У него действительно был невероятный запас терпения, он мог годами копить обиды, не высказывая ничего, даже не подавая виду, что его что-то не устраивает. Он мог терпеть агрессию, терпеть состояние войны внутри драмкружка, когда работа не шла, потому что одни не желали уступать другим, а другие упирались в свое, как бараны, он мог терпеть, когда они все были загружены учебой так, что на сборах просто делали домашку, мог терпеть все это, потому что терпения у него действительно хватило бы на весь «Кагами». Но если что-то и выводило его из себя сильнее, чем несправедливость, то этим «чем-то» было равнодушие.
Этакое безвольное, затягивающее в себя, подобно черной дыре, ощущение безысходности, тщетности всех попыток. Противное, липкое чувство, что-то сродни отчаянию, но совершенно безынициативное, вялое, тухлое. Он не мог больше, не мог больше находиться внутри всего этого и просто терпеть. Не мог позволять своим друзьям превращаться в овощи. И тем более не мог позволить драмкружку погибнуть из-за того, что его Президент вдруг решил заняться самокопанием, а остальные активные участники вдруг возомнили себя великими страдальцами.
Мэттью решительно встал из-за стола, отодвинув тетрадь по естествознанию подальше. Он снял очки, устало потер глаза, нахмурился своим мыслям и резко, словно бы боясь передумать, надел поверх майки фланелевую рубашку, а затем вылетел из комнаты, не заперев за собой дверь. Это было опрометчиво, но сейчас Уильямсу совершенно никакого дела не было до таких мелочей. У него была решимость, у него был питавший его гнев, а чаша его терпения переполнилась.
Он знал, что Альфред снова сидит на той злосчастной крыше, и, возможно, Йонг Су тоже сидит там с ним, так что, если ему повезет, Мэтт сможет промыть мозги им обоим одновременно. Он поднялся наверх, и червячок сомнения закопошился в груди, но быстро был задавлен вескими доводами разума. Если не он — никто этого не сделает, потому что все вокруг, несмотря на прекрасную весну и ясное небо, неожиданно оказались слабовольными тюфяками, из-за каких-то своих дурацких проблем решившими, что можно подставить весь коллектив.
Да ему было ничуть не легче, чем им!
— Альфред, — Мэттью был серьезен, его голос прозвучал строго и непривычно громко, так что Джонс услышал его через какую-то дурацкую попсовую песню о любви и обернулся.
— Мэтти, ты чего здесь делаешь? — тут же нацепив на лицо привычную улыбочку осведомился Джонс.
— Поздравляю, занятия в драмкружке не прошли даром, — едко заметил Мэтт. — Но можешь не делать вид, что все в порядке, потому что я вижу, что не в порядке, и, знаешь, мне это надоело.
— О чем ты? — немного сникнув спросил Альфред. — Все замечательно, все живы и счастливы, — он отвернулся, снова глядя куда-то вдаль.
— Я о том, что ты идиот, а я — нет, — вздохнул Уильямс. — Что с тобой? Почему ты не приходишь на репетиции? Прошла половина апреля, а у нас даже сценария нет.
— Не все же мне отдуваться, — Альфред улыбнулся немного грустно, но, когда Мэттью уже готов был возмутиться, примиряюще поднял руки. — Да ладно тебе, я знаю, что поступаю не лучшим образом, оставляя клуб в такой тяжелый период. Но кто там вообще сейчас появляется?
— Я, — Уильямс ответил сердито, потому что на лицо Альфреда, пока он говорил, прилипла этакая «я-все-понимаю-а-ты-наивный-дурачок» улыбочка, так не свойственная прежнему Джонсу и несовместимая с его образом на все сто сорок шесть. — Андресс, Феликс, Торис, Халлдор. Иногда приходит Тим, в свободное от дел Совета время. Мы выбрали рассказ, который хотели бы поставить, который могли бы поставить. Мы попытались сделать его чем-то хоть отдаленно таким же гармоничным, как прежние сценарии. Но мы…
— Тони и Ловино всегда занимались этим, — перебил его Альфред. — Но Тони выпустился, а Ловино… пока не может приходить на встречи.
— И никогда не сможет, если драмкружок распадется, — добавил Мэттью. — А он распадется, потому что — посмотри на нас! — мы превратились в большую вонючую бесполезную кучу. Я не знаю, что у вас всех за хандра, но я знаю, что без вас нам кружок из этого не вытащить. Нас мало, мы неопытные, наша постановка будет на уровне детской сказки о зубной фее в начальной школе. А все потому что ты забыл, кто ты, Альфред. Оглянись вокруг, черт побери, хватит смотреть на город, там ничего не изменится, если ты уделишь мне пару минут своего драгоценного времени, которое ты предпочитаешь проводить, страдая по Артуру!
— Я не страдаю по нему! — Ал обиженно взглянул на разошедшегося Мэтта. — Я…
— Правда? — Уильямс едва не задохнулся от возмущения. — Так чего сидишь здесь целыми днями, как отвергнутый одинокий и прекрасный принц, и наматываешь сопли на кулак под Келли Кларксон?
— Я не…
— Да! Именно этим ты и занимаешься, Альфред, и если ты страдаешь не по Артуру, а по какой-то девчонке — чудесно, мне сейчас вообще плевать, если честно, потому что если ты не перестанешь так себя вести, я просто скину тебя с этой долбаной крыши, — Мэтт был не в себе, ему было уже стыдно, что он затеял этот разговор, что вообще повысил голос на своего друга, когда должен был поддержать его и окружить, как раньше, всей своей заботой.
— Хорошо-хорошо, я понял, Мэтти, — Альфред поднялся на ноги, оказываясь на одном уровне с Мэттью, и со странной искрой в глазах посмотрел на него — Мэтт подумал на секунду, что Джонс сейчас просто ударит его. — Только стань снова прежним, хорошо? Мне даже страшно, — он искренне рассмеялся, а потом взял руки Уильямса в свои. — Ты же весь трясешься! — удивился он. — Может, сходим к Ли, и ты выпьешь немного успокоительного?
Мэтт покачал головой и освободил руки. Его и правда трясло после пережитого, это было похоже на сон, будто не он только что отчитывал Альфреда, не следя за словами. Но он прекрасно видел, что Джонс от его эмоционального выступления что-то себе надумал, что весь поток мыслей, которые Мэтт очень долго держал в себе, сдвинул его с того мертвого состояния, в котором он находился.
— Пошли домой, Мэттью, — Ал окликнул его, уже спускаясь вниз по лестнице. — Завтра у нас будет нормальная репетиция.
Мэттью понятия не имел, как Альфреду это удалось, но на следующий день в зале драмкружка снова воцарилась атмосфера дружного, активного, эксцентричного, но неотразимого коллектива. Снова был смех, чай с печеньем, снова были споры по поводу сценария и распределения ролей. Они дружно придумывали костюмы, неумело вырисовывая желаемое на бумаге, рисовали эскизы нужных декораций, голосовали, кого засылать к художникам, давали наставления Эдуарду по поводу подбора музыки и светового оформления, которые он почти не слушал, полностью погрузившись в работу. Они снова были теми, кого Мэтт полюбил когда-то, и пусть с ними не было Франциска и Антонио, не было Ловино, ему все равно было тепло и комфортно.
А еще — не было Артура, но зато был Питер, без умолку трещавший о какой-то ерунде, оживлявший все вокруг. Они ведь и с ним уже смирились, даже сдружились в какой-то мере, хотя он и был огромной такой занозой в одном месте. И почти не ощущалось отсутствия президента, потому что Пит, влезший на стул Артура, громко вещал что-то оттуда, пародируя Керкленда. Он, конечно, пару раз уже получил от Альфреда за «порчу имущества», но своего дела не прекратил. И Мэттью почему-то казалось, что именно Ал позвал Питера сегодня к ним.
— Альфред! — опомнившись, он поднял на Джонса полные шутливого возмущения глаза. — Нам нужен рассказчик, ты не можешь играть Тибора.
— Но я терпеть не могу Советский Союз, я же Герой! — аргументированно возразил тот. — Тем более рассказчиком можешь быть и ты, я-то прекрасно знаю, на что способен наш малыш Мэттью.
— Ни слова об этом, — приложив палец к губам, рассмеялся Уильямс. — Но мы можем устроить голосование, если хочешь. Кто за то, чтобы рассказчиком был Альфред? — он первым поднял руку, а следом за ним это сделали Им, Андресс, Халлдор, Кику, Геракл и Эдуард.
— Да вы издеваетесь! — лицо Джонса на несколько секунд удивленно вытянулось. — Героя отправлять за кулисы читать текст! И это с моей великолепной актерской игрой…
