Оказавшись внутри, Лукашевич тут же почувствовал острое желание сбежать, и он даже развернулся обратно к двери, готовый улизнуть, когда почувствовал тепло чужих рук, прижимавших его к своей груди. Дыхание Гилберта щекотало макушку, его сердце билось так сильно, что Феликс ощущал его своей спиной, а его руки были такими горячими и прижимали так крепко, что он готов был снова расплакаться, как девчонка. Он только повернул голову, чтобы встретиться с Гилбертом глазами, как его губы тут же поймали в поцелуй. Не сдержавшись, Феликс невнятно что-то простонал, разворачиваясь в объятиях, и, наконец, смог обхватить шею Гилберта руками. С трудом разорвав поцелуй, он поймал взгляд Байльшмидта и его улыбку, и, поддавшись странному порыву, счастливо улыбнулся в ответ.

— Мне не стоило прогонять тебя, — Гилберт разорвал тишину, виновато отводя взгляд и закидывая руку за голову. — Ты был прав, а я повел себя как высокомерный болван.

— Ну, типа, мне тоже не стоило… эмм, быть таким, типа, ну, прямолинейным, — нервничая, Феликс всегда переходил на междометия и сленг, так что он был рад, что вообще смог сказать хоть что-то.

— Ага, — Гил подмигнул ему и поцеловал в лоб. — Будешь чай? — он уже двинулся в сторону кухни, не убирая вторую руку с бедер Феликса.

— Давай, — Лукашевич слегка расслабился и сам первым вошел в кухню.

Он по-хозяйски включил чайник и достал кружки, пока Гил насыпал в вазочку маленькие конфетки и готовил заварку для чая. Феликс заглянул в шкафчик ему через плечо, исследуя содержимое.

— У тебя есть палочки? — он тут же потянулся к коробке с лакомством, но не смог достать. — И ты, типа, прятал их от меня! — Феликс тут же запустил руки Гилберту под майку, ловко пройдясь пальцами по ребрам, от чего тот согнулся пополам от смеха.

— Не знал, что ты тоже их любишь, — распрямившись, когда Лукашевич сжалился над ним, Гил достал коробку с хлебными палочками с полки. — Брагинский их просто обожает, — заметив тут же погасший взгляд Феликса, он продолжил: — Но, думаю, если Великий Я позаимствует немного, от него не убудет!

Гилберт рассмеялся, и Феликс поддержал его, но в зеленых глазах поселилась какая-то странная иррациональная печаль. Когда Гилберт обнимал его там, в коридоре, Феликсу показалось, что Гил, наконец, разобрался в своих чувствах, но сейчас, когда тот так тепло говорил это свое «Брагинский», он подумал, что решение, принятое Гилбертом, было не в его пользу.

— Ты чего? — Феликс почувствовал холодные пальцы, приподнявшие его лицо, чтобы он не смог отвести взгляд.

И он не смог солгать.

— Ну… твои, типа, отношения с учителем Брагинским, — замявшись и покраснев, выдал Феликс.

Гилберт непринужденно рассмеялся и отвернулся к окну, отпустив Лукашевича. И, выдержав небольшую паузу, махнул рукой, выражая все свои мысли по этому поводу одним простым и понятным жестом.

— Не беспокойся об этом, — наконец, произнес он. — Мы расстались.

— Тотально? — недоверчиво поинтересовался Феликс.

— Тотально, — отвернувшись от окна, оскалился Гилберт. — Спасибо тебе за это.

Чайник выключился, вскипятив воду, и в кухне ненадолго воцарилась тишина, пока Гилберт разливал чай по кружкам и выставлял на стол. Феликс отпил из своей горячий напиток, чувствуя, как жар расползается по груди и в животе.

— Он вернулся только на следующий день, после того как ты ушел, еще более ненормальным, чем обычно. Заперся на все замки, позакрывал все окна плотными шторами, хотя мы никогда их раньше не вешали, — разорвал тишину Гилберт. — Потом подошел ко мне, посмотрел в глаза таким взглядом… как прежний Ваня. И тогда я сказал, что мы расстаемся.

— Что? — Феликс едва не поперхнулся чаем. — Ты сказал?

— Ага, Великий Я нашел наилучший способ покончить с этими недоотношениями, — улыбка Гилберта могла бы показаться самовлюбленной, но Феликс успел узнать его достаточно хорошо, чтобы увидеть за ней печаль.

— А я-то, типа, думал, что после нашего разговора ты попытаешься его, ну, вернуть, вот, — не сдержавшись, все-таки высказался он.

— После того, как ты ушел, — Гилберт покраснел и отвел взгляд, — я думал только о том, что ты больше не вернешься. И эта мысль… Черт, мелкий, не заставляй меня произносить такие смущающие вещи!

Сердце в груди сладко екнуло. Феликс сглотнул, избегая смотреть на Гилберта. Его последние слова заставили Лукашевича чувствовать себя очень счастливым, гораздо более счастливым, чем сделало его признание Ториса.

— А что насчет тебя? — наконец, скрывая волнение, произнес Гилберт. — Не видел тебя здесь летом.

— Не мог тут, типа, оставаться, — Феликс махнул рукой. — Мой друг признался мне, а я, типа, ну, — он покраснел, — слишком беспокоился о тебе, вот.

Феликс не заметил, как Гилберт перегнулся через стол, и его лицо оказалось так близко, что он чувствовал его дыхание на своих щеках. Удивленный взгляд — поцелуй, совсем другой, не такой, какие Феликс привык получать от Гилберта, и он тут же забыл обо всем на свете.

Тепло чужих ладоней на ребрах, легкие уколы от ногтей, царапавших спину. Когда Гил успел оказаться возле его стула? Порывистым движением, выбившим из груди воздух, Гилберт прижал Феликса к своей груди. Лукашевич почувствовал мягкие волосы под ладонями и зарылся в них пальцами. Потянул на себя, поддавшись желанию быть ближе, еще ближе, и рассмеялся, чувствуя щекотку от тяжелого дыхания Гила возле своей шеи. Стремясь заглушить возбуждение, Феликс прижался к Гилберту пахом и услышал сдавленный стон в ответ. Когда Гил приподнял его, он инстинктивно прижался еще крепче, и ощущение тесноты в штанах заметно усилилось. Феликс не обратил внимания на боль в спине, когда Гилберт прижал его к стене, потому что последовавший за этим жадный поцелуй вызвал новую волну возбуждения. Он чувствовал, как Гилберт пытается одной рукой расстегнуть пуговицы на его рубашке, от нетерпения слегка покусывая Феликсу губы. Треск ткани и звук рассыпавшихся по полу пуговиц подсказал, что Гил не сдержался, но Феликс только скинул с себя ненужную тряпку, чтобы скорее снова ощутить тепло чужого тела под грудью. Его кожу обдало прохладным воздухом, когда они переместились из кухни, но жар, разгоравшийся в груди, с легкостью затмевал эти ощущения.

Секундное чувство полета, прохладная мягкая постель, Гилберт, нависший сверху, — и снова целовать, куда только можно, не в силах насытиться друг другом. Феликс чувствовал себя так, будто это был его первый раз, и Гилберт, кажется, вполне разделял его чувства. Его губы лихорадочно скользили по телу, вызывая искры мурашек, прикосновения заставляли Феликса прогибаться и тереться своим пахом о его тело. Сам он судорожно стискивал майку Гилберта, пока та не подевалась куда-то, а после этого под его ладонями оказалась горячая гладкая кожа, и Феликс, наконец, смог прижать Гилберта к своей груди. Жар Гила над ним, его восхитительное тело так близко, прямо под ладонями, его запах и дыхание прямо в ухо — Феликс не успевал замечать, в какой конкретно момент один из них лишался той или иной детали одежды. Но тот момент, когда Гилберт навис над ним, широко разведя его ноги, Феликс прекрасно запомнил. Этот взгляд, говорящий яснее всяких слов, немой вопрос и такое же молчаливое согласие. У него самого, наверное, в тот момент глаза горели так же ярко, а губы были ярко-красными от поцелуев.

Феликс почувствовал легкое давление, а потом Гил накрыл его губы поцелуем, и тело само выгнулось от удовольствия. Феликсу нравилось это чувство, хоть он и не сразу к нему привык, но ему нравилось чувствовать Гилберта в себе, чувствовать, как он подрагивает внутри от нетерпения. Он насадился глубже, чтобы Гилберт продолжал, и тот продолжил, глядя прямо Феликсу в глаза. Ему было неловко, взгляд Гила смущал и казался даже более интимным, чем-то, что происходило между ними, так что Феликс прикрыл глаза.

— Красивый, — замерев, выдохнул Гилберт.

Феликс посмотрел на него растерянно и удивленно сквозь пелену наслаждения в глазах и слабо улыбнулся, протягивая руки к Гилберту, чтобы обхватить его лицо ладонями и осторожно поцеловать.