== Действие десятое. Явление I. Наброски ==========

Действие десятое

Явление I

Наброски

Тяжелая атмосфера неловкости, повисшая за столом, была настолько плотной, что ее, казалось, можно было разрезать ножом. И Ловино с удовольствием бы сделал это, будь у него нож, но ножа не было, и неловкая тишина, прерываемая лишь стандартными звуками, возникающими за обеденным столом, продолжала собираться вокруг него, как будто он был куском сочного нежного мяса, а тишина — стаей голодных волков, измотанных долгой зимой. Это утомляло даже сильнее, чем вечера, проведенные в одиночестве, и до странного сухие и неестественные ответы Феличиано на любой вопрос. С этим он, по крайней мере, уже успел смириться — еще бы, столько времени прошло с тех пор, как он вернулся к нормальной (если ее можно так назвать) жизни. А вот неожиданный семейный обед, организованный дедушкой, отказаться от которого ни у кого из них, разумеется, не было никакой возможности, оказался сюрпризом — не самым приятным, если быть честным, но и не таким уж отвратительным, как можно было ожидать. Гай не читал нотации, не пытался вмешаться в жизнь Ловино в очередной раз и не делал вид, будто ничего не было. Он сидел во главе стола, усадив любимых внуков по обе стороны, наслаждался обедом и внимательно наблюдал за ними, не говоря ни слова. Собственно, в этом и была главная причина, почему чудесный семейный обед, каким он мог бы стать, совершенно провалился: Феличиано и Ловино не разговаривали друг с другом больше необходимости — «передай соль» и «как прошел день» в счет не идут, с тем же успехом можно назвать незнакомого официанта в ресторане своим лучшим другом. Но Гая это, казалось бы, не волновало, Феличиано тоже выглядел совершенно увлеченным своей порцией пасты, поданной на второе, и Ловино в одиночестве мучился от желания сделать все что угодно, начать говорить на какую угодно тему, лишь бы это можно было назвать мирной семейной беседой и не томиться в напряженном ожидании, когда, наконец, хоть кто-то из родственников поднимет ту тему, на которую никто из них не хочет говорить.